Моя прекрасная жизнь во Франции. В поисках деревенской идиллии

В день моего рождения акушерка приехала к маме на велосипеде и решила, что она должна поехать в больницу, а не остаться дома, как планировалось изначально. Моя мама была довольно миниатюрной, и сестра Кэссиди, акушерка, принимавшая всех детей в районе, волновалась насчет домашних родов у такой худенькой женщины. Маму перевезли в больницу в районе церкви Сент-Мэри-ле-Боу. Отец нисколько не переживал и не волновался, поэтому решил провести день, делая ставки на ипподроме.

В те дни мужчины не хотели принимать участие в ежедневной рутине брачных отношений, и папа не понимал, зачем брать на себя ответственность и помогать. Так что, пока моя мама потела и кричала в роддоме, отец потел и кричал на ипподроме в Брайтоне. Оба достигли прекрасного результата.

Мама родила меня.

Папа выиграл пятьдесят фунтов, поставив на французскую лошадь по кличке Жанин.

Прибыв в больницу с букетом и коробкой турецких сладостей, чтобы, по его словам, мама «поскорее восстановилась», он взглянул на меня один раз и тут же объявил, что я выгляжу как жирное уродливое дитя любви Уинстона Черчилля и мистера Мишлена [5 - Мистер Мишлен, или Человек-Мишлен, является официальным маскотом шинной компании Michelin. Это талисман в виде фигуры, напоминающей человека, состоящий из уложенных друг на друга белых шин.]. Он, впрочем, немедленно заработал мою вечную благодарность тем, что настоял, чтобы меня назвали не Этель, а Жанин – в честь выигравшей лошади (что для отца было редкостью). Он объяснял это тем, что так мне выпадет счастливый шанс – слово «шанс» происходит от французского une chance, что означает «удача».

Папа был кем-то вроде доктора Джекила и мистера Хайда [6 - «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» – повесть шотландского писателя Роберта Стивенсона о викторианском ученом, поставившем над собой опасный эксперимент и тем самым выпустившем на волю из глубин подсознания свое темное «я» – зловещего негодяя и убийцу мистера Хайда.]: то душа вечеринки, то нудный старик. Он слушал то Дюка Эллингтона [7 - Один из наиболее известных джазовых музыкантов XX века.], то Sex Pistols. Он пил лучшие вина и самый дешевый виски, великолепно играл в бридж и мог обыграть кого угодно – некоторые игроки предлагали ему деньги, чтобы он играл с ними в паре на соревнованиях. Папа мог производить в голове очень сложные вычисления с точностью калькулятора. Он был очень умный, мог впадать в глубокую печаль, а если вы переходили ему дорогу, то невозможно было получить его прощение.

Мама умерла за несколько лет до той судьбоносной поездки во Францию. Ее смерть разбила сердце отцу и оставила зияющую дыру в наших. В основном он держался благодаря азарту – папа никогда не мог удержаться от пари. Я помню, что, когда была ребенком, он спорил со мной, что засунет в рот больше шоколада, чем я, или играл со мной в карты на мои карманные деньги. Во время шоколадного соревнования мы сидели за столом, мама неодобрительно качала головой и пыталась не улыбаться. Сначала шоколадку брал папа, потом я. Было похоже на сцену из вестерна: сощуренные глаза, шумное дыхание через нос и рты, набитые сладким шоколадом.

Я всегда проигрывала.

Папа называл это «жизненным уроком». Он каждый день изучал гоночные списки – начиная с девяти лет и до дня своей смерти. Он был практически зависим от ставок на лошадей, собак и, в общем, на кого угодно. Его предки были выходцами из Италии, и сам он был худой, щеголеватый мужчина, всегда безупречно одетый и слегка похожий на Аль Пачино.

Чудовищно расстроенный потерей матери, он стал пить немного больше виски, чем ему следовало. Увещевания не работали – он всегда был бунтарем и никогда не делал того, что был должен или того, что вы от него ожидали. Чтобы добиться своего, надо было обмануть его при помощи смекалки.

Мама спорила с ним по поводу моего имени – Жанин вместо Этель, но он был непоколебим в своем решении. Так как она была уставшей после родов, то просто сдалась. Не поймите меня неправильно, ничего плохого в имени Этель нет, но оно просто не мое.

Самые мои ранние воспоминания – о том, как мне сказали, что у меня французское имя. Я была поражена фактом, что я как будто чем-то отличаюсь, как будто в соревновании имен я была уже на шаг впереди. Большинство девочек в моей школе назвали в честь их теть, поэтому имена Бренда и Бетти были довольно популярными. Много лет я не видела ни одну женщину по имени Жанин.

К сожалению, если твое имя какое-то другое, это не вызывает восторга у окружающих детей. «Жанин пасет скотин» – это был максимум, на который они оказались способны, но это было все равно куда лучше, чем то, что произошло с мальчиком по имени Карл. Позже, когда все поняли, что я медленно расту и всегда буду маленького роста, меня прозвали Грибом.

Когда я была маленькая, мы редко уезжали куда-то на каникулы, так как у нас не было лишних денег. Если мы и уезжали куда-то, то в кемпинг на английское побережье. Я помню, как дождь стучал по люку в крыше, как очень плохая группа пыталась играть Донни Озмонда и Майкла Джексона и пляж, на котором песок смешивался с илом, и поэтому казалось, что тебя засасывает в… Ну, в общем, понятно. Жить было сложно, мы были бедны. Так что вы можете спросить, как же я оказалась во французской деревне?

Ну, на это ушло несколько лет и много работы, но само путешествие началось тем сырым, холодным и мрачным днем.

Глава 3. Un coup de foudre [8 - Un coup de foudre – удар молнии, или любовь с первого взгляда.]

– Заходите, насчет грязи не переживайте, – сказал мужчина, зазывая нас в дом.

Мне казалось, что я вхожу в Нарнию, так как нам пришлось пройти через небольшую деревянную коробку, похожую на платяной шкаф, выстроенную на входе в дом. Нельзя сказать, что она не была похожа на гроб из фильма ужасов. С потолка свисала паутина, со стен – обои из пятидесятых. Это была довольно низкопробная самоделка. Подумала ли я что-то плохое? Да. Ты мог войти в дом, только когда человек перед тобой уже протиснулся через эту коробку-крыльцо в крохотную дверь и потом в гостиную.

К моему огромному удивлению, когда мы все пробрались внутрь, отец широко улыбался. Я поймала его взгляд и поняла, что узнаю это выражение лица. Папа считал, что это очень веселая ситуация. Он раньше был строителем и собирался разнести это место до фундамента. Марк был сбит с толку. Он любит, чтобы все было чисто и аккуратно. Когда-то он был полицейским (у него было много работ) – тяготел к порядку, поэтому сейчас был явно перегружен разноцветностью и захламленностью этой комнаты.

В гостиной лежал липкий ковер с отвратительным черно-оранжевым узором, вызывавший тошнотные ощущения и довольно сильно похожий на тот линолеум, что мы видели в предыдущем доме. Наша обувь хлюпала, потому что пол был очень влажным. Стены были выстроены из серых бетонных блоков с маленькими дырочками из известняка и из ДСП, в которых отлично себя чувствовали жучки. Тусклая лампа в углу унылой и мрачной гостиной подсвечивала клубы нашего дыхания – так тут было холодно.

Из гостиной вели три двери. Одна была явно для хоббитов, стеклянная, наверху полуметровой лестницы. Две других двери были деревянными, с матовыми стеклянными панелями янтарного цвета, которые добавляли комнате странный рыжий оттенок. Рядом с одной из дверей была лестница. К стене прислонился старый сервант из темного дерева, и даже в таком тусклом свете было видно, что он весь изъеден червями, а каждый дюйм этого серванта был заполнен чашечками и фарфоровыми фигурками. В центре гостиной и одновременно столовой находились маленький квадратный черный деревянный стол и четыре стула.

– Я заварю чай, – сказал мужчина. – Может, хотите сначала осмотреться?

Я знала, что должна была сказать. «Нет, спасибо, этот дом как будто нарушает закон о торговле, притворяясь местом, где люди могут жить. Я не уверена, что пущу сюда козла, не говоря уж о человеке».

Но в итоге я, удивляясь самой себе, сказала вот что:

– Да, благодарю, это было бы мило. Меня зовут Жанин, это мой отец Фрэнк и мой муж Марк.

Марк смотрел на меня так, словно не понимал, кто стоит перед ним. Наш дом в Лондоне был чистым, аккуратным, теплым и уютным. Мы были городскими жителями, и в нашей жизни не было грязи. Как-то раз мы поехали на выходные в Корнуолл, в отель на ферме, и вернулись раньше, потому что нам не понравился деревенский запах. Мы проснулись на второе утро, и я спросила: «Чувствуешь запах коров?» И Марк с облегчением ответил: «Я думал, что это я, не в смысле коровами пахну, но ты меня, наверное, поняла». Так что мы вернулись к цивилизованной городской жизни, зная, что деревня не для нас.

Мужчина представился Уильямом и объяснил, что он следил за домом по просьбе дочери, которая служила во флоте. Она обручилась с французом из этих краев и купила дом, чтобы жить поближе к нему, но так как он переезжает на юг по работе, она решила его продать.

– Давайте начнем со второго этажа. Осторожно, ступени узкие.

Узкие? Лестница вообще не была предназначена для людей. Может, для пикси или эльфов. Марк, рост которого больше 185 сантиметров, был вынужден согнуться и практически встать на четвереньки. Ступеньки были высокими и шириной не больше буфетного ящичка. Лестница изгибалась и приводила к люку на второй этаж. Я поднялась туда первой, и, хоть мой рост около полутора метров, даже мне пришлось пригнуться. Я смотрела, как Марк вылезает из люка – он выглядел как гигантский злой кролик, выглядывающий из норы.

Отец весело поднялся по ступеням, за ним пришел Уильям, и мы вчетвером стояли на листе фанеры, брошенном на перекрытия. Стены были выстроены из бетонных блоков, и второй этаж был похож на строительную площадку, которую забросили много лет назад. Тут была всего одна комната, занимавшая весь длинный и узкий второй этаж. Было темно, одинокая лампочка отбрасывала желтый свет на грязные полы. Везде свисала паутина, прилипала к одежде и к голове Марка – он был самым высоким и принял на себя основной удар. Тут пахло кошачьей мочой и чем-то, что я не смогла определить. Ветер свистел в дыре на крыше.

В углу у лестницы находилась большая деревянная коробка. Она выглядела как то крыльцо внизу, но с дверью-купе. Это была работа того же самого строителя.

– Это ванная, – сообщил Уильям, показывая на коробку.

Пол пружинил под ногами, когда мы шли к так называемой ванной, то есть к деревянному ящику с ярко-бирюзовой раковиной, которая гармонировала с лимонного цвета душевой кабиной. Одинокая наклейка «Спасите природу» висела на обшарпанной, видевшей лучшие дни стенке душа. Стены из ДСП были украшены гвоздями, которые служили вешалками для полотенец. Голая лампочка с торчащими проводами свисала с потолка.

– Довольно опасно.

Наконец-то кто-то нарушил тишину. Было сложно понять, что сказать, чтобы не обидеть хозяина, но мой отец об этом не переживал.

– Эта лампочка… – продолжал он, – …если на нее попадет вода, то… БАМ! – закричал он, заставив всех подпрыгнуть, отчего пол сразу же прогнулся. Мне показалось, что мы стоим на трамплине и можем провалиться на первый этаж в любой момент.

– Что ж, – рассудительно заметил Уильям, – в этом доме никто и не принимает душ. Слишком холодно.

Я не могла смотреть на отца.

Мы осторожно спустились по лестнице, прошли по гостиной и зашли в еще одну маленькую бетонную комнатку. Там находилась ржавая стиральная машинка и несколько железных стеллажей розового цвета, где нашли последний приют несколько огромных пауков. Уильям пнул скелет давно умершей птицы и сообщил, что это была кладовка.

Над моей головой в комнату заглядывала открытая труба, на конце которой болталась старая плетеная корзина – все для того, чтобы крысы не попали внутрь, объяснил Уильям таким тоном, словно это самая нормальная на свете вещь. Запах гнили был просто невыносим. В остальном доме он был просто неприятным, но тут было уже слишком. Пол был покрыт жидкостью, сочившейся из стен. Это, конечно, была самая худшая комната в доме.

– Спальня! – объявил Уильям, проведя нас через дверной проем, в котором Марку опять пришлось пригнуться. В этот момент даже Уильяму было тяжело найти что-то позитивное.

Кажется, интерьер этой комнаты был вдохновлен французскими шале, и почти вся комната сверху донизу была обита оранжевой вагонкой. Там было темно, мрачно, грязно и влажно. Слово «отвратительный» было придумано словно для этого дома.

Впрочем, была тут и искра надежды. Одна стена была сделана из кремня. Посреди всей этой грязи она смотрелась очень красиво.

– Это вы построили? – спросила я.

– Нет, – ответил Уильям. – Некоторым частям дома сотни лет. Вот тут жили люди, а их животные жили в соседней комнате.

А, так вот что это был за запах. Сырой шерсти.

Кремниевая стена была построена на двух деревянных опорных балках, и в ней были два окна, которые смотрели на маленький дворик. Я увидела, что уже темнеет, а дождь так и не прекратился. Я знала, что нам уже пора возвращаться в Кале, чтобы попасть домой.

Мы быстро прошли по остальным комнатам, и каждая из них была ужасной. Ни одна не была пригодна для обитания, по крайней мере, по нашим стандартам, а назвать хотя бы одну из них привлекательной было абсолютно невозможно.

– Нам пора, – сказал Марк. – Надо вернуться в Кале, чтобы успеть на паром.

В его голосе я услышала отчаяние.