Курсанты: путь к звёздам

– Я все понимаю, – сказал Муха с усилившимся от волнения белорусским акцентом, и хлестко приложился еще раз.

Курсанты оглянулись на шлепок и остановились. Они молча смотрели на экзекуцию, где еще раз три вставал «замок», а Муха его бил. Суровое, но справедливое наказание, выполненное бывшим младшим сержантом, почему-то осталось в памяти Таранова и Дымского, как прогон розгами сквозь строй солдат полтора века назад.

Этот случай уважения к «замку» не прибавил и не убавил. Ко второму семестру все уже знали, что и от кого можно ожидать, кто друг, а кто – лишь сосед по кубрику, на кого можно положиться, а от кого стоит держаться подальше. Курсанты росли, взрослели, мужали, становились мужчинами…

Через пару часов отделение без лишних команд, самостоятельно вышло за ограду, и перекуривало с ироничными улыбками и обязательными шутками про мертвецов, скелеты, кровь, страхи. «Замок» тут же организовал построение, перекличку, и быстро отправил строй подальше от вечной тишины могил, крестов и семейных склепов.

Шутить не хотелось, хотя Генка в тот день блистал остроумием. Он перестроил свою юмористическую волну, которая и так звучала всегда необычно, на загробный мир. Но как-то шуточки выходили пошлыми или грустными.

Марк с Тарановым шли рядом вдоль Монастырки в сторону метро «Площадь Александра Невского», и обсуждали увиденное. Свято-Троицкая Александро-Невская лавра оставила глубокое впечатление. Некрополь ее был самым привилегированным в столице российской империи, и фамилии усопших были на слуху: Александр Невский, Багратион, Батюшковы, Шереметьевы. Легкое соприкосновение к историческим именам и памяти предков добавило грусти в современную действительность.

Через квартал навстречу строю выпорхнула стайка юных девушек-студенток. Весенние милые лица, с сощуренными от солнца глазами, не сразу увидели строй курсантов, и подружки нечаянно (а, может, и нет?!) наткнулись на Слона, Дэна и Сэма. Высокие, но чуть заторможенные батарейные великаны остановились, пропуская девушек, а те, щебеча, и поминутно оглядываясь, побежали к троллейбусной остановке. В этой радостной девичьей группе выделилась одна. При столкновении она обронила книжку, и нагнулась ее поднять. Таранов первым встрепенулся, ловко протиснулся, быстро нагнулся рядом с Дэном, и протянул владелице толстую книгу, успев стряхнуть с нее дорожную пыль. Девушка присела потешным для конца двадцатого века реверансом, шепнула тихое «спасибо», и побежала догонять подружек.

Таранов почти вплотную увидел ее серые, чуть раскосые по-японски глаза, и застыл, как вкопанный. Марк его дергал за рукав, орал где-то рядом «замок», а Семен все смотрел вслед девушке за стеклом троллейбуса, свернувшего за угол. На задней площадке она махала рукой курсантам через забрызганное стекло. Или ему одному?

В какой-то момент оцепенение улетучилось, и Таранов встал в строй. Только все вокруг с этой минуты перестало для него существовать в привычном свете. Жизнь заиграла новыми беззаботными красками, небо виделось без облаков лазурно-синим, первые листья на деревьях щекотали взгляд нежной зеленью, чудесные люди улыбались, строгие командиры подобрели, друзья радовали.

Он поднял голову и увидел в небе маленькую юркую ласточку. «Странно, – мелькнула мысль, – как рано она прилетела! Может быть, это та красавица с книжкой превратилась в ласточку?! Я ее так буду звать…».

– Эй! Таран! Вернись на землю! – Марк продолжал дергать его за рукав кителя. – Что ты в небе увидел такого, что под ноги не смотришь? На тебя это не похоже. Не влюбился ли?

– Я?! Да ты что! Мы с любовью ходим по противоположным тротуарам Невского проспекта, – отшутился друг. А сам подумал: «Неужели? Неужели есть то самое чувство, о котором твердит вся мировая литература? И оно его сегодня накрыло? А что же с ним было до этой встречи? Вика, Галя, Наташа, а еще раньше Оля, Люда, Света…».

Он споткнулся довольно сильно на ровном месте, и только крепкие руки Генки его удержали от неловкого падения.

– Не гонись за девушкой, как за уходящим трамваем, – скоро придет следующий! – Бобрин шагал рядом. – А в военной форме лежбище на асфальте – неприятное зрелище. Оно, как бег полковника в мирное время вызывает недоумение, а в военное – панику.

Догонять девушку поздно, номер троллейбуса Марк и Генка не запомнили, ни имени ее, ни адреса Семен не знает, даже название книги Таранов не успел заметить. Что делать? Почему-то вспомнились строчки из песни «Буду я целовать песок, по которому ты ходила», но прильнуть к асфальту ему не захотелось. Таранов снял фуражку и несколько раз махнул головой, сбрасывая наваждение.

Милая воспоминаниям фигурка, точеные ножки в сапожках на небольшом каблучке, семенящие к остановке, раскосые серые глаза преследовали его день за днем. Он и прежде любил делать карандашные эскизы в конспектах лекций, или выводить шариковой ручкой наброски везде, где только можно. Рисовать картинки в боевые листки и в стенгазету считалось его персональной обязанностью. Как-никак, а год учебы в художественной школе что-то, да значит. Поэтому Таранов очень скоро сделал серию образов восточной девушки в небольшом блокноте, что хранил в полевой сумке, с которой ходил на учебные занятия. Одна из картинок удалась, по его мнению, больше всего, и он часто-часто рассматривал нарисованную красавицу с распущенными волосами и необычными восточными глазами, которая бежала среди белых берез.

Не к каждому приходит любовь, но и не всегда она остается на всю жизнь…

Глава VIII. Спор о времени и о себе

В противоречиях между тем, что хочется и как надо, как положено и что есть на самом деле, вышагивала курсантская жизнь. Она задавала каверзные вопросы и дарила свои неоднозначные ответы тем, кто рос в стенах училища, мужал, влюблялся, осваивал профессию офицера.

В первый понедельник июля, за месяц до очередного каникулярного отпуска в ЛВВПУ ПВО ждали делегацию африканских коммунистов. Из какой страны: Анголы, Египта, Эфиопии или Сомали, – приезжают чернокожие воины, никто не знал. Все курсы, независимо от хода сессии и подготовки к экзаменам, вывели на очередную уборку территории. В казармах, учебных аудиториях, в столовой драили до блеска то, что чистили еще вчера.

«Коммунистические субботники по понедельникам – наш вклад в мировое пролетарское движение», «Белые работают по черному, встречая братьев по оружию!» – это уже не заголовки боевых листков, а курсантские шутки по поводу внеплановых работ. Долго помнили курсанты реплику комдива, когда он увидел в этот день швабру, приставленную к портрету Дмитрия Менделеева, резко схватил ее с криком «Метле с учеными не место!», и переставил к бюсту Льва Толстого.

Таранов не хотел менять самоподготовку на ненавистное подметание дорожек в парке. Первая запись в его трудовой книжке до училища гласила «дворник». Он даже заработную плату получал за свою работу, работая с веником в руках. Но мести тротуары у санатория детей-инвалидов – это одно, а аллеи в училищном парке – совсем другое дело. Семен активнее, чем надо, доказывал Малешкину важность обучения в высшем учебном заведении без метлы, и распалился до того, что получил три наряда вне очереди за пререкания в строю.

В парке Таранов работал вместе с друзьями, которые утешали его, как могли.

– Твоя совесть безукоризненна, а Малешкин вспомнит однажды ночью случай с тобой и покраснеет от стыда… – Сержант Чаргейшвили был старшим в группе и спокойно организовывал труд подчиненных. Марк мел свою сторону дороги. Семен – свою. Остальные подкрашивали скамейки и стволы деревьев. Запах гашеной извести щекотал носы. Метла из ивовых прутьев мерно скребла асфальт, издавая монотонные звуки «хрррр-хррррр». Погода солнечная, березы в кудрях сережек, белые стволы деревьев выстроились, как на караул – прекрасное настроение лета у всех, кроме одного упрямого курсанта.

– Ничего он не вспомнит! – Таранов к этому времени немного остыл. По крайней мере, он понял бесперспективность своего желания остаться в классе, когда весь взвод бродит по территории, собирает сигаретные бычки, и метет парковые дорожки.

– Не ты это сказал. А Куприн Александр Иванович. – К Чарги, как все звали этого рыжего грузина, подошел Генка, прикурил папиросу, и его примеру последовали остальные, кто помнил девиз с первого года службы: «Курсант курит, служба прет».

– Ну и что, что не я? Куприн остался в прошлом веке. Сейчас другие люди и нравы.

– Люди не меняются. Меняется обстановка вокруг. – Марк всегда успевал подготовиться к семинарам быстрее друзей благодаря своей энциклопедической памяти. «Пролистал конспект, и трояк в кармане», – говорили про таких однокурсников Генка и Семен, которым времени на подготовку приходилось тратить намного больше, чем товарищу. Он встал на сторону Чарги. – Напрасно не веришь. Напрасно. Вспомнит!

– Во все времена были хорошие люди и плохие, жадные и щедрые, добрые и злые. – Чарги умел говорить сдержанно, и в его словах слышалась мудрость всего грузинского народа. Этому природному качеству товарища Таранов по-хорошему завидовал – у самого так не получалось.

– Библия тысячу лет назад прописала все человеческие грехи… Теоретически, ничего нового уже нет, – философски заявил Пучик, лег на молодую зеленую траву, положил руки под голову, и мечтательно уставился в небо, чуть прикрытое молодыми березовыми веточками.

Споры, разговоры, даже дискуссии на природе – милое времяпрепровождение курсантов. Порой в этих неожиданных стычках они находили ответы на волнующие вопросы, иногда получали новое знание, пробовали отстаивать свою позицию словом, а не должностью или званием. Они часто не понимали, что та школа жизни и воспитания, о которой им твердят со страниц «Красной звезды» и «Коммуниста Вооруженных Сил» здесь. И часто учит она не в лекционных аудиториях, а в юношеских словесных баталиях.

– Нашел, что вспомнить. Библия! Анахронизм! Ты ее хотя бы читал? – Таранов вновь стал давить в разговоре, как будто перед ним до сих пор стоит взводный, а не друзья по батарее.

– Я – нет, – честности Генки можно было позавидовать во всем. Даже в тех случаях, когда ложь была во благо, он не врал, честно сознавался в неблаговидном проступке, и получал очередное взыскание. «Как сделать так, чтобы никто не придирался ко мне, и не задавал дурацкий вопрос: «Ты сотворил?», где у меня всегда один ответ – «я», – вздыхал он.

– Вы можете не поверить, но я Библию читал. И Евангелие. У моей тетки есть эта книга. Толстая, правда, но читать можно. – Марк спокойно говорил на темы, которые остальные чаще избегали в разговоре. Он даже сознался как-то Семену, что в отпуске носит православный крестик. Цепочки и крестики на шее, кольца на руках курсантам в училище носить категорически запрещалось. На каждом утреннем осмотре сержанты придирчиво проверяли, не нарушают ли курсанты этот запрет.

– Меня больше волнует твой «анахронизм». Ты что под ним понимаешь, пережиток какой-то? Или хронологическую неточность?

– Религия – пережиток, – Семен успокаивался, ему становился интересен спор с другом. – А Библия пестрит ошибками и неточностями. Ее люди переписывали сто раз. Наошибались там столько, мама не горюй! Как Пучик, когда твои конспекты переписывает.

– Теоретически, я переписываю все один в один. Только почерк у Дыма отвратительный.

– Неужели ты веришь, что пятьдесят лет советской власти сотворили больше, чем все христианство за почти двадцать веков? – Марк пропустил замечание Матвея мимо ушей.

– Конечно! Коммунистическая партия сделала невозможное, и дала народу не только свободу, о которой мечтали люди тысячу лет, но и новую цель – коммунизм – счастливое будущее человечества! – Таранов был убежден в правильности курса коммунистической партии. Порой вопросы такого плана считал провокационными и удивлялся противоположной позиции.

– Когда Таран переходит на лозунги, у него кончаются аргументы. Тему можно закрывать. – Генка забычковал папиросу.

– Это кто сказал? – смутился Семен.

– Это я сказал. «Вразумлять бестолковых – все равно, что чесать скалу». Вот это сказал Сенека. Запомни, Таран, ты в войсках забодаешься скалы чесать.

– Своими литературными цитатами спор со мной, может быть, вы и выиграете, но не переубедите, – Таранов упорно не хотел уступать. – Вот так спорить без всякой логики, мыслями и афоризмами – непробиваемая тактика спора.

– Не зря тебя Тараном стали в училище звать. Прежде ты более покладистым был…, – Марк пытался примирить «непримиримое противостояние», именно так он называл потребность Таранова и Генки пикироваться во всякого рода дискуссиях.

– Коммунист – активный боец за дело партии. Вы или разыгрываете меня оба, или я что-то не понимаю.

– Вот именно, не понимаешь! – Пучик встал с травы, взял ведро с краской, а Генка взмахнул высохшей кистью, написав «V» в воздухе.

– Поговорили, романтики, и ладушки, – Чарги хлопнул пару раз в ладоши, показывая, что перекур закончился. – Работа ждет своих героев!

– Только держаться от нее надо подальше…, – съязвил Барыга и побежал в сторону клуба.

Таранов взял свою метлу и размеренными отработанными движениями понес вдоль по аллее пыль, хлам, бычки, обертки конфет, старые листья, цитаты и аргументы прочь от себя, размахивая налево и направо…

На следующий день курсанты узнали, что африканцам в училище понравилось. Три негра в высоких армейских чинах покинули школу советских политработников в восторженном состоянии. Комбат по этому случаю передал заявление Делегата (так все курсанты стали величать назначенного вместо Бати нового начальника училища, со значком делегата 25 съезда КПСС на груди) на вечернем построении: «От имени начальника училища передаю вам сердечное спасибо!»