Платье

18 часов 32 минуты

Устроившись на диване, Изабель заморила червячка шоколадно-зерновым батончиком и без особой убежденности листает еженедельник «Эль». Жан-Пьер нажимает пальцем кнопку на пульте, выделяющуюся своей потертостью на фоне остальных, и выключает телевизор.

– Так для кого же оно все-таки, это платье? Только не говори мне, что ты купила его в качестве еще одного подарка Марии. Знаешь, Изабель, с этим надо кончать, кончать, и все! Я в курсе твоих левых убеждений, но это еще не повод каждую неделю дарить что-нибудь домработнице! Хочу напомнить тебе, что я плачу ей зарплату!

«Не ты, а мы», – внутренне поправляет она его, закатывая к потолку глаза. Пусть говорит, пусть разоряется, пусть вещает этот свой монолог. Она не станет ему мешать. Не потому, что садистка или ей весело. Просто от усталости. В конце концов, у нее тоже есть право дать себе небольшую передышку. У Жан-Пьера нет ни малейшего повода талдычить, что только он один и перетрудился. Хотя, по сути, все обстоит гораздо хуже – он не просто выставляет свое утомление напоказ, он им кичится. С таким видом, будто его это заводит. Словно эта его экзистенциальная усталость не убивает его, как ей положено, а, напротив, служит чем-то вроде движителя и наделяет смыслом жизнь.

– Все?

– Нет, не все! Ведь зарплата, которую я плачу нашей домработнице, очень даже приличная! Такими темпами она, рано или поздно, станет одеваться лучше тебя!

– Ну и что? Это так страшно?

– А дальше? Может, мне у нее дома еще и плитку прикажешь положить, пока она будет таскать вещи из гардероба моей жены?

Жан-Пьер срывается с дивана, на котором по-прежнему сидит Изабель, и начинает наворачивать вокруг него круги, будто лев в клетке. Впрочем, нет, не лев. Львы, даже в цирке и зооопарке, двигаются плавно и величаво. Может, тогда ягуар, более взвинченный и порывистый? Тоже нет. Слишком много для него чести. Как гиена? Да, вот оно, точно гиена. Он похож на гиену, злобную и трусливую одновременно, которая кружит вокруг своей жертвы, не осмеливаясь по-настоящему на нее наброситься. На никчемную гиену без мотивации и даже без настоящего голода, которая ровным счетом ничего собой не представляет.

Оторвав взгляд от фотографии Кристианы Тобиры, напечатанной в качестве иллюстрации к статье «Новые иконы», Изабель переводит его на гиену в образе мужа – с чуть согнутой спиной и вздыбившейся на затылке шерстью.

– Что ты тут передо мной вертишься! У меня от тебя голова кругом идет.

– Ты вообще знаешь, какие они?

– Кто?

– Португальцы, Изабель, португальцы! Добродетельный народ, которому совсем не нравится просить милостыню. Гордыня у них заложена в самой ДНК.

– Тебя не поймешь, на той неделе ты талдычил мне о гордыне испанцев, а теперь…

– На той неделе было на той неделе! Да и потом, как ни крути, а португальцы с испанцами одного поля ягоды… Что их разделяет, а? Что? Ты можешь мне это сказать? Ничегошеньки! Ровным счетом ничего! А еще лучше – трижды ничего. Да, между ними лежит граница… Но гордыня, должен тебе заметить, она как облако после Чернобыля – ее никакой границей не остановить.

Изабель приходит в голову мысль, что времена, когда ее развлекали его лихие теории, остались далеко позади. Это как приколы туроператора «Клоб Мед» – в начале отдыха еще ничего, даже смешно, а под конец ты больше не можешь и тебя от них просто тошнит. Хочешь вымарать их из окрестного пейзажа, чтобы перед тобой простиралось одно только море.

Когда-то Жан-Пьер развлекал публику и вышел в этом деле на двенадцатый уровень мастерства. Сегодня в его внутреннем термостате осталась только одна ступень. Факт, конечно же, мучительный, но надо принять очевидное: теперь он не только говорит, что думает, но и думает точно то же, что и говорит. Нюансы, утонченность, деликатность – этих понятий для него больше не существует, как и многих других. Жан-Пьер превратился в сплошной монолит. «Мой муж стал лишь одной большой глыбой глупостей», – думает Изабель, опуская глаза на снимок певицы Крис, которая так любит водить дружбу с королевами[6 - Элоиза Аделаида Летисье (род. в 1988 г.) – французская певица и автор песен, выступающая под сценическими псевдонимами Chris и Christine and the Queens.]. Мужской костюм, короткие зализанные волосы, образ плохого парня. Заголовок гласит: «Зовите меня Крис».

– А какое отношение Мария имеет к Чернобылю?

– Да никакого! Я хочу лишь сказать, что португальцев нельзя баловать, пытаясь во всем услужить. Потому что когда все это подходит к концу – а рано или поздно подходит обязательно, – они теряются и даже понятия не имеют, что делать.

А если Изабель ошиблась с самого начала? Что, если Жан-Пьер всегда был таким придурком? Да нет, быть того не может. Но заметить за ним что-то такое ей все равно не мешало бы.

– Да о чем ты вообще говоришь, а?

– Ты что, не видишь, как Мария стесняется, когда ты ей что-нибудь даришь? «Я ошшень, мадам, я ошшень… нет возмошность принять…»

Боже мой! Вот до чего он докатился… Уже изображает португальский акцент. Что стало с этим мужчиной, отцом ее дочери, за двадцать пять лет? Элоди ведь так великолепна. Где же в ней тогда прячутся паршивые гены родителя? Неужели они, как и в случае с ним, через сколько-то лет тоже заявят о себе? Неужели подчинят себе все остальное? Изабель чувствует, как по позвоночнику катится волна дрожи. Зная, что окажись их девочка сейчас здесь, она не удержалась бы, внимательно к ней присмотрелась и обшарила взглядом в поисках отцовских черт в надежде так ничего и не обнаружить. От этой мысли ее охватывает стыд. Вот до чего ее довел Жан-Пьер – она допускает, что Элоди, их малышка и любовь всей ее жизни, может быть ей противна, и от этого гарантированно отвратительна самой себе. В это самое мгновение Изабель себя просто ненавидит.

– Прекрати, Жан-Пьер…

– Нет, ты послушай. Как-то раз я предложил подарить Марии в деревню электрический культиватор… Так вот она не знала даже куда деваться! В самом прямом смысле этого слова!

Деревня – это дом в Перше, купленный лет десять назад. В те времена они еще строили планы. Жан-Пьер вбил себе в голову «поправить» (пользуясь тогда именно этим термином) старую постройку. Но после ряда поправок, балансировавших на грани между неудачей и катастрофой, в конечном итоге он решил обратиться за помощью к мастеру из местных – молодому типу с хвостиком на затылке и навыками, которые не удовлетворили нового хозяина, а вместо этого лишь еще больше его взбесили. «Ну просто мастер на все руки!» – с горечью говорил он Изабель, которая была слишком занята трудами на участке, чтобы его услышать. Пока Жан-Пьер негодовал, жена превращала заброшенные джунгли в английский сад, достойный всяческих почестей на страницах глянцевого журнала «Норманди магазин». На улице Изабель в соломенной шляпе с секатором и мешками перегноя, в доме – юный паренек с мастерками и цементом, а посередине Жан-Пьер – с пустыми руками. Через пару месяцев упорных усилий их деревенский дом превратился в приятный курорт, где Изабель на выходных либо в отпуске и сегодня без конца что-нибудь мастерит, выращивает или готовит. Раньше ей нравилось смотреть, как Элоди крутила на газоне колесо или носилась по окрестностям на велосипеде. А теперь полюбилось видеть их девочку в окружении друзей, которых она время от времени привозит с собой в Перш. «Когда с нами молодежь, это же хорошо, правда, Жан-Пьер?» Призывая юношей и девушек в свидетели, она заставляет мужа высказывать мнение, хотя сам он в принципе ни о чем таком не думает. Не так давно муж поцапался с неким Жюльеном по поводу Греты Тунберг и ветряной энергетики. Мелкий, гнусный засранец! Такой же, как эта его скандинавская богиня. Если бы Элоди на него за это хотя бы разозлилась… Но куда там! «Ладно тебе, Жюльен, поговори о чем-нибудь другом, ты же видишь, что даже в подметки не годишься моему отцу, великому климатологу перед лицом вечности… Пап, ты не напомнишь мне, когда получил Нобелевскую премию?» – подколола она. Жестокая ирония дочери по отношению к собственному отцу.

Когда Жан-Пьеру не приходится ругаться с приятелями дочери, в Перше он буквально подыхает от скуки. И немного отвлечься может только одним способом – развести в камине огонь. Получается это у него только один раз из трех. Если, конечно, не реже. То из-за этих мерзких сырых дров, то из-за чертова навеса, который он вообще-то намеревался сложить сам, отказываясь от коварной помощи наглеца с хвостиком на затылке и в сапогах на шнуровке, но потом отступил, осознав непомерность задачи. Но самое главное, и даже наиглавнейшее, ничего не выходит из-за чудовищных нормандских дождей. Да что ему такое в голову взбрело, что он решил вложиться в этот уголок Франции, где хляби небесные стоят разверстые круглый год? Мог бы, допустим, купить квартиру в Бандоле, и тогда не было бы ни этого мелкого, подлого дождя, ни повернутых на экологии приятелей дочери, ни амбициозных молодых мастеров, ни плантаций Изабель, ни постоянных, унизительных неудач с очагом.

– Говоришь, Мария не знала куда деться? А по-моему, она не знала, куда деть твой электрический культиватор.

– Как это?

– А так, что она живет в двухкомнатной квартире на третьем этаже у метро «Порт де Шуази».

– И что из этого? Португальцы же здоровяки не хуже остальных! Как-нибудь затащила бы его к себе, этот мотокультиватор. К тому же голыми руками!

– Ну хорошо, пусть затащила бы, но что с ним потом делать, с этим твоим агрегатом? Ковер подстригать? Или, может, линолеум пахать?

– У тебя ума на семерых хватит.

– Да и потом, он сломан, этот твой культиватор. А ты мне о каких-то подарках долдонишь.

– Должен заметить, что Мария – мастерица на все руки. Если в ванной накрылась прокладка, она пулей мчит туда, потому как не может с собой совладать. Я еще не успеваю открыть ящик с инструментами, а у нее в руках уже банка герметика. Что-то мастерить у португальцев в крови.

«Что-то мастерить у португальцев в крови…» Изабель никак не может прийти в себя от шока. Ко всему прочему, этот козел даже не собирается шутить.

Жан-Пьер садится обратно на диван и хватает бутылку вина, вынашивая план ее открыть. Ну и где у них штопор? Куда Изабель могла его засунуть? Ох уж ее мания вечно все прятать…

– А почему не шлюха, раз ты уж об этом заговорил…

– Шлюха? Какая шлюха? Что ты мне голову морочишь какими-то шлюхами?

– Скатившись к дебильным клише, ты вот-вот заявишь мне, что у Марии, как и у всех португальских подруг, в крови прыгать из одной мужской кровати в другую. А еще что они все усатые.

– Раз уж ты сама подняла эту тему, они и в самом деле…

– Нет! Нет, Жан-Пьер. У Марии никаких усов нет.

– Ну конечно, она же их бреет.

– Что за чушь ты несешь!

Пошарив на журнальном столике, отодвинув несколько тарелок с сырыми фруктами и овощами, потревожив книги, которые Изабель только-только привела в порядок, Жан-Пьер вынужден признать неизбежное – штопора нигде нет… На кухне! Он, должно быть, на кухне. Все так же сжимая в руках бутылку, он идет туда.

Изабель слышит, как муж поочередно открывает ящички и с грохотом задвигает их обратно. Штопор лежит на мойке. Она это хоть и знает, но предпочитает не мешать ему в поисках – пусть помучается и потреплет себе нервы, срывая злость на мебели, которая здесь совершенно ни при чем. Ей в голову приходит мысль: ее ведь скоро все равно менять в рамках следующего проекта по переустройству квартиры. А раз так, то он может срывать ее со стен, крушить, делать что угодно. В итоге у нее будет прекрасный повод заказать новехонькую кухню.

Жан-Пьер с триумфом возвращается в гостиную. Штопор он нашел. Большего счастья на его физиономии не было бы, даже выиграй он Уимблдонский турнир.

– Вот он! – говорит он, размахивая трофеем под носом у жены, которая, прикончив свой батончик, бросается грызть крохотные морковки.

– Браво, мой дорогой, это просто здорово!