Тегеран-82. Мир

Все Роминино жокейское обмундирование мне подошло. Пока я натягивала бриджи и сапоги, разглядела этикетку, на ней стояло фирменное клеймо Guerlain. Такое же обнаружилось и на каске. У мамы были духи этой фирмы, и она часто повторяла, что они очень дорогие и дамские, чтобы я не вздумала подушиться. Но что «Герлен» заодно производят снаряжение для верховой езды, для меня оказалось сюрпризом. Это было первое, что я рассказала папе по возвращении домой. И предположила, что, может быть, это другие «Герлен», не те, что с парфюмом. Но папа сказал, что те самые, они специализируются на парфюмерии, а жокейскую экипировку производят маленькими партиями, только для своих постоянных клиентов.

– Это дорогое удовольствие, – добавил папа задумчиво. – Но раз Рухишки так любят родину, боюсь, о касках от «Герлена» им скоро придется забыть…

В жокейской висело большое зеркало. Я очень понравилась себе в униформе для верховой езды! Повертелась перед зеркалом, достала из-под каскетки свою новую челку, которой пока еще очень гордилась, и вышла пред очи господина Рухи.

Он почмокал языком, как персы обычно выражают высочайшую степень восхищения, и сказал:

– А теперь пойдем знакомиться с Арезу!

У выхода из конюшни стояла невероятной красоты лошадь – темно-коричневая и блестящая как глянец. Она пританцовывала на тонких высоких ногах, нервно подрагивая поджарыми боками и поводя чувственными ноздрями, будто в предвкушении опасности. Она источала такое беспокойство и нетерпение, будто собиралась, не дожидаясь ездока, сорваться с места как стрела и умчаться в ярко-зеленую даль, где скрылись Роя и Ромина. И я бы испугалась, но тут увидела глаза Арезу. Они были иссиня-черными, как ночь, и показались мне испуганными и печальными.

Впервые в жизни я стояла так близко к живой лошади, что чувствовала ее дыхание!

Несколько секунд мы с ахалтекинкой пристально смотрели друг другу в глаза, хотя я едва доставала головой до ее спины и ей пришлось наклонить голову, чтобы меня увидеть. Зато спустя эти считанные секунды я отчетливо поняла, что у нас с Арезу случилась любовь с первого взгляда, и дальше все будет легко.

Остальное было делом техники.

Хамид объяснил мне, где у лошади стремена и как вставлять в них ноги. Как, в каких случаях и зачем делать шенкель – ударять лошадь пятками в бока. Как пропускать поводья между пальцами руки и как натягивать их так, чтобы лошадь поняла всадника, но ей не было больно или обидно. Когда можно пользоваться стэком, а когда это только унизит или разозлит лошадь. Когда нужно проявить настойчивость и применить силу, а когда лучше потрепать по холке и ласково сказать: «Яваш-яваш!» («Тихо-тихо!» – перс).

Если лошадь вдруг «понесла» – помчалась вперед, не слушаясь всадника – надо не тянуть поводья на себя, а «заводить ее на вольт» – тянуть один из поводьев, правый или левый, чтобы она вынуждена была заходить на круг и терять скорость. Хамид пояснил, что если на скорости, желая остановить лошадь, резко потянуть поводья на себя, лошадь вынуждена будет резко запрокинуть голову назад, что может ей не понравиться и она встанет на дыбы. Это называется «свечка» и означает, что лошади не нравится тот, кто на ней сидит, и она намеренно хочет избавиться от всадника. И чаще всего ей это удается: если лошадь делает «свечку» на скорости, падают даже самые опытные наездники.

Завершая инструктаж, Хамид сказал, что поводья, стремена и кнут существуют, чтобы направлять лошадь, задавая ей нужный вектор, а не для того, чтобы дергать ее в разные стороны. Лошади – очень умные существа и всегда слушаются наездников, от которых исходит мудрость и сила. А по-настоящему мудрый и уверенный в своей силе человек никогда не будет без дела демонстрировать свою власть над лошадью – просто так тянуть поводья, давать шенкель на всякий случай, чтобы не расслаблялась, или напоказ стегать кнутом. Еще лошади чувствуют доверие к себе и испытывают уважение к ездоку, который им доверяет.

– Короче, ты ее уважаешь, она тебя уважает! – закончил лекцию Хамид. – А теперь давай садись! А то болтаем только!

Слушая Хамида, я вдруг подумала, что я тоже немного лошадь. Я не против того, чтобы слушаться, но только если наставник мудро направляет, а не просто пинает тебя в бока, показывая, кто тут главный. Или хлещет хлыстиком в профилактических целях, как ходжа Насреддин в любимой папиной истории. Мой папа любил рассказывать, как Ходжа вдруг ни с того ни с сего начал лупить свою дочь, когда она собралась к реке по воду. Никто не понял, в чем она провинилась. А Насреддин пояснил: «Такая растяпа, как моя дочь, точно разобьет по дороге кувшин, поэтому я решил наказать ее заранее!»

Хаджи Рухи подсадил меня на Арезу, а вернее, закинул. На мгновение мне стало страшно, так высоко я оказалась. Но тут же почувствовала под собой мощное тело ахалтекинки и подумала, что я ей доверяю. Она большая, красивая и сильная, зачем ей меня обижать? И я ее не обижу, я хоть и маленькая, но тоже красивая и сильная.

Хамид подтянул стремена, чтобы мне удобно было упираться в них самой широкой частью ступни, и взял Арезу под уздцы.

– А теперь давай небольшой шенкель! – скомандовал он.

Едва я коснулась пятками боков Арезу, как она вздрогнула, повела шеей и пошла вперед. Это был медленный шаг, но мне казалось, что я лечу! Я испытывала восторг полета, торжество управления живым существом и радость взаимного доверия одновременно! Эта гордая и своенравная лошадка покорно несла меня на себе и слушалась моих команд. Я могла повернуть ее влево, и вправо, и «пустить на вольт» – развернуть на 180 градусов. Все это мы проделали в леваде – огороженном загоне – куда Хамид привел Арезу под уздцы со мной в седле. Там он отпустил лошадь, но все время находился рядом со стэком в руках.

Я самостоятельно прошагала три круга. Хамид похвалил меня за красивую посадку в седле и спросил, не боюсь ли попробовать поехать рысью?

Я спросила, что это?

Хамид пояснил, что рысь бывает строевая и очень смешно попрыгал, изображая ее. И еще полевая, более размашистая – и снова попрыгал, еще смешнее. Арезу подозрительно косила на него своим иссиня-черным глазом. Когда Хамид показал галоп-карьер, помчавшись вдоль левады, как конь, я покатилась со смеху, а Арезу заржала, в самом прямом смысле. Вскинула голову и издала короткое гортанное ржанье.

– Она говорит, что у меня неправильный галоп! – перевел с лошадиного Хамид. – Ну что, пробуем?

– Пробуем! – храбро отозвалась я.

Хамид объяснил, как при рыси надо слегка привставать в стременах в такт движениям лошади, чтобы не плюхаться на нее как мешок с овсом. Тут я вспомнила «тюфяк с дерьмом», подслушанный на «Урожае», и пообещала ни за что не плюхаться!

– Это как в танце, – объяснял Хамид, – партнер ведет, дама слушается, а ритм задает музыка. А в верховой езде ты одновременно и дама, и музыка. Ты задаешь ритм, но ведет лошадь, а ты под нее подстраиваешься. Я понятно сказал? – усомнился Хамид в ясности для меня своего поэтического сравнения.

Я уверенно кивнула. Я действительно все поняла – и про танец, и про музыку, хотя еще ни разу в жизни не танцевала с партнером. Ну, кроме нашего группового танца маленьких лебедей в марлевых пачках.

Это было настоящее волшебство: Хамид отпустил поводья, я дала Арезу легкий шенкель и мы с ней в едином порыве вспорхнули полетели вдоль левады. Это было восхитительно! Я быстро вошла в такт движениям Арезу и не испытывала неудобства. Было немного страшно от того, что она высокая, но я чувствовала, что нарочно Арзу меня не скинет. А сама я не упаду, потому что крепко держусь за поводья и ощущая сталь стремян серединой ступни – все, как учили.

Я не знаю, сколько прошло времени. Я бы так и скакала до бесконечности по этой восхитительно-мягкой леваде, на этой мощной, но послушной ахалтекинке, и неестественно-зеленый холм Душан-Таппе с его игрушечными домиками крутился бы вокруг меня, как в танце. Я ощущала внутреннюю мощь лошади, она передавалась мне будто изнутри, ветерок в лицо давал ощущение полета, взгляд ни во что не упирался, кроме бескрайних зеленых просторов и гор на горизонте… Это было глубокое, серьезное и совсем не детское чувство. Испытав его единожды, я пронесла его через всю свою жизнь. И верховая езда в ней стала чем-то особенным, ни с чем не сравнимым.

Когда Хамид снял меня с Арезу, ноги меня не держали. Это было неожиданно. Сидя в седле, я не ощущала никаких неудобств. А тут они будто разъезжались в стороны. Хамид сказал, что это с непривычки и скоро пройдет. Он усадил меня на скамеечку у левады, сказав, что скоро приедут его сестры и накроют обед. А пока они с отцом тоже проедутся.

Хамид и господин Рухи ловко вскочили в седла и умчались в сторону дальнего луга. Я смотрела вслед ладным фигурам всадников на статных, будто точеных, лошадях и думала о том, как прекрасно быть сильным, мудрым и красивым. И чтобы вокруг вот так сияло солнце, и зеленел луг, и люди улыбались и шутили, и говорили друг другу только хорошее.

Вскоре прискакала разрумянившаяся Ромина, лихо спешилась и сообщила, что сейчас у нас будет пикник в дальней беседке под чинаром. Сейчас только она отведет Шаха в стойло и сбегает в машину за корзиной с ланчем. Я вызвалась ей помочь, но не смогла даже встать, ноги меня не слушались. Подружка ушла, ведя Шаха под уздцы, и ласково поглаживая его по холке.

Когда Ромина вернулась, я сладко дремала, привалившись к ограде левады. Так она мне потом рассказала. Я была настолько полна новыми ощущениями, что мне снова потребовалось их «переварить» и разложить по полочкам. А я в этих случаях всегда засыпаю, проверено не раз.

Пока хаджи Рухи и Хамид были в лугах, вернулась Роя, завела свою Шахназ в конюшню, и пришла на помощь сестре, которая уже тащила из машины здоровенную корзину.

Мы переместились в уютную беседку, увитую диким виноградом, над журчащим арыком. Воздух был настолько сладким, что я не чувствовала ни усталости, ни голода, меня только клонило в сон. В полудреме я наблюдала, как обе мои подружки на удивление ловко соорудили из припасов, собранных Марьям-ханум, полноценный обед.

В корзинке нашлась даже скатерть, ее постелили на деревянный стол в беседке. На столе оказались аппетитные сэндвичи с яйцом, помидором и курицей, несколько сортов сыра, лаваш, домашний паштет из говяжьей печени, много зелени, овощи и фрукты.

Как только вернулся Хамид, его послали за кока-колой в магазинчик, который был тут же, между деревянными домиками. Он принес целый ящик. И снова все смеялись, как мы его выпьем?

Тут подоспел хаджи Рухи и бодро утешил:

– Что не выпьем, загрузим с собой в багажник! Вечером пригодится!

И снова на меня повеяло свободой. Моя мама все время ругала папу, если он покупал мне разом больше двух бутылок «коки» или «пепси». Его доводы, что от пяти бутылок покупать выходит дешевле, она обрубала одной и той же фразой:

– Тебе что дороже, здоровье ребенка или туманы эти несчастные?!

Каждый подобный раз я испытывала обиду. Не потому что в другой раз мне купят меньше «колы», а потому что обо мне при мне говорят в третьем лице. И еще я не понимала, почему, к примеру, у Сережки и Сашки оба родителя настоящие врачи, а не любители, как моя мама, но им всегда покупают «колы» сколько хочешь?! Или им не жалко здоровье собственных детей?

Для семьи Рухи «кола» явно не была врагом, и это заставило меня полюбить их еще больше.

Правда, сам господин Рухи пил соленый айран, сказав, что очень любит «колу», но в его возрасте это грозит изжогой.

За ланчем Рухишки рассуждали о преимуществах жеребца над мерином, о конкуре и выездке. Разговор шел по-английски, но половину я не понимала из-за специальных терминов, к тому же засыпала на ходу. Сэндвич показался мне необыкновенно вкусным, я его похвалила трижды, прямо по тааруфу. Господин Рухи сказал, что это потому что в Душан-Таппе особый воздух. Здесь даже у самых отпетых малоежек просыпается аппетит.

Еще я спросила у Ромины, чем жеребец отличается от мерина. Она сказала, что объяснит мне это в машине на ушко. Ответ меня устроил, и я снова задремала, переместившись в гамак, подвешенный в беседке.

Я проснулась, когда часы на административном здании заповедника показывали пол-третьего дня. Со стола все уже было убрано, Хамид с господином Рухи прогуливались по тропинке поодаль, Роя дремала в соседнем гамаке, а Ромина тормошила меня за плечо.

– У них мужские беседы, – показала она на отца с братом. – А мужская беседа не закончится никогда, если ее не прервет женщина – так говорит моя мама. Поэтому вставай, Рои тоже касается, и мы идем к машине! Мы должны заехать еще в три национальных парка, а к семи нам необходимо быть дома.

– В три парка??? – испугалась я, вспомнив про свои ноги.

– Не бойся, – рассмеялась Ромина, – гулять по паркам мы будем бегом.

Мы пошли к машине. Ноги мои немного ожили, но теперь нещадно гудели.