Дешевая литература

– Hi, how are you?

– Pretty good, and you? – автоматически ответила старушка и подошла чуть ближе.

– Ванида.

– Евгений.

Она чуть сморщилась и наклонилась, давая понять, что подобные лингвистические выкрутасы – это слишком.

– Юджин, друзья зовут Юджин.

Это повторить она смогла, даже с первой попытки.

– Покажите им тут всё?!

– Прошу прощения?

– Они из России. Представляете, из России к нам приехали.

Водитель закончил разгружать багаж и попытался поддержать разговор, но Ванида не ответила.

– Советский Союз. Mother Russia!

Иракец помахал нам на прощание, сел за руль, рывком уехал. Ванида спросила, откуда этот мужик родом, и добавила, что он очень странный. А мы с женой стояли на ветру, зимой, в Новой Зеландии, на краю света. Врач из Петербурга и его супруга-юрист. Вокруг холмы и зелень, милая старушка предлагала нам чаю и пройти в дом поскорее. Наши волосы были растрёпаны, а ступни затекли с самолета.

Мы с женой переглянулись. Мы улыбались друг другу. Мы добрались туда, в нашу новую жизнь, в новые приключения. Нам выпала ещё одна возможность прожить жизнь круто и не так, как все. Приключение начиналось. Мы были счастливы.

* * *

Так мы поселились на холме.

Это было наше первое пристанище, весьма временное. Моя жена валялась на диване, страдая от простуды и акклиматизации, а я рылся в интернете, подыскивая подходящие квартиры для аренды. Хотелось студию, где-нибудь в центре города, чтобы зажить не в убогой комнатушке на первом этаже шикарного дома Ваниды, а в убогой комнатушке в центре.

Жизнь наша в первые недели была сносной по меркам иммиграции. Потому что мы были сытыми потомками двухтысячных. Не нам, а нашим родителям достались и карточки продуктовые, и бандиты на улицах, и сокращения на работах, и невыплаты зарплат. Нашему же поколению достались только артефакты советской эпохи. Мы отучились в постсоветских школах, постсоветских университетах, на наш век запаса советского хватило, поэтому мы крепко стояли на ногах.

Да, мы прошли жернова множества плоских умов: через учительниц, чьё призвание унижать и карать, врачих, директрис, прокурорш, тупость и жестокость армии, гопников на улицах, наркотики по подъездам и шприцы на лестничных площадках, но всё же, в сравнении мы были сытыми детьми постсоветской эпохи.

Взращённые потреблением и комфортом, мы снимали модные квартирки через Airbnb на первое время и могли позволить себе, скопив денег и заняв у всех родственников, первые месяцы в иммиграции прожить без ужаса голодной смерти, а истории про один чемодан, связку апельсинов да двадцать долларов в кармане по прилёте в Нью-Йорк канули в Лету.

Днями я бегал по городу, по старой привычке всё время беспокоясь. Оформлял документы для института, пытался завести банковский счёт, найти жильё, а вечерами расслаблялся по-новозеландски. Милая старушка Ванида ежедневно покупала пару бутылок Pinot Noir, ставила что-нибудь съестное в духовку и всячески располагала к ассимиляции вновь прибывших. Поэтому, стоило вернуться с привычного фронта перманентного стресса, начиналась no worries.

«No worries» – это выражение kiwi сделали национальным кредо. Его использовали в качестве прощания или выражения согласия. Дословно обозначает «не волнуйся», вроде как расслабься и be happy. Не советую подобным образом попытаться распрощаться с кем-нибудь в России, там быстро объяснят, кто тут волнуется, но в Зеландии no worries – это норма.

Ванида жила вместе с Джоном, её мужем. Очень милые люди, несмотря на промозглую погоду и собачий холод. Шах и мат, любители связи характера и климата. В таком климате русские бы не переставая ныли, а если русский человек начинает ныть, то с высокой долей вероятности становится украинцем, но в kiwi-стоика всё равно не превратится.

Алкоголь делал своё дело и в первый же винный вечер выяснилось, что Ванида переехала в Зеландию в далеком 1975-м с Фиджи. Первым делом она сменила самое главное – мужа. Старого фиджийца на новенького британо-ирландца – Джона. Джон же вырос прям там, в районе Lower Hutt, никогда не выезжал за пределы страны, а первое своё интернациональное путешествие совершил частично, пусть и лучшей своей частью, побывав белокурым пенисом в предместьях Фиджи.

Джон был милым старичком, хоть и наивным, как и все kiwi. Будучи молодым парнем, в 1976-м он не знал, что иммигрантки – это клещи. Доминантно помещая свою белую задницу промеж ляжек цвета молочного шоколада, он думал, что Ванида говорит ему чистую правду. Про грубого мужа-фиджийца, про мечты учиться на школьного учителя, про любовь с первого взгляда. Джон тогда не мог знать, но клещи все одинаковы, что из Восточной Европы, что из Азии. Они присасываются к кошельку, сердцу и мозгу и вызывают сильное чувство привязанности, в тяжёлых случаях даже влюблённости. После инкубационного периода, адаптировавшись к новому климату, клещи сбегают к более богатому лоху. А если и не сбегают, то переносят тиф – всю свою родню. Джону не повезло, с ним случился второй вариант.

Старик показывал нам тифозные фотографии с семейных праздников, где единственной белой вороной был он сам, потому что его родители никогда к ним не приезжали.

Кроме фотографий, как и любой старик, Джон любил воспоминания о юности. Мне было невдомёк, как можно проводить юность, если нет ни дворов, ни драк стенка на стенку, ни убогого обшарпанного подъезда, но Джон уверял меня, что было круто.

Он вспоминал, как мальчишками они убегали купаться в океане в любую погоду, даже ранней весной, а я не мог этого представить. На сморщенном, местами весьма припухшем от винопития лице, блуждала ностальгическая улыбка. Ему было грустно и светло от воспоминаний о былом счастье, и эти чувства мне были понятны. Чувства старика, вспоминающего прошлое. Тогда я впервые понял, что эмоции одинаковы на любом конце земного шара, но события их порождающие, – совершенно иные.

– Ещё вина?

Я вспомнил, что постельное бельё, которое Ванида заботливо выдала, пахнет бадьяном и специями. Вспомнил, как конденсат капает с оконной рамы подоконника на промокший палас, вспомнил влажные простыни у нас в комнате и не отказался от бокала густого Pinot Noir.

Потом мы с женой спустились вниз, к себе в подвальчик. Окно было почти во всю стену, и мы видели чернеющие зелёные холмы Новой Зеландии. Мы уже знали, что если подняться выше по холму, то увидим залив океана.

Моя жена покашливала. Новый свет встречал по-доброму, не без трудностей, но по-доброму. Как раз то, на что мы и рассчитывали. Денег у нас было достаточно, скопили за долгие три года в России, чтобы осуществить мечту.

Погасили свет, забрались под одеяло и через какое-то время нагрели постель, обнявшись. Ощущение физической усталости и полного морального истощения от разговоров на английском и холода вокруг сказалось, и мы провалились в сон, чтобы проснуться в новой жизни.

Глава вторая, в которой я иду в шарагу

Стоило заговорить по-английски, как я физически ощущал, что мне требуется инвалидность по причине тяжёлой речевой дисфункции. Если возможно одновременно заикаться, шепелявить, тянуть слова и мычать, то я делал всё сразу.

В первые недели в иммиграции, я попал в совершенно непривычную для себя ситуацию – я чувствовал себя жалким.

Я – ваш забитый одноклассник.

У каждого в школе был такой ребёнок, чьи родители были ущербны, поэтому мечтали сделать из ребёнка успешного человека. Дома таких детей ждал ремень за каждую тройку, поэтому их жизнь была бесконечным унижением: у доски, перед учителями, среди одноклассников. Дома из них выбивали дурь за каждую провинность, так что они были отличниками по учебе и неудачниками по жизни. Подобные истории происходят постоянно, потому что учителя и родители верят, что самое главное в жизни – решить уравнение и помнить, как звали няню Пушкина. Только это вообще не самое главное. Самое главное в жизни – чувство собственного достоинства. Но чувство собственного достоинства мешает получить золотую медаль, так что тут или – или.

Я же никогда не был таким, наоборот, всегда оставался троечником, и родителям было наплевать на оценки, поэтому ощущение неполноценности мне было не знакомо до неполных тридцати лет, пока не переехал в Зеландию. Ремень меня дома, конечно, не ждал, но чувство ущербности переполняло, стоило забыть пару слов на английском.

В первую же неделю оказалось, что кампусы моего колледжа разбросаны по районам города, а не только в Lower Hutt. Особенно мне понравился кампус в Porirua, недалеко от ЖД-станции.

Porirua – район Веллингтона, и если верить карте, то может показаться, что это район города. На самом же деле, Porirua – район жопы, непосредственно дырка.

Как и подобает дырке в заднице, Porirua всегда находился в центре событий и служил чем-то вроде резервации для маори (коренного населения Новой Зеландии). На станцию эту я прибывал каждое утро и каждый же вечер уезжал обратно. На новых, откондиционированных электричках, скоростных, аки прогресс белых людей. Это были самые белые электрички в мире, однако, по мере приближения к станции Porirua, в них оставалось все меньше светлых лиц. Честно сказать, мне очень нравилась та дырка в жопе. На моём маршруте на учебу не было игрушечного одноэтажного благодушия, а было вполне нормальное гетто. Гетто всюду, на чём нельзя сделать деньги. Поэтому единственным местом в Porirua, где гетто заканчивалось, был медколледж.

Денег с иностранных студентов институт собирал достаточно и для привлечения клиентов (читай лохов) построили отличный кампус. Дизайн, ремонт, персонал – high class, fucking royal. Стильно, ведь капитализм не может выжить без рекламных постеров, прикрывающих нищету. Поэтому тот кампус был очень крутым, настоящей потёмкинской деревней имени Давида Риккардо. Будем честны – работало, деревушка подкупила даже меня, особенно в первый визит.

Помещения светлые, выстроенные в high-tech-стиле, с большим количеством перегородочек, прозрачных стен и металлических конструкций, поддерживающих лестницы и переходы между этажами. Всюду лифты, доступ к компьютерам, зоны отдыха, библиотека, в которой можно брать книги, просто приложив студенческую карточку к считывающему устройству. Милая кафешка: маффины, отличный кофе, картошка фри, салаты, по запросу еду сделают веганской. Тогда я ещё не понимал, что с веганством все строго: нет веганского меню – получи протест студентов против администрации.

Первые дни в медколледже мне запомнились. Впечатлений было много, и, каюсь, как русский иммигрант, поначалу я испытывал чувство собственной неполноценности. Проявлялось подобное только в общении с европейцами. Встречаясь с французами или немцами, я автоматически признавал себя гражданином второго сорта. Априори, до всякого разговора с ними, я пасовал внутри. Мне было стыдно за своё происхождение, потому что русский – значит дикарь. По правде говоря, надменное отношение чувствовалось и с их стороны по отношению к России, но это было объяснимо. Мой же стыд за родину был впитан с гайдаровским молоком, и потребовалось какое-то время, чтобы отойти от либерального трепета перед Европой.

Как бы то ни было, в первую неделю я погрузился в мультинациональный и мультикультурный дух Новой Зеландии. Как нигде в мире, в веллингтонской шараге для младшего медицинского персонала было очень пёстро.

Первыми новыми приятелями стали колумбийцы, несколько ребят из Индии и француз Джо. С последним общаться было особенно забавно. Он всё время врал. Прям не мог остановиться. Последний раз я слышал подобное, опять же, ещё в школьные времена. Ну помните, эти чемпионы секса, вернувшиеся с каникул после восьмого класса. Они рассказывали такое, как будто побывали не у бабушки на даче, а на лучшем секс-курорте мира. О да, в классе всегда находился человек, вернувшийся с каникул не только не девственником, а, судя по рассказам, порно-актёром. Уже тогда, в юности, мне было очевидно, что эти истории – чистейший пиздёж. Иначе к таким «бабушкам» на каникулы летали бы секс-туристы со всего мира, а не только мои одноклассники.

Примерно такими же нелепыми звучали истории Джо. Слушая его, мне было невдомёк, как парень к своим двадцати девяти может нести такую ересь? Но француз не понимал, что все вокруг понимали, что он, мягко говоря, приукрашает. Может, оно и к лучшему, истории он травил уморительнейшие.

Но в целом – мне очень понравились первые недели учёбы.

Ещё дома, в России, я представлял себе именно такую сказку об иммиграции. Приключения, новые знакомые, друзья со всего мира, карьера.