Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока

У зари в Египте нет тех изумительных алых оттенков, которыми любуешься на Кикладах или на побережье Кандии; лишь зыбкий свет предвещает появление солнца, которое неожиданно загорается на краю неба; иногда кажется, что оно бессильно сбросить свой тяжелый сероватый саван, и оно предстает бледным, лишенным лучей, словно Осирис из подземного царства; его бесцветные отблески наполняют унынием тусклое небо, которое становится похоже на затянутое тучами небо Европы, но, вместо того чтобы исторгнуть дожди, оно вбирает в себя всю влагу.

Густая пыль, заволакивающая горизонт, никогда не превращается в облака, несущие свежесть, подобно нашим туманам: красному диску солнца, достигшего зенита, словно вышедшему из ливийской кузницы бога Птаха, с трудом удается пробиться сквозь пепельно-серую пелену.

В такие минуты начинаешь понимать, откуда эта глубокая грусть, пронизывающая воспоминания о древнем Египте, это вечное обращение к страданиям и могилам, запечатленное в памятниках.

Именно Тифон на какое-то время берет верх над милостивыми богами: он разъедает глаза, иссушает легкие, насылает тучи насекомых на поля и сады.

Они летят, словно посланцы смерти и голода, и все вокруг становится черно; сперва я принял их за стаи птиц, потому что ни разу в жизни не видел ничего подобного. Абдулла, поднявшийся вместе со мной на террасу, описал в воздухе круг своим длинным чубуком, и две или три саранчи упали на пол. Он покачал головой, разглядывая этих зелено-розовых насекомых, и сказал мне:

– Вы никогда их не пробовали?

Я не смог удержаться от брезгливого жеста при мысли о подобном кушанье, однако говорят, что, если у саранчи оторвать крылья и лапки, по вкусу она напоминает океанских креветок.

– Как только ее не используют в пустыне! – сказал Абдулла. – Ее жарят, солят, и тогда она чем-то напоминает копченую сельдь, а вместе с отварным просом получается изысканное блюдо.

– Кстати, нельзя ли будет готовить мне дома какие-нибудь блюда египетской кухни? – спросил я. – Крайне утомительно дважды в день ходить в отель.

– Вы правы, – сказал Абдулла, – нужно нанять вам повара.

– А разве бербериец ничего не умеет?

– Ничего. Он взят сюда, чтобы открывать дверь и содержать дом в чистоте, вот и все его обязанности.

– Ну а вы сами не могли бы разжечь огонь и приготовить что-нибудь из куска мяса?

– Это я-то? – вскричал Абдулла, глубоко оскорбленный. – Нет, месье, я не умею делать ничего подобного.

– Очень обидно, ведь мы могли бы сегодня пообедать саранчой, – пошутил я, – но, говоря серьезно, я хотел бы питаться дома. В городе много мясных лавок, продаются фрукты, рыба… Не могу понять, разве мое желание невыполнимо?

– Да нет ничего проще: возьмите повара. Но учтите, европейский повар будет вам стоить талер в день. Даже сами беи, паши, да и владельцы отелей не всегда могут найти для себя таких поваров.

– Мне нужен такой, который готовил бы местные кушанья.

– Прекрасно! Мы найдем такого повара у месье Жана. Это ваш соотечественник, он содержит кабачок в коптском квартале, и у него собираются все те, кто сейчас не у дел.

МЕСЬЕ ЖАН

Месье Жан – один из доблестных обломков нашей египетской армии[20 - Корпус французских войск численностью 38 000 человек, которые во главе с Бонапартом вторглись в Египет в 1798 г. Капитулировали в 1801 г..]. Он был в числе тех тридцати французов, которые после поражения пошли на службу к мамлюкам.

В течение нескольких лет у него, как и у всех остальных, был свой дворец, жены, лошади, рабы; во время истребления этого могучего воинства его, как француза, пощадили, но пришлось вернуться к цивильной жизни, и все его богатство вскоре пошло прахом. Он задумал открыть кабачок и торговать там вином, в то время еще неизвестным в Египте, поскольку христиане и евреи употребляли лишь водку, арак и бузу – разновидность пива. С тех пор вина, завезенные с Мальты, из Сирии и с островов Архипелага, составляют конкуренцию этим алкогольным напиткам, а каирские мусульмане, по-видимому, не особенно негодуют из-за подобного новшества.

Месье Жан одобрил мое решение отказаться от отеля, но, сказал он мне, вам придется преодолеть много трудностей, если будете содержать дом. В Каире нужно иметь столько слуг, сколько существует видов деятельности в домашнем хозяйстве. Каждый слуга из самолюбия будет заниматься только одним делом, к тому же все они так ленивы, что в этом даже нельзя усмотреть какого-либо расчета. Любая сложность утомляет их или вообще ускользает от их внимания; многие слуги могут даже бросить вас, как только получат достаточно денег, чтобы провести несколько дней в полном безделье.

– Как же поступают местные жители?

– Они позволяют слугам действовать как им заблагорассудится и для каждого дела нанимают двух-трех человек. У эфенди всегда есть секретарь (кятиб ас-сирр), казначей (хазандар), слуга, чтобы набивать трубку (чубукджи), силяхдар, чтобы носить за ним оружие, серраджбаши, чтобы вести лошадь, кафеджибаши, чтобы готовить ему кофе, где бы он ни остановился, не считая ямаков, которые должны всем прислуживать. В самом же доме нужны другие слуги, потому что портье не захочет заниматься уборкой квартиры, а повар не будет варить кофе; нужен даже специальный водонос. Вместе с тем, когда вы будете платить им пиастр или полтора в день, то есть от двадцати пяти до тридцати сантимов, все эти бездельники будут смотреть на вас как на великодушнейшего господина.

Курильщики на улице Каира

– И все-таки, – возразил я, – эти расходы не составляют тех шестидесяти пиастров, которые нужно ежедневно платить за отель.

– Но содержать дом так хлопотно для европейца! Ни один не выдерживает.

– Попробую. Это весьма поучительно.

– Вам будут готовить ужасную еду.

– Зато я познакомлюсь с местной кухней.

– Придется завести счетные книги и торговаться по любому пустяку.

– Таким образом я выучу язык.

– Что ж, попробуйте, я пришлю вам самых честных слуг, а вы выберете.

– Они что, все склонны к воровству?

– По большей части просто жулье, – сказал мне старый вояка, вспомнив солдатский язык, – на воровство у египтян… просто духу не хватит.

Я нахожу, что европейцы слишком презирают несчастный египетский народ. Франки из Каира, которые пользуются теми же привилегиями, что и турки, разделяют этот предрассудок. Этот народ беден, безусловно, невежествен и привык к унижениям за годы рабства. Египтяне предпочитают созерцать, нежели действовать; они скорее сообразительны, чем предприимчивы; но мне они кажутся добрыми и по характеру напоминают индусов – может быть, из-за того, что тоже употребляют почти исключительно растительную пищу.

Простившись с месье Жаном, я пересек площадь Эзбекия, чтобы попасть в отель «Домерг». Площадь широко раскинулась между городской стеной и первой линией домов коптского и франкского кварталов, со множеством прекрасных дворцов и отелей. Особенно знамениты два дома: один, где был убит Клебер, и другой, где происходили заседания Египетского института. Небольшая роща из смоковниц и фиговых деревьев связана с именем Бонапарта, потому что была посажена по его приказу. Во время паводка вся эта площадь бывает залита водой и ее бороздят небольшие лодки и раскрашенные и раззолоченные джермы, принадлежащие владельцам соседних домов. Это ежегодное превращение городской площади в озеро не мешает тому, что в остальное время года здесь разбивают бахчи, огороды, сады и прорывают каналы. Я видел там множество феллахов, занятых рытьем каналов; мужчины копали, а женщины уносили землю в корзинах из рисовой соломы. Среди женщин были совсем юные девушки, одетые в синие рубахи, а девочки до восьми лет бегали голые, как это принято в деревнях по берегам Нила. Надзиратели с палками в руках наблюдали за работой и изредка осыпали ударами менее проворных. Всеми же командовал человек, по-видимому военный, в красном тарбуше, с кавалерийской саблей на боку, в грубых сапогах со шпорами, в руках он держал плеть, свитую из кожи гиппопотама. Она предназначалась для благородных плеч надзирателей, как их палки – для спин феллахов.

Заметив, что я остановился и смотрю на несчастных девушек, согнувшихся под тяжестью корзин с землей, надзиратель обратился ко мне по-французски. Оказалось, что это еще один мой соотечественник. Меня вовсе не приводили в умиление удары палками, которые надзиратели – хотя и довольно вяло – раздавали мужчинам: в Африке на этот счет совсем иные, чем у нас, взгляды.

– Но почему же, – спросил я, – нужно заставлять работать этих женщин и детей?

– Их никто к этому не принуждает, – ответил мне надзиратель-француз, – просто их отцы или мужья предпочитают, чтобы они работали у них на глазах, а не ходили одни по городу. Они зарабатывают от двадцати пара до пиастра в зависимости от выносливости. Один пиастр (двадцать пять сантимов) обычно платят мужчинам за день.

– Но почему некоторые мужчины закованы в цепи? Это каторжники?

– Это бездельники, они предпочитают спать или сидеть в кофейнях и слушать всякие истории, чем приносить пользу.

– На что же они живут?

– Здесь, на Востоке, нужно так немного! Ведь при необходимости они всегда могут украсть где-то в полях или в садах овощи или фрукты. Правительство затрачивает немало усилий, чтобы осуществить самые необходимые работы, но когда дело и впрямь не терпит отлагательств, войскам приказывают оцепить квартал или перегородить улицу, и всех прохожих задерживают, связывают и приводят к нам, вот и все.

– Как! Всех без исключения?

– Разумеется, всех, однако почти каждый из задержанных может каким-то образом освободиться. Турки и франки заметно выделяются из толпы. Ну а что касается остальных, то те, у кого есть деньги, откупаются от принудительных работ; а других освобождают их хозяева или начальники. Оставшихся же разбивают на группы, и они работают в течение нескольких недель или нескольких месяцев в зависимости от объема работ.

Что сказать обо всем этом? В Египте все еще царят нравы средневековья. Только раньше отработки делались в пользу мамлюкских беев, теперь же наша – единственный хозяин. Падение мамлюков привело лишь к отмене личной зависимости, только и всего.

ХАВАЛИ

Отобедав в отеле, я отправился в одну из самых красивых кофеен на улице Муски. Там я впервые увидел, как танцуют альмеи. На мой взгляд, сцене недоставало декораций.