Чебурек пикантный. Забавные истории

Это меня так заинтриговало, что я, гонимый любопытством, тоже зашел в спальню, зашел как бы невзначай. Как бы просто так, как хозяин дома, имеющий право ходить везде, где и когда ему заблагорассудится:

– Что, какие-то проблемы? – небрежно спросил я.

– Понимаете, – он посмотрел на меня снизу вверх и в глубине его взгляда я уловил какое-то затаенное страдание, – понимаете, очень уж необычное у вас устройство. Вот здесь, в пункте два, позиция четыре, например, сказано: «Протащите шнур прямого хода (3) слева направо через штангу (5) относительно комплиментарного ему шнура обратного хода (2), идущего справа налево по тому же каналу штанги (5), но уже в обратном направлении, причем так, чтобы эти параллельно идущие в разные стороны шнуры, сохраняя идеальную подвижность, не мешали работе друг друга». Я что-то не пойму – как это – «подвижность»? Ведь это же обыкновенные веревки!

– Секундочку, – я тоже присел на корточки рядом с ним, – недавно я уже имел дело с подобной конструкцией, – зачем-то соврал я…

На самом же деле мне просто стало его жалко, и я решил ему немного помочь. Несчастный мужик – не вышел ростом, уже в возрасте, сидит тут на полу, мучается. И эти, унижающие человеческое достоинство, бусы. Нехорошо как-то. Да и время уже позднее – не ночевать же здесь вместе с ним…

– Так, товарищ, давайте не будем расстраиваться, – сказал я бодрым голосом доктора, только что объявившего вам о вашей близкой кончине. – Ничего страшного. Сейчас мы спокойно и не спеша во всем разберемся. Итак…

«Протащить шнур прямого хода… – теперь уже я начал читать вслух это загадочное заклинание, вглядываясь в тайнопись смазанного и плохо пропечатанного хитроумного рисунка, состоящего из каких-то штрихов и пересекающихся линий, и более напоминающего наполненную тайным внутренним смыслом и каллиграфически выполненную японскую гравюру «Танец молодого бамбука под косыми струями дождя»…

После этого уже он зачитывал текст вслух, а я, ползая по полу, собирал всю эту головоломную конструкцию, затем уже я, обливаясь потом, сверлил в стене дыры, а он держал подо мной стремянку. Потом мы поменялись ролями – я, стоя под потолком на одной ноге, вставлял отсчитанные им крючочки, которые он по одному снимал со своего ожерелья и передавал наверх мне. А когда уж мы вместе приступили к самой сложной процедуре – к процессу самого навешивания, он мог почти без подсказок и уже вполне профессионально ассистировать мне, – то, принимая от меня дрель, то, в нужный момент, подавая наверх молоток…

Ничто так не сближает людей, как совместный созидательный труд, поэтому расстались мы с ним, можно сказать, закадычными друзьями.

Полюбовавшись на проделанную работу, он тщательно пересчитал полученный гонорар, обещанная «умеренность» которого в первый момент вызвала у меня даже некоторую растерянность, тут же перешедшую в искреннее к нему уважение. Возникла даже нездоровая зависть. «Эх, – мне бы так научится!» – подумал я про себя, отсчитывая деньги.

Да, крепкая рука профи чувствовалась в нем даже в момент передачи денег – этой, как правило, всегда натянутой и оттого неловкой процедуры…

– Спасибо тебе за помощь, – совершенно искренне поблагодарил он меня, неспешно укладывая новенькие купюры в свой бумажник. – Теперь-то я уж точно знаю, как надо навешивать эти жуткие карнизы. А ведь какая хитрая штучка нам попалась! Одни эти комплементарные шнуры чего стоят! Не находишь?

И я действительно сразу даже и не нашелся, что на это ему ответить, а лишь восхищенно кивнул вслед.

– Да, черт возьми! – завистливо думал я про себя, следя за его неспешно спускающейся вниз коренастой фигурой…

– Да! Как, наверное, приятно быть вот таким – настоящим, закаленным и уважающим себя профи навешивающим всё…

Клад

Мой хороший приятель еще с институтских времен Саша Бородянский в 1974—1976 гг. являлся членом сценарно-редакционной коллегии «Мосфильма», а в 1976—1977 гг. даже главным редактором по кинокомедиям. Или что-то к этому близкое, сейчас точно не помню. Главное, от него тогда зависело – какие сценарии принимать, какие нет. Короче, мог что-то протолкнуть, а мог и тормознуть.

И вот однажды на каком-то мальчишнике, которые в те времена мы устраивали достаточно регулярно у нас случился очень страстный и эмоциональный спор на тему творческой, в частности, сценарной деятельности. Саша тогда уже считался настоящим спецом в этой области, окончил сценарный факультет ВГИКа, по скольким-то его сценариям были уже сняты фильмы. Вот мы все по пьяному делу и стали к нему приставать с провокационными вопросами.

Мы – это основные члены нашей тогдашней компании Леша Команов, Боря Лейбович, Василий Лихачев, к тому времени уже его родственник, так как его сестра Татьяна, уже вышла за Сашу замуж. Этот наш дружеский «кружок» образовался еще в студенческие годы, когда мы начали ездить в Воркуту, которая и для самого Саши и для Лихачевых была тогда родным городом. Не потому что они были ссыльными или их детьми. Нет. Просто они там жили вместе с родителями. Сашин отец – Эммануил Яковлевич работал там по снабжению, а отец Василия Лихачева – Дмитрий Николаевич – был директором шахты. Благодаря этому последнему обстоятельству – Я, Лешка, и Дима Авдеев там впервые и оказались.

Дело в том, что Василий Лихачев учился с нами в одной группе, в московском Горном институте, и он пристроил нас туда, в Воркуту, для прохождения обязательной для всех практики на шахте своего отца.

Позже, когда и Василий и Саша стали уже москвичами, мы встречались регулярно, и можно сказать, были в то время, а я надеюсь и остались до сих пор, закадычными друзьями, хоть и встречаемся теперь крайне редко. Что сделаешь – старперы уже…

Идею этих мальчишников сам Саша из Воркуты и привез. К тому времени она обросла определенными правилами и условностями. Участвовать в этом сборище могла только лучшая половина человечества, то есть мы сами без жен. Пить можно было только водку. Закуска полагалась простейшая – армейская: колбаса, соленые огурчики, консервы, допускались пельмени из пачки. Ругаться матом нужно было непрерывно и в обязательном порядке, хотя в отсутствии дам делать этого почему-то не хотелось. Все же остальное допускалось – как пойдет. По вкусу.

И вот на одном из таких мальчишников возник спор. Мы тогда еще были достаточно молодыми, получали как инженеры какие-то копейки, а Саша был уже признанным сценаристом и кроме оклада получал еще огромные по тем меркам деньжищи – как автор фильмов, снятых по его сценариям.

А платили тогда в кино очень по-разному. Сценаристам, например, почему-то очень круто. За снятый по твоему сценарию фильм можно было получить на круг тысяч двадцать рублей – огромные по тем временам деньги. Тогда эта индустрия была прибыльной, телевизора считай не было, американского засилья тоже, хорошие фильмы смотрели практически все, так что прибыль после такого проката достигала многих сотен процентов. Вот и платили.

И вот заспорили о том, как это несправедливо. Ты, мол, придумал какую ни будь хохму, написал тридцать страничек текста на машинке и пожалуйста тебе – получай кучу денег. А мы технари, да ученые – будь хоть семи пядей во лбу больше оклада ни-ни. Ну, если уж ты, действительно, лучший из лучших, то может быть раз в жизни получишь какую ни будь премию ленинского Комсомола и все. Так ведь и сценаристы, и вообще киношники тоже эти премии на всяких фестивалях пачками получают. Такая была наша аргументация этой вопиющей социальной несправедливости.

Пили, короче, пили, спорили, спорили, ругались, ругались, а потом Саше надоело все это – одному от всех нас отбиваться и он вдруг и говорит:

– Хорошо, раз вы такие умные. Раз вы считаете, что придумать сценарий плевое дело, – тогда – пожалуйста вам. Каждый может попробовать. Пишите. Вот я перед всеми торжественно клянусь. Кто сможет написать тридцать страниц текста, только так, чтобы была завязка, какое-то там действие, чтобы были герои, хоть с какими-то характерами… Короче, чтобы хоть немного было похоже на сценарий хотя бы даже к очень плохому заштатному фильму, я обязуюсь этот сценарий принять, пробить и положенные за него деньги выплатить.

Все сразу как-то притихли. С одной стороны понимали, что Саша идет ва-банк, берет нас на понт. Но, – с другой, – все знали, что если он сказал, тем более перед всеми, то от слов своих не откажется. Умрет, но сделает как обещал. Такой принципиальный был.

И все призадумались. Конечно он прав, – написать совсем непросто – что там говорить. Но деньжищи то какие и всего тридцать страниц. Я, конечно, тоже стал прикидывать в голове – как и все. Делил страницы на рубли, рубли на дни и все такое прочее…

Не знаю как другие, а я все-таки решил тогда попробовать. Думал, думал и придумал. Большой сценарий на целый фильм мне не написать – это слишком сложно, а вот разбить его на три, скажем, части и сделать такую трилогию из трех рассказиков, связанных общими главными героями – это уже было много проще. Всего десять страниц на каждый рассказик. Такой простой тогда родился у меня чисто математический расчет.

И опять я думал, думал, думал и три таких смешных рассказика, наконец, придумал. Про веселых студентов. Бедных, но неунывающих. Это все тогда было еще очень близко. С момента окончания института прошло всего, наверное, лет пять.

И вот, я стал писать. Мучился страшно, но все равно все осилить не смог. Сашка молодец был – не побоялся. Знал, что мы ленивые, а эта работа только для упорных. Действительно, мозги свернешь, пока хоть одну только страничку придумаешь.

Но на один рассказ меня тогда все-таки хватило. Все это, конечно, напрочь сейчас забылось, но вот совсем недавно этот мой титанический труд снова попался мне на глаза. Это была настоящая рукопись – в смысле написано было от руки. Лежала она в какой-то пыльной папочке. Десяток больших листов в клеточку. Написано было аккуратно и ошибок совсем немного, значит это чистовик. Надо же – не поленился и от руки все чистенько переписал. Может даже не один раз. Вспоминается даже, что показывал я этот свой первый опыт другому моему другу – Лоде. Правда, не помню – оценил тот его или нет. Смутно помню была зима, холодно, а мы с ним стоим между дверьми станции «Университет», где дует теплый воздух и беседуем об искусстве, обсуждаем мое первое произведение. Приятное такое чувство, поэтому наверное и запомнилось…

А теперь я еще немного подумал (это уже лет через тридцать) и решил – не поленюсь, перепечатаю-ка я его, может чуть-чуть что подправлю – только корявый стиль и совсем явные ляпы и тоже поставлю его здесь, вместе со всеми другими рассказиками. Пусть уж будет. До кучи, как говориться…

Что из себя представляли две остальные части той моей трилогии, как они назывались и о чем они должны были поведать миру, сейчас я уже не помню, но первая часть, как и весь этот рассказ, так и называлась:

КЛАД

Жарища стояла ужасная. Несмотря на то, что шел только конец мая на улице стоял настоящий июльский зной, а в комнате и вообще было невыносимо. Но, тем не менее, все трое лежали на койках и безжалостно курили.

– Да, – сказал Мишка, – в Крыму сейчас хорошо: море, прохлада, шашлыки на мангалах манят к себе томных отдыхающих.

Никто ему не ответил. Два других его товарища молча пускали к потолку густые клубы дыма…

Да и ответить им было нечего. Никто из них не был в Крыму, а что такое мангал и почему он должен манить к себе томных отдыхающих, представлялось как-то неясно и только теоретически.

Зато ясно было, что если Гога не вернется в течение часа, то их желудки слипнуться от голода.

Дело было в том, что все трое завтракали только вчера в институтской столовой, да и то не очень плотно. Стипендию должны были выдать через два дня, денег ни у кого не было, занятия кончились – оставалось только лежать и ждать. Ждать стипендию было бессмысленно, все равно до нее не дожить, поэтому ждали Гогу.

Гога среди студентов считался личностью необыкновенной, почти легендарной. Как и когда он поступил в институт никто не знал, так как все его однокашники давным-давно стали инженерами. Сам же Гога продолжал грызть гранит науки с поразительным упорством, и, несмотря на то, что стипендию он никогда не получал, деньги у него всегда водились, а когда их у него не было, то он всегда знал, где и как их достать.

Этот учебный год был для Гоги счастливым – он перешел на следующий, четвертый курс. Такое событие случалось с ним не каждый год, и поэтому было решено отметить его скромным семейным ужином. Этого-то ужина и ожидали его голодные друзья и однокашники.

Гога ушел утром, когда все еще спали, а оставленная им записка: «Протирай стаканы, накрывай на стол – гулять будем! Гога.», свидетельствовала о том, что Гога решил устроить небольшой «бемс».

Стол был давно накрыт, стаканы протерты, а Гоги все не было. Но любому ожиданию приходит конец, и вскоре в замке входной двери заскрежетал ключ, дверь с грохотом отворилась и через секунду в комнату вошел высокий худощавый юноша. Это и был Гога. На нем была красная рубашка, протертые фирменные джинсы, и все это венчала копна черных, давно нечесаных волос. Гога вихрем промчался по комнате растормошил всех лежащих и грохнул на стол большой и тяжелый, видавший виды портфель, в котором что-то заманчиво звякнуло.

– Скажи Мишка, – пророкотал Гога заглядывая в бездонные внутренности своего портфеля, – ты какое вино больше уважаешь: красное Мукузани или белое Кинзмараули? Ха! Не знаешь! А Гога знает! Больше всего, господа, вы уважаете благородный белый портвейн с прекрасным названием «Винний напiй фантазiя». Божественная вещь!

С этими словами Гога вытащил из своего портфеля две громадных черных бутыли. Эта небольшая Гогина речь была встречена бурными овациями, переходящими в суетливое нарезание колбасы, хлеба и всей той нехитрой снеди, которую он притащил с собой.

Когда все было готово и разложено на газете все уселись за стол.

– Ну, что ж, – сказал Мишка, беря в руки одну из бутылей, – выпьем за наши успехи и за нашего спасителя! Штопора, конечно, в этом доме нет, поэтому будем открывать методом выбивания.