О да, профессор!

Стрельнула в Мефистофеля глазами, а он в телефон втыкает. Вот кому хорошо. Так хорошо, что Матвей Александрович даже улыбнулся.

А смотрите-ка, у него ведь совсем другое лицо, когда он улыбается. Даже ямочки есть.

Черт, это я сейчас серьезно? Ранний романтизм подействовал?

Думай, Марго, думай. Ладно, посмотрим, что там с поздним. Вроде не смотрит? Точно, втыкает в телефон, даже щеку рукой подпер. Скроллит, видимо, ленту, ищет кого бы еще оттрахать из «Серебра» или кого посвежее.

Короче, Матвей Александрович занят, и это самое подходящее время, чтобы задрать юбку. Хотя стоило подумать об этом раньше: если мы будем в кабинете вдвоем, то, конечно, он не позволит мне садиться на задние ряды.

Вот только задирать юбку сейчас… Фактически наедине с ним… Это то еще испытание.

Один кривой взгляд, и все мои шпоры будут как на виду. И не только шпоры.

А! Как же они шуршат в тишине кабинета, эти шпоры, мамочки! Ну их, эти нервы, проще выучить. Вот только поздно строить из себя святую невинность.

Давай, Маргарита, на журфак с хвостами не принимают, а Мефистофель вряд ли даст еще один шанс.

Нет, ну как улыбается! Кто там у него? Не видео же с котятами смотрит? И где он вообще прятал эту улыбку раньше? Так и не скажешь, что он пылью уже на кафедре покрылся. Даже понятно, что эти с «Серебра» в нем нашли. И это не только ум.

В нем чувствуется харизма. И опасность. Улыбка вот изменилась, стала порочней, мимолетней. Точно не котята, зуб даю, что подружек листает.

Так, Маргарита. Глаза на лист. Мозги в кучку.

Операция «Снимаем юбку» и ищем ранний немецкий романтизм. Что это? «Фауст»? Уже теплее, цитата какая-то…

– Что это такое, Левицкая?

Я не заметила, как он встал из-за стола и сел рядом. Вот же увлекательное чтиво в чулках! Давно он тут сидит интересно? Видел, похоже, более чем достаточно. Я вся окаменела. Забыла, как дышать. Еще и юбка эта, короче некуда, вон даже кусочек шпоры выглядывает!

И тут его рука легла мне на бедро, обжигая своим прикосновением.

Тело отреагировало как-то уж очень неправильно. Вместо того чтобы стиснуть бедра, я чуть развела их в стороны. Зачем, Марго? Чтобы ему лучше было видно шпоры?!

А впрочем… Поздно.

Его пальцы скользнули выше, подцепив юбку… И шпоры больше не были секретом только для моих трусиков.

Его рука при этом осталась лежать на моем бедре. Хотела бы я сказать «колене», но нет. Это было очень близко к моему святому Граалю, а Матвей Александрович почему-то не источал гнев, ярость, скорее что-то иное.

На губах снова заиграла та улыбка, которая неуловимо его меняла, когда подцепив пальцем кружевную резинку, он провел по коже внутренней стороны бедра.

– А я думал, наряд в мою честь. Оказывается, он просто функциональный. Да, Маргарита?

Скажи «Нет!», скажи «Нет!»

О боже да-а-а-а!… Как он поглаживает кожу большим пальцем. Это как он умудряется вызывать такое цунами ощущений одним только пальцем?

– Вы не меня обманываете, дорогая, а себя в первую очередь.

С кем он разговаривает? Со мной?

Мы все еще сдаем лектуру, Матвей Александрович? Переходите на язык Гете, все равно я половину слов не понимаю. Дышать и то удается с трудом. Ох, мамочки… Он только что провел пальцем по моим трусикам.

И повторил то самое движение большим пальцем.

– Неужели выучить материал так сложно?

Он погладил влажную ткань, которая причиняла адский дискомфорт. Никогда в жизни не думала, что желание избавиться от трусиков в здании университета на пересдаче по зарубежной литературе может быть настолько сильным.

– Так сложно?– повторил он вопрос.

– Кто ищет – вынужден блуждать, Матвей Александрович.

Вот кто не забыл, что мы все-таки здесь делом заняты. Мозги. Горжусь.

Мой мозг выдал Мефистофелю «Фауста» легко и непринужденно. Еще бы. Тойфель уже полгода ассоциируется у меня исключительно с этой книгой. Только не вовремя! Ой, как не вовремя я решила блеснуть интеллектом.

Матвей Александрович аж в лице изменился. Посмотрел на меня потемневшим взглядом, как Фауст, наверное, смотрел на Маргариту. Или Вронский пожирал глазами Каренину, пока она крутилась перед ним на балу.

А потом отодвинул трусики в сторону и медленно провел большим пальцем сверху вниз. При этом с его губ сорвался хриплый стон.

Этот хриплый мужской стон пробудил во мне что-то глубинное, первозданное. Что-то, что заставило шевельнуть бедрами навстречу его руке и шире развести ноги. Он все еще гипнотизировал мои губы взглядом, пока палец двигался медленно и нежно.

Мне больше не было холодно. Я горела изнутри, и снова подалась к нему навстречу, а после почувствовала, как он положил руку мне на плечи, притягивая к себе.

Коснулся моих губ нерешительно, словно это не его рука вовсю хозяйничала у меня между ног. Затылком я коснулась его плеча и тогда же почувствовала, как его язык скользнул по моей нижней губе, очертил верхнюю.

И тогда же его палец скользнул в меня.

Меня выгнуло дугой от противоречивого коктейля из чувств: легкой боли, неожиданности и удовольствия. Матвей Александрович наклонился и наконец-то поцеловал меня.

Нежность куда-то пропала. Я отдалась его власти, и он с радостью перенял бразды правления. Его палец входил в меня медленно, аккуратно, тогда как язык просто трахал мой рот, проникая глубоко и страстно, переплетаясь с моим.

Бедра задрожали, истома родилась внутри, захлестывая меня с головой. Я всхлипнула, инстинктивно сжимая бедра. Громко вскрикнула, и Матвей Александрович тут же закрыл мне рот поцелуем, не давая произнести ни звука, только переключив все свое внимание на клитор, которое тот требовал прямо сейчас и прямо здесь.

Я задрожала, перестала дышать и кончила. В руках преподавателя. На пересдаче. В кабинете кафедры зарубежной литературы.

Матвей Александрович тоже словно одумался, мигом убрал руки, подхватил меня за талию и посадил перед собой на стол.

Или все-таки нет?

Он развел мои ноги и встал между них, коснувшись пряжки ремня.

О боже.

Я уперлась обеими руками ему в грудь, все еще слишком тяжело дыша, чтобы выдавить из себя хоть слово.

Мой профессор нахмурился. Стояк угадывался безошибочно. Его нетерпение тоже было очевидным.