101 полезный совет по жизневодству

Тюрем жилого типа, тесной кладки красного кирпича,
Поздних гостей, почти безболезненно доставляющих в пункт N
Всех, кто превысил норму, положенную от стопы до плеча;
Или, напротив, ростом не вышел, или чрезмерно юн –
Молод душой, но при этом слишком уж много успел…
Ужас гонит волну по пустыне зыбучих дюн,
По барханам задушенных страхом неодушевлённых тел.

Пепел на дно оседает илом, кости жрёт кислота.
Ну а тех, кто остался в «рамках», ожидают престижный вуз,
Красный диплом, диссертация, глухота, слепота,

Липкие прикосновения местных продажных муз,
Отдающие пoтом слегка, как и всякий прилежный труд.
Проституция, кстати, не просто работа, но древний культ.
А «культурному слою» негоже бросаться в пруд,
Как Офелии слабонервной. Вдохновеньем считая инсульт,
Эпилепсию – гениальностью, что уж пенять на талант!
Что касается искренности откровений – лавр сгодится в борщ.
Отщипнём от венка, пока в царской ложе Гранд-
Дамы крупные формы располагают?
Ты лоб не морщь!
Это вечная склока за место под солнцем – престиж, уют.
Ну конечно же, можно синий от красного отличить на слух!
Но никакие линзы контактные не покажут, как птицы поют,
Как на завышенной гласной дрожит тополиный пух,
Как заполняется воздух шёпотом сонных трав,
Ивы плакучие ветви баюкают иволги грусть,
Как собирает Эхо благозвучий душистый сплав
И, смеясь, прихотливые трели заучивает наизусть…

В общем… Не было ни гюрзы, ни гадюки – сама приняла тот яд!
И не то чтобы жизнь опостылела, просто не повезло –
Слушать арфу его, флейту, колёсную лиру сутками напролёт… Говорят,
Это счастье высшее, но чрезмерность всегда непременно идёт во зло.

Ну а он? Что он! – Эвридика… Очнись… Вернись…
(Знойный полдень, злобный змеиный писк, мошкары нытьё.)
Как темно в глазах! Опускает голову ниже. Вниз, вниз
Смотрит. Видит тень свою, а думает, что её.

Он бы реки вспять,
он бы время вброд,
да тростник молчит.
Он бы вслед за ней,
да слова не те! –
Отродясь картав

Без костей язык,
онемел от лжи.
Слишком нарочит
Тот мотив, напев –
голос не звучит…
На носки привстав:
Он бы стебель сломал, и была бы ему свирель.
Он бы волос её золотой превратил в струну.

Где-то сваи вбивают… В железо впивается дрель…

Ну а он знай твердит: всё равно я тебя верну!
Отстранённая струнная, вооружённая до зубов.
Духовая моя бездыханная, в цинк замурованная живьём.

Что же это за море такое без видимых берегов?
Красное, Чёрное, Мёртвое?.. Слёзное!
Всё о нём
Безучастно молчит она, всё о нём или нет…
Иль в потёмках Аида слов даже молчать нельзя?
Всюду тени преследуют церберы. Турникет
Там на входе, а выход – не нужен.

В потёмках скользя
По течению Стикса, как будто бы не о чем петь,
Да и некому, значит, и незачем вовсе дышать…

Вот такая выходит нелепая, глупая сеть
Обстоятельств. Попались в неё – и не выбраться. Не подержать
Этих звуков в руках, не потрогать. Но ты не верь
Тишине этой мнимой. Сплошной комариный зуд
Майской ночью. Но только лишь скрипнет входная дверь,
Чуткий воздух застынет в молчании птичьем, и тут как тут
Онемевшая музыка – ископаемый раненый зверь.

1999 г., Санкт-Петербург

Басня

Крону дуба Авессалом головой задел
И в листву его вмиг золотыми кудрями врос.
Три стрелы гордеца отстранили от воинских дел.
Зарыдал Давид, повторяя один лишь вопрос:
«Сын мой, сын, почему там был ты, а не я? Не я!»
Весь Израиль вторил ему, обратившись в плач.
В сухостое шептались горлица и змея:
«Неужели Господь явил себя как палач?
Неужели же Бог у отца сыночка отнял?
Как же птенчиков нам и змеёнышей уберечь
От всесильного гнева Его и суда… Настал,
Видно, мира конец…» То смолкала безмолвная речь,
То опять с ветерком шелестела, журчала с ручьём,