Тень евнуха

– У меня будто душу вынули…

– У меня тоже.

– Да уж, два сапога пара.

– Это будет ужин в память Жузепа-Марии.

– Какого Жузепа-Марии?

– Болоса. – И с очень наигранной переменой в голосе: – Что за водители пошли?! Видел, что творят?

– Болос был моим лучшим другом, – сказал я. – Может, тебе лучше вернуться в свой ряд?

– Ну Микель… Не начинай, ладно?

Мы замолчали, я стал смотреть на каменистый берег реки Риполь – единственное, что было видно из окна, – и постарался на несколько минут забыть о том, что Жулия не имела обыкновения двигаться вместе с потоком.

– Ты знаешь, что мы подъезжаем к моему родному городу? – сказал я, намереваясь прервать молчание, длившееся уже четыре с половиной километра.

– Правда? Я не знала. Ты разве не из Барселоны?

– Нет. Я там давно живу. Но родился и вырос я в Фейшесе.

– Вот это да!

Еще восемьсот метров молчания.

– Ну надо же.

Я ласково потрепал ее по щеке, в ответ она резко сменила ряд.

– Слушай, нет ничего страшного в том, что я родился не в Барселоне.

– Просто неожиданно. Наверное, трудно начинать жизнь на новом месте.

– Но у меня, видишь, неплохо получилось.

Сабадель остался справа, а мы все ехали вперед.

– У тебя кто из Фейшеса – отец или мать?

– Отец, деды и бабки, прадеды и прабабки. Предки моего отца поселились в Фейшесе много веков назад.

– Ничего себе.

– В смысле?

– В смысле – ничего себе.

– Вот такие дела. Если у тебя хватит терпения, могу как-нибудь показать наше генеалогическое древо. У меня оно есть, очень хорошо нарисованное. Мы были семьей с прошлым и им гордились.

– Были?

– Ну да, были.

– И у меня так же. Я знала только одного деда, и за то спасибо.

– А у меня до недавнего времени был дед – то есть двоюродный дед. Дядя Маурисий. Очень своеобразный человек.

– Почему?

– Потому что. Ему было сто тысяч лет, он никогда ни о чем не забывал и был совершенно безумен. – Я посмотрел на Жулию краем глаза, чтобы убедиться, что ей интересно то, о чем я говорю. – Дядю считали паршивой овцой.

– То есть он эмигрировал в Америку, потом вернулся и все такое?

– Нет. Просто все его ненавидели.

– А ты?

– А я – нет.

Жулия с интересом глядела на меня, сворачивая при этом с шоссе, не включив поворотника.

– Познакомишь меня с ним? – спросила она, не обращая внимания на то, что машина, ехавшая перед ней, затормозила.

– Он умер. – Мы вовремя затормозили, как раз в тот момент, когда у меня похолодело в животе. – Давай поедем помедленнее.

– Что?

– Понимаешь, все, что мне известно о семье, я узнал благодаря собранным им бумагам. Всем в мире бумагам. Он знал все.

– Прямо-таки все?

– Ну да. В каждой семье есть человек, который хранит память.

– В моей такого нет. Я даже не знаю, можно ли нас назвать семьей. – И, уже заехав в переулок, она добавила: – Кажется, правильно повернула.

– Да как сказать… Там был «кирпич», но для тебя ведь это не препятствие.

– Черт, где он был?

– Да мы проехали, – почти шепотом проговорил я, едва переводя дух. – Не волнуйся, здесь уже двустороннее движение.

– Знаешь, я уже проголодалась. – Ей явно хотелось проехать на красный свет, но в последний момент она под громкие и продолжительные аплодисменты моего законопослушания затормозила. – Сейчас уже будем на месте, если, конечно, я не заблудилась.

Я не воспользовался случаем рассказать, что последний год жизни дядя Маурисий провел в сумасшедшем доме и что я любил его, несмотря ни на что. Не стал говорить, что он был единственным моим родственником, кроме матери, с кем я неторопливо и подолгу беседовал. Я не знал, смогу ли когда-нибудь рассказать все это Жулии.

Когда я понял, что происходит, Жулия уже парковалась у входа в ресторан. Она крутила баранку, высунув язык, и так старалась не задеть стоявшую впереди машину, что даже не обратила внимания на мое внезапное молчание.