…А Видов категорически против

– А! Так это соседский?! – Видов усмехнулся, – а что, если сосед спешил попрощаться с умирающей… – последние слова он пробурчал настолько неразборчиво и тихо, что водитель и Соня их не услышали. Что, понятно, только к лучшему.

– Ага! Мы с Соней сразу его заметили! – Кабанчик подмигнул девушке. У той был очень мрачный вид, и видимо, он хотел её подбодрить, – едем?

– Да, давно пора… – Видов глубоко вздохнул, задержал дыхание, – похоже на убийство!

Кабанчик подпрыгнул, дёрнул руль, из-за чего машину сильно тряхнуло, Соня вытаращила глаза:

– Максим Андреич… да почему… Это наверняка несчастный случай! Муж…

– Эх, Сонечка. Когда она ударилась о крючок, муж вполне мог крепко спать. Ментам пока не удаётся его разбудить. Он упился в хлам, и в хлам он уже не менее часа. А то и больше. Следовательно, в доме мог быть кто-то третий. Хотя, с мужем Рита действительно дралась – незадолго ДО… Только вот… – Видов запнулся. Дальше ехали молча.

Машина влетела во двор подстанции. Кабанчик хмуро наблюдал, как врач и Соня вылезали из машины, но ничего не сказал. Он всё ещё сидел за рулём, когда их спины растворились в темноте, особенно густой у торца больничного корпуса.

– Максим Андреич, а почему вы подозреваете убийство?

– Не знаю, – ответил Видов, – впрочем, насчёт убийства я… слишком громко высказался. Может быть, это и есть несчастный случай. Но муж вусмерть упоротый, и… мог, мог там быть кто-то ещё! У ментов, похоже, таких подозрений нет. Кстати, ты обратила внимание, что приехала не дежурная группа, а один местный участковый, Витя его зовут? Похоже, менты хорошо знают эту семейку, вот и попросили Витю заскочить. А, может, соседка, когда звонила в ментовку, не знала ещё, что Рита умерла.

Неизвестно, захотят ли менты разбираться в этом деле. У них ведь тоже план, начальство зады драит. Усложнять себе жизнь – при очевидном-то подозреваемом, они не будут.

– А вдруг мужа посадят, а он не виноват? Несправедливо как-то. И зря вы милицию так не любите – другой же нет, – наставительно пробурчала Соня.

– Ага, а все вокруг, – Видов несколько высокомерно улыбнулся и театрально взмахнул правой рукой, – ментов просто обожают. Насчёт мужа… ему будет полезно отдохнуть за решёткой пару месяцев, хотя бы пока идёт следствие. Уж в этом-то я уверен. Протрезвеет – может, это с ним будет впервые за несколько лет? Ну, расскажу я о своих подозрениях. Их ещё доказать надо! А кому оно надо? Нет, Соня, ты правда думаешь, что моё мнение может на что-то повлиять?! Ей-богу, ты пересмотрела детективов, моя милая!

– Максим Андреич, простите пожалуйста, – Соня поняла, что тема борьбы за справедливость неприятна Видову, и заговорила о другом, – а почему все зовут вас Видовым? Вы же – Капустин…

Видов иронично улыбнулся.

– Не Видов, а Видок. Так меня назвал один врач, когда я только начал работать на скорой. Видок – французский сыщик, основоположник криминалистики. Один из основоположников. В молодости он был преступником, сидел в тюрьме. А потом взялся за ум и стал одним из лучших сыщиков в мире!

– Ну, что у Вас сыщицкий талант, я слышала. Только почему вас сравнили именно с этим…Видоком?

– Почему-почему… – Видов скривился, – биографии малость похожи. Особенно в начале карьеры.

– Да что вы! – Соня всплеснула руками, – да я в жизни не поверю, что вы закон нарушили…

– Таки нарушил… а наказания без преступления не бывает.

– Пятая, на выезд!

– Так… признательные показания откладываются, – весело отрапортовал Видов, – пошли быстрей.

Остаток дежурства прошёл, образно говоря, штатно. Вызов, прервавший «признательные показания» в самом их начале, представлял собой часовое сидение у постели пожилой женщины-гипертоника (ждали, пока давление упадёт до приличных значений), а сразу вслед за ним выехали к мужчине в предынфарктном состоянии. Больные были обычные, без заскоков. Короче, никаких ярких впечатлений и сильных эмоций. В восемь сдали дежурство, и медленно-устало побрели к больничным воротам.

– А можно, вы расскажете… простите, что я спрашиваю… – тон Сониного голоса был заискивающим.

– Ты правда хочешь знать моё прошлое? – Видов рассмеялся, а Соня кивнула, – ну, могу рассказать, если ты кое-что пообещаешь.

– Обещаю!

– Так я же не сказал, что именно. Вдруг попрошу пообещать что-то неприличное? Домогательское, например, – Видов хищно пошевелил пальцами, – а попрошу-ка я тебя сделать кое-что, действительно очень трудное для девушки: никому ничего не говорить. Даже лучшей подружке.

– Нет, никому не скажу, – Соня насупилась, – я не болтливая. Мне просто интересно…

– Имей в виду – проболтаешься, не пройдёшь стажировку. Я же криминальный элемент, а значит, жестокий и беспощадный.

Соня засмеялась, и почти сразу замолчала. Тихонько, робко потянула Видова за рукав:

– Максим Андреич, ну…

– Сонечка! – он постарался придать голосу строгость, – не сейчас. Может быть, когда-нибудь… расскажу. Ну, давай!

Видову нужно было на трамвайную остановку – это метров пятьдесят за углом, направо. Соня побежала вперёд, так как вдали показалась её маршрутка. Он задумчиво смотрел ей вслед. Соня напоминала кое-кого из далёкого прошлого. Кому он хотел всё объяснить. Пусть даже сейчас, спустя тридцать два года. Ладно, пусть не «оригиналу», а кому-нибудь похожему. Той же Соне.

Видимо, трамвай только что отъехал – на остановке не было ни души. Видов передёрнул плечами, потёр виски: опять ему надо было то, чего не надо бы – хотелось знать, кто же шмякнул Риту о крючок. Зачем – из любви к справедливости? Чтобы посадили кого следует, если уж посадят… Да ничего подобного. Так уж сложилось: Видов всегда проводил своё собственное «дознание», если приходилось оформлять человеку последний документ.

Чаще всего смерть была естественной, возрастной – всё-таки работал он на скорой, а не в милиции. То есть не в полиции. Но когда человек умирал от раны, или с трупом было нечто, смущавшее ум… Видов всегда докапывался до правды.

Но докапывался совсем не для того, чтобы поделиться со следствием – хотя бы в тех случаях, когда следствие вообще было. Нет! Он сам наказывал преступника, если преступник имелся. Методы наказания тоже были «авторские».

А ещё Видова не смущало, когда осуждали невиновного. Конечно, не каждый раз, а когда невиновный был настолько «хорош» сам по себе, что вполне заслуживал хоть какого-то наказания. Разумеется, заслуживал не по закону, а по Видовскому мнению. Странный он, конечно, этот Видов.

Первое время о его сыскной деятельности никто не знал. А уж соответствующие структуры никогда Видовской сыскной деятельностью не интересовались. Но как-то так получилось… Нет, он ни с кем не делился. Даже наоборот, всегда был скрытным. Но работал всё-таки не в вакууме, а в коллективе, то есть в бригаде. Кое-какие обрывки его размышлений – коротенькие, случайно вырывавшиеся на волю мысли вслух, сделали своё дело.

Кроме того, он запросто мог заявиться на место преступления и побеседовать с родными и соседями потерпевшего. Как правило, с Видовым общались охотнее, чем с сотрудниками «органов». У него был удивительный дар «разговаривать» самых молчаливых и недоверчивых. И даже злобных.

Конечно, будучи врачом скорой, Видов спас много жизней, но из него вышел бы замечательный психиатр. О чём он, собственно, и мечтал когда-то… Как-то Хитрый Лис – умный, начитанный и любознательный врач, проработавший на скорой около пятидесяти лет, сравнил его с Видоком.

Само собой, никто из медперсонала, и уж тем более из персонала водительского, не стал разбираться, что за перец этот Видок. Непонятно кто и фамилия нерусская. Да и интернет в то время был дорогим и продавался «по талонам». Точнее, по карточкам типа банковских.

Кабанчик, тогда совсем ещё молодой и совсем не кабанчик, а просто крупный плотный мужик, сразу переделал Видока в Видова. Того Видова в те времена помнили многие. Советский актёр, симпатичный такой мужчина. Играл «правильные» роли – положительных героев, примеры для подражания. В том числе, милиционеров.

«Да… – размышлял Видов, рассеянно топая ногой по коробке из-под зефира, брошенной в урну, но не вписавшейся в её узкое отверстие, – вероятнее всего, убийство случайное, но, может, и не случайное. Бытовые ссоры – взрывоопасная штука. Шекспир грызёт ногти от зависти».

И кто только придумал эти урны! Надо быть снайпером, чтобы закинуть внутрь что-то покрупнее яблочного огрызка… Вот ведь хотел человек показать себя с лучшей стороны – бросил коробку в урну. А что вышло?

«Да, да… – мысли Видова не ссорились друг с другом, и не создавали путаницу, от которой могла заболеть самая светлая голова, – Рита и кто-то выясняли отношения, а вышло… труп, тюрьма и детдом. Вся семья вляпалась по самую макушку». Коробка была окончательно растоптана, и Видов потерял к ней интерес.

С кем же Рита – женщина весёлой ориентации, могла выяснять отношения в среду, то есть в будний день, да ещё после полуночи? Ну, кроме мужа. Сын не виноват – десятилетний пацан, у него не хватило бы сил. Или хватило бы? Нет, нет. Серёга, этот отвергнутый страстный претендент на дармовую любовь и выпивку? Возможно… Сосед?.. Уж точно нет – Васютина не было дома. Его машина обогнала скорую на повороте к Ильинке. Лихо так обогнала…

Ну, с соседями вроде всё логично: к ним прибежал напуганный сын Риты и Санька, рассказал о лежащей в коридоре матери. Васютина, естественно, побежала к ним. Естественно, тут же позвонила мужу. Ну он и рванул домой. А… вот что интересно: почему этого хозяйственного хозяина не было дома – в первом-то часу ночи?!

Да уж… Ну вот хотелось ему знать, что же там, у них, произошло, и всё тут!

Вдалеке задребезжал трамвай. Наконец-то! На остановке уже собралась порядочная толпа. Видов издал какой-то невнятный звук, похожий на рычание. К счастью, издал очень тихо, не распугав людей.

«Закушу, посплю пару часов, а потом – за дело», – решил Видов, заваливаясь на трамвайное сиденье, и одновременно вытаскивая проездной из внутреннего кармана. Трамвай громко хлопнул дверями-заслонками, и, тяжело подпрыгивая на каждой дорожной неровности (а неровностей этих было – ого-го), поплёлся дальше.

– Макс, ну и видик у тебя… – жена погладила Видова по щеке, – тяжёлая была смена?