Хаски и его учитель Белый кот. Книга 2
Внезапно Мо Жань нарушил долгую тишину сухим смешком и произнес:
– Ну ты даешь, Сюэ Мэн! Уже такой взрослый, а все капризничаешь, как дитя малое. – С этими словами он протянул руку к Сюэ Мэну и попытался оттащить его от Чу Ваньнина. – Давай, отодвинься, не виси на учителе.
Сюэ Мэн вовсе не собирался капризничать и «висеть» на учителе. Протрезвев и вспомнив об этом происшествии, он наверняка отвесил бы сам себе пару хороших оплеух. Однако сейчас он был настолько пьян, что Мо Жаню пришлось потратить немало времени и сил, чтобы наконец оторвать бедолагу от наставника.
– Присядь-ка. Скажи, сколько пальцев видишь?
Сюэ Мэн взглянул на вытянутый палец Мо Жаня, нахмурился и ответил:
– Три.
Ошарашенный Мо Жань промолчал.
Ши Мэй, не выдержав, разразился смехом, а потом решил поддразнить Сюэ Мэна:
– Скажи-ка, кто я такой?
– Ши Мэй, кто ж еще, – раздраженно отозвался Сюэ Мэн, закатив глаза.
Мо Жань решил присоединиться к веселью:
– А я тогда кто?
Сюэ Мэн некоторое время пристально разглядывал его, а потом выдал:
– Ты псина.
– Все-таки ты от меня когда-нибудь получишь, Сюэ Цзымин! – сердито буркнул Мо Жань.
Внезапно один из сидевших за соседним столом молодых людей, то ли страдающий от излишней храбрости, то ли тоже захмелевший, указал пальцем на Чу Ваньнина, расплылся в улыбке и громко спросил:
– Молодой господин, взгляните-ка туда и скажите, а это кто?
Сюэ Мэн не умел пить и теперь плохо себя контролировал, поэтому ему было сложно даже сидеть. Он рухнул грудью на столешницу, подпер щеку ладонью и, прищурившись, долго смотрел на Чу Ваньнина, пока остальные озадаченно молчали.
Пауза затягивалась. Когда все уже решили, что хмель, должно быть, окончательно одержал верх над Сюэ Мэном и тот вот-вот уснет, его лицо вдруг засияло радостью, он протянул руку, собираясь вновь схватить Чу Ваньнина за рукав.
– Братец-небожитель, – произнес он звонко и отчетливо. Остальные ученики лишились дара речи.
– Ха-ха-ха!..
Кто засмеялся первым, осталось загадкой, но остальные тут же присоединились, не в силах сдержаться. Каким бы страшным ни было лицо Чу Ваньнина в тот миг и каким бы жутким ни был его нрав, всех, как говорится, не переловишь. Ученики справедливо рассудили: несмотря на все свое недовольство, Чу Ваньнин точно не станет призывать Тяньвэнь и пытаться отхлестать ей всех до единого, так что зал Мэнпо мгновенно наполнился веселым смехом. Все присутствующие, продолжая наслаждаться вином и закусками, с жуликоватыми лицами сгрудились за столами и принялись перешептываться.
– Ха-ха, братец-небожитель.
– Старейшина Юйхэн так красив – и впрямь напоминает небожителя.
– А разве он не бессмертный небожитель? – спросил кто-то из учеников. – Признаюсь вам: я как-то тайком сложил в честь старейшины Юйхэна стих.
– Что-что? Стих? – переспросил кто-то. – Прочитай!
– «Легко расколол небеса он взмахом своих рукавов и светом весь мир озарил с высот белых горных снегов», – самодовольно продекламировал ученик.
– Ого-го, ну ты даешь! А когда ты его сочинил?
– Э-э-э… По правде говоря, на его занятии, посвященном волшебным завесам.
– Слушай, герой, да тебе смелости не занимать. Постарайся, чтобы старейшина Юйхэн ни в коем случае не узнал о том, что его вид на занятиях по завесам вызывает у тебя такой прилив поэтического вдохновения, иначе «братец-небожитель» просто-напросто тебя прикончит. Один его удар – и от тебя даже горстки пепла не останется!
– Ну и жестокий же ты!
– Хе-хе, просто правду сказал.
Лицо Чу Ваньнина сперва побледнело, потом позеленело, затем потемнело, но он в конце концов решил притвориться, будто совершенно спокоен и ничего не слышал.
Чу Ваньнин привык, что при виде него все испытывают благоговейный трепет и стараются держаться подальше, но сегодня в этом зале, наполненном праздничным, хмельным весельем, где ему пришлось столкнуться с игривостью и легкомыслием окружающих, он вдруг понял, что ничего не может сделать и ему остается лишь отступить, приняв поражение. Чу Ваньнин не представлял, как вести себя в подобной ситуации, а потому разумнее всего было облечься в невозмутимость, в ледяное спокойствие.
Однако уши цвета пурпурной зари предательски его выдавали.
Заметив это, Мо Жань поджал губы, ощутив, как у него в душе по неизвестной причине начинает клокотать досадная ревность.
Он знал о том, насколько красив Чу Ваньнин, но, как и все остальные, прекрасно понимал, что красота этого выдающегося, талантливого человека подобна острому лезвию заточенного клинка. Когда Чу Ваньнин не улыбался, он выглядел таким холодным, словно был сделан изо льда, поэтому никто не осмеливался даже попытаться сблизиться с ним.
В своей темной бестолковой голове Мо Жань представлял Чу Ваньнина как тарелку вкуснейшего, ароматного мяса. До тех пор пока эта тарелка лежала внутри грязного, помятого короба, единственным человеком в мире, кто мог открыть его и отведать спрятанное лакомство, был лишь он сам. Ему не приходилось беспокоиться о том, что кто-нибудь обнаружит это блюдо, разок попробует, а потом не сможет остановиться.
Однако нынешним вечером, когда тело согревало пламя жаровен, а душу – крепкое вино, слишком много чужих глаз смотрело на этот ранее никому не нужный короб.
Мо Жань вдруг начал нервничать. Ему захотелось вцепиться в короб и, как надоедливых мух, прогнать прочь всех, кто зарился на его еду.
В то же время он вдруг осознал, что в этой жизни мясное лакомство вовсе ему не принадлежит. Теперь его руки были заняты тарелкой восхитительных пельменей из тонкого, почти прозрачного теста, и он не успевал отгонять еще и волков, которые точили зубы на то самое мясо.
Ни Мо Жань, ни остальные ученики не ожидали, что Чу Ваньнин на самом деле последует примеру остальных старейшин и поднимется на сцену, чтобы сыграть для всех на гуцине. Ученики с восхищением смотрели на него, и кто-то прошептал:
– Поверить не могу, что старейшина Юйхэн умеет играть на гуцине…
– Да еще и играет так красиво – заслушаешься.
Мо Жань молча сидел на своем месте. Сюэ Мэн уже давно лежал на столе и спал, мерно посапывая. Мо Жань вытащил из его пальцев кувшинчик с вином и наполнил свою чашу. Он пил, слушал музыку, в задумчивости глядя на человека на сцене, и в его груди крепла тревога.
В прошлой жизни Чу Ваньнин никогда не выступал на новогодних пиршествах.
Очень, очень немногие имели возможность видеть, как он играет на гуцине.
Однажды, приблизительно в то же время года, Чу Ваньнин, которому Мо Жань запретил покидать пределы своего павильона, ощутил сердечную тоску. Увидев во дворе гуцинь из тунгового дерева, он опустился на землю рядом с ним и с закрытыми глазами коснулся струн.
Инструмент издавал протяжные, печальные, мелодичные звуки. Когда Мо Жань вернулся, он увидел во дворе возле гуциня Чу Ваньнина – благородного, возвышенного и умиротворенного.
Что же он тогда с ним сделал?
Ах да.
Он пинком отшвырнул гуцинь, схватив за грудки, поставил Чу Ваньнина на ноги и ударил его по лицу – его, холодного и прекрасного, как лунный свет. Тогда Мо Жанем руководило лишь чувство гадливости, мучения наставника его не волновали. Тогда он не думал и о том, что первые заморозки позади и зима уже вступила в свои права, а его учитель не переносил холода…
После того случая Чу Ваньнину потребовалось несколько долгих месяцев, чтобы восстановить здоровье, но излечить душу ему так и не удалось.
Мо Жань тогда мрачно сказал ему:
– Впредь, Чу Ваньнин, я строго-настрого запрещаю тебе играть на гуцине при посторонних. Знаешь ведь, что, когда играешь, выглядишь слишком… – Он сжал губы и замолк, не в силах подобрать слова.
Чу Ваньнин ничего не ответил. Его губы были мертвенно-бледны, а тонкие брови над опущенными веками сошлись суровым углом.
Мо Жань поднял руку и, поколебавшись, разгладил складку меж его нахмуренных бровей. Внешне Тасянь-цзюнь казался нежным и заботливым, но его голос по-прежнему звучал жестко и безжалостно:
– Если ослушаешься, этот достопочтенный возьмет цепь и прикует тебя к постели, чтобы ты не мог пошевелиться. А этот достопочтенный всегда держит слово.
Что же Чу Ваньнин тогда ему ответил?
Мо Жань глотнул еще вина и, разглядывая человека на сцене, с тоской попытался вспомнить. Кажется, он тогда ничего не сказал. А может, открыл глаза и ледяным тоном выплюнул одно лишь слово: «Убирайся».
Мо Жань не помнил точно.
В той жизни они с Чу Ваньнином были неразрывно связаны так долго, что многие воспоминания уже потеряли четкость.
Мо Жань закрыл глаза. Костяшки его пальцев побелели, а сердце сжалось.
Он был так глубоко погружен в воспоминания, что до его ушей не доносился ни праздничный шум, ни радостные голоса, ни спокойная умиротворяющая мелодия Чу Ваньнина.
В голове Мо Жаня звучал лишь холодный, почти безумный голос, который, будто огромный стервятник, взмахнул крыльями, вылетел из глубин его памяти и теперь без устали кружил над ним.
«В царстве мертвых слишком холодно. Чу Ваньнин, ты должен быть погребен вместе со мной. Да, ты – божество, луч света для других. Сюэ Мэн, Мэй Ханьсюэ, всякие простолюдины ждут, когда же ты озаришь их своим сиянием, о совершенномудрый наставник Чу, истинный святой», – сладко сказал тот голос и засмеялся.
Он смеялся и смеялся, а потом резко замолк и заговорил уже злым, резким тоном, словно дух, расколовшийся на две части.
«А как же я? Меня ты хоть раз озарил своим светом? Согрел меня? – гневно прогрохотал он. – От тебя у меня остались лишь шрамы по всему телу, совершенномудрый Чу Ваньнин! Ты хочешь стать для них путеводным огнем, но я назло заберу тебя с собой в могилу, чтобы ты освещал лишь мой хладный труп. Я желаю, чтобы ты сгнил вместе со мной! Ни в жизни, ни в смерти ты не сможешь быть себе господином…»
Воздух сотрясли громкие аплодисменты и одобрительные возгласы. Мо Жань резко распахнул веки, чувствуя, как по спине струится холодный пот.
Выступление уже закончилось, ученики радостно хлопали в ладоши. Бледный Мо Жань, у которого перед глазами все плыло, сидел среди них и глядел, как Чу Ваньнин медленно спускается со сцены с тунговым гуцинем в руках.
В тот миг ему впервые за эту новую жизнь вдруг все показалось нелепым, несуразным, а сам он из прошлой жизни предстал в собственных глазах полным безумцем.
На самом деле Чу Ваньнин вовсе не так уж плох… Но тогда почему он, Мо Жань, по-прежнему испытывает к наставнику неприязнь?
Крепкое вино вновь полилось в горло. Растерянный, измученный воспоминаниями юноша в конце концов захмелел и уснул.
Глава 58
Этот достопочтенный, похоже, слегка сбит с толку
На самом деле Мо Жань умел пить.
Однако в этот Новый год у него на сердце было неспокойно. Снедаемый тревогой, он, напротив, жаждал прикинуться беззаботным, поэтому не без охоты осушил целых пять кувшинчков «Лихуабая» – и окончательно потерял ясность мысли.
Когда Ши Мэй дотащил его до комнаты и уложил на постель, Мо Жань пошевелил губами, желая позвать его по имени.
В мире, однако, нет ничего сильнее старых привычек.
В прошлом долгие годы рядом с ним был вовсе не тот самый сокрытый в сердце лучик белого лунного света, а порядком поднадоевший комар-кровопийца.
Возможно, поэтому с его губ сорвалось имя человека, которого он, как ему казалось, сильно ненавидел.
– Чу Ваньнин… – неразборчиво пробормотал Мо Жань. – Ваньнин… Я…
Ши Мэй обомлел, а потом повернул голову и взглянул на застывшего в дверях Чу Ваньнина. Тот только что отнес в спальню Сюэ Мэна и сходил на кухню за миской бульона от похмелья, а когда шел мимо двери, случайно услышал бормотание Мо Жаня.
Ладно еще «Чу Ваньнин», но по имени, «Ваньнин»… Сперва Чу Ваньнин изумился было, но быстро уверил себя в том, что ослышался. В конце концов, Мо Жань всегда называл его только учителем.
Он невольно вспомнил, как однажды проснулся в павильоне Хунлянь рядом с Мо Жанем, который во сне отчетливо назвал его Ваньнином.
Может ли быть, что в сердце Мо Жаня все же осталось немного места для него?..
Однако Чу Ваньнин не стал додумывать эту мысль до конца, а тут же отбросил ее прочь.
Он всегда славился своей решительностью и прямотой, но в тот момент вдруг показался себе слабовольным трусом.
– Учитель… – Ши Мэй нерешительно взглянул на него, и в его светлых, невыразимо красивых глазах читалось подозрение. – Вы…
– М?
– Нет, ничего. Если вы останетесь с А-Жанем, то я… я, пожалуй, пойду.
– Погоди, – остановил его Чу Ваньнин.
– У вас есть для меня какие-то распоряжения, учитель?
– Вы уже завтра отправляетесь в Персиковый источник? – спросил Чу Ваньнин.
– Угу.
Какое-то время Чу Ваньнин молча стоял с ничего не выражающим лицом, а потом произнес:
– Ступай отдыхать. Когда покинете духовную школу, вы непременно должны будете заботиться друг о друге, а еще… – Он осекся, но затем все же добавил: – Возвращайтесь поскорее.
Ши Мэй ушел.
Чу Ваньнин с бесстрастным лицом приблизился к кровати, помог Мо Жаню сесть и стал ложку за ложкой вливать ему в рот отрезвляющий бульон.
Мо Жаню не понравился кисловатый привкус, и он почти все выплюнул, но малая доля выпитого все же помогла ему слегка протрезветь. Он открыл глаза, уставился на Чу Ваньнина сонным, полупьяным взглядом и пробормотал:
– Учитель?
– Ага. Я здесь.
– Ха-ха! – Мо Жань почему-то снова начал хохотать, отчего ямочки на его щеках обозначились еще четче. – Братец-небожитель.
Чу Ваньнин промолчал.
А Мо Жань лег обратно на постель и сразу уснул.
Чу Ваньнина тревожило, что его ученик может простудиться, поэтому он остался сидеть рядом и изредка поправлял на юноше одеяло.
А снаружи продолжалось веселье. Большинство учеников не спешили ложиться спать. Следуя новогодним традициям Нижнего царства, они собирались группками в комнатах, чтобы весело поболтать, поиграть в пайцзю[3] или поупражняться в заклинаниях.
Вода в водяных часах, подвешенных у входа в павильон Даньсинь, почти вся вытекла, и это означало, что на смену старому году вот-вот придет новый. Ученики толпами повалили на улицу, начали взрывать хлопушки и пускать фейерверки. Ночное небо в тот же миг превратилось в настоящее море праздничных огней.
Доносящийся с улицы шум разбудил Мо Жаня.
Он открыл глаза и тут же схватился за пульсирующие виски. Повернув голову, Мо Жань заметил Чу Ваньнина, который сидел возле его постели. На красивом спокойном лице учителя не отражалось ровным счетом ничего.
Видя, что ученик проснулся, он лишь безразличным тоном отметил:
– Проснулся от шума, не так ли?
– Учитель…
Стряхнув с себя остатки сна, Мо Жань невольно вздрогнул.
Почему это рядом с ним сидит Чу Ваньнин?
А Ши Мэй где?
А еще Мо Жань искренне понадеялся, что не ляпнул во сне что-нибудь не то.
Обеспокоенный юноша украдкой взглянул на лицо Чу Ваньнина, но тот, к счастью, вел себя как обычно, и Мо Жань вздохнул с облегчением.
Снаружи беспрестанно грохотали хлопушки. Учитель и ученик с неловкостью глядели друг на друга.
– Пойдем смотреть на фейерверки? – предложил Чу Ваньнин.
– А где Ши Мэй? – спросил Мо Жань.
Они заговорили почти одновременно, и жалеть о сказанном было уже поздно.
Глаза Мо Жаня расширились от изумления, и он уставился на Чу Ваньнина таким взглядом, словно видел его впервые.
После долгого молчания Чу Ваньнин поднялся со стула с таким видом, будто ничего не произошло, и направился к двери. Толкнув створку, он обернулся к Мо Жаню и сказал:
– Все отмечают Новый год, так что он вряд ли ушел спать. Можешь сходить поискать его.
Ну разумеется. А чего еще он ожидал? Его нрав настолько плох, что, даже когда он собрал всю смелость, какая у него была, и пригласил Мо Жаня вместе полюбоваться на фейерверки, которые раскрываются в ночном небе огромными цветами, все, что он получил в ответ, – отказ.
Подумай он об этом раньше, даже рта бы не открыл. До чего стыдно.
Вернувшись в павильон Хунлянь, Чу Ваньнин надел теплый плащ и в одиночестве сел под цветущей круглый год красной яблоней, чтобы посмотреть на яркие фейерверки.
Окна ученических домов вдалеке светились мягким теплым светом, оттуда доносились громкий смех и радостные возгласы. И все это не имело к нему ни малейшего отношения.
Давно пора было к этому привыкнуть.
Однако по какой-то неясной причине сердце Чу Ваньнина сдавило тоской.
Должно быть, потому, что сегодня вечером он ощутил согревающий жар чужого веселья и возвращаться к холодному уединению было тяжело.
Он молча глядел на фейерверки, которые один за другим взлетали ввысь, расцветали одним-двумя бутонами и рассыпались тысячами искр. Где-то внизу весело гомонили люди, желали друг другу счастливого Нового года.
Чу Ваньнин привалился спиной к стволу и устало прикрыл глаза.
Он не знал, сколько так просидел. В какой-то момент он вдруг почувствовал, что кто-то ворвался за его волшебную завесу.
Сердце Чу Ваньнина дрогнуло, но он не решился открыть глаза. Вскоре он услышал чье-то частое дыхание, а потом различил звук знакомых шагов. Пришедший остановился невдалеке.
Затем юношеский голос неуверенно позвал:
– Учитель…
Чу Ваньнин молчал.
– Мы завтра уезжаем.
Ответа не было.
– И вернуться я смогу очень нескоро.
Ответа не было.
– Я подумал, что раз уж сегодня больше ничего особенного не ожидается, а завтра рано вставать, то Ши Мэй, наверное, уже лег спать.
Вновь раздался звук шагов. Юноша подошел ближе и остановился в нескольких чи от Чу Ваньнина.
– Так что, если вы все еще хотите, я… – продолжил Мо Жань, но окончание фразы потонуло в грохоте фейерверков.
Чу Ваньнин приоткрыл глаза, задрал голову и увидел, как фейерверки рассыпаются искрами в ночном небе, среди сверкающих звезд Млечного Пути. Красивый парень стоял прямо перед ним, и на его лице читалась жалость, смешанная со стыдом.
Чу Ваньнин молчал.
Он всегда был гордым и даже не удостаивал взглядом тех, кто пытался поговорить с ним из сочувствия. В тот миг, однако, Чу Ваньнин взглянул на Мо Жаня и вдруг понял, что не может произнести слов отказа.
Должно быть, крепкое вино помутило рассудок и ему.
В тот момент Чу Ваньнин с удивлением ощутил в груди не только давящую тоску, но и толику тепла.
– Садись, раз пришел, – в конце концов произнес он безразличным тоном. – Я посмотрю на фейерверки вместе с тобой.
Чу Ваньнин запрокинул голову, как будто равнодушно глядя в небеса, хотя его спрятанные в рукавах пальцы украдкой сжались от волнения. Он не решался даже взглянуть в сторону сидевшего рядом юноши, так что его взгляд был прикован лишь к огненным цветам, которые распускались в темной вышине, роняя на землю искры-лепестки.
– Все ли было хорошо в последнее время? – тихо спросил Чу Ваньнин.
– Ага, – отозвался Мо Жань. – Я познакомился с одним из младших учеников, он просто симпатяга. Я вам рассказывал о нем в письмах, учитель. А как ваша рана?
– Все в порядке. Не вини себя ни в чем.
Еще один сияющий бутон взлетел ввысь и с треском рассыпался разноцветными крапинками.
Яркие праздничные огни отражались на снегу, и ночью стало светло как днем. Воздух, наполненный грохотом хлопушек, пропах порохом, и все кругом заволокло прозрачным дымом. Чу Ваньнин с Мо Жанем продолжали сидеть под деревом. Наставник был неразговорчив, но Мо Жань все равно пытался найти слова, чтобы завязать беседу. Вскоре он почувствовал усталость и незаметно для себя провалился в сон.
Проснувшись утром, Мо Жань обнаружил, что по-прежнему находится под тем самым деревом, его голова лежит на коленях у Чу Ваньнина, а сам он, будто одеялом, накрыт мягким плотным плащом, подбитым лисьим мехом. Именно этот плащ искусной работы с пушистым меховым воротником спасал от холода его учителя.
Слегка растерявшийся Мо Жань поднял голову и увидел, что Чу Ваньнин крепко спит, прислонившись спиной к стволу. Его глаза были закрыты, а мягкие длинные ресницы слегка подрагивали в такт дыханию, будто крылья бабочки на ветру.
Они что, вчера вот так вот взяли и уснули под этим деревом?
Невероятно.
Помешанный на порядке Чу Ваньнин должен был вернуться в дом и лечь спать в свою постель, даже если бы он умирал от усталости. Разве стал бы он спать рядом с кем-то вповалку на улице, под деревом? А еще этот плащ с лисьим мехом…
Неужели Чу Ваньнин укрыл его своим плащом?
Мо Жань резко сел. Его черные как смоль волосы беспорядочно топорщились во все стороны, а широко распахнутые глаза с удивлением глядели на плащ, который, без сомнения, был накинут на него заботливой рукой. Юноша был совершенно обескуражен. Нельзя сказать, что вчера он так уж сильно напился. Пусть кое-что он помнил недостаточно отчетливо, но в общих чертах события новогоднего вечера себе представлял.
Он не забыл и то, как побежал к павильону Хунлянь с намерением встретить Новый год вместе с Чу Ваньнином, и это было его осознанное решение. Конечно, Мо Жань страшно ненавидел этого человека, но когда тот сказал: «Пойдем смотреть фейерверки?» – а потом молча повернулся спиной, опустил голову и, подавленный, побрел прочь…
Оказывается, и у него бывает тяжело на душе…
Мо Жань тогда подумал о том, что они нескоро увидятся вновь и в этой жизни его обида на учителя не так уж и глубока, а Чу Ваньнин ужасно одинок и с него, Мо Жаня, не убудет, если он иногда сможет составить ему компанию, например посидит с ним до рассвета, если понадобится.
И тогда Мо Жань взял и просто пришел вместе посмотреть на праздничное небо. Правда, сейчас, когда он размышлял о своем поступке, ему все сильнее казалось, что он повел себя несколько…
Поток его размышлений прервал проснувшийся наставник.
– Учитель, – промямлил Мо Жань.
– Хм… – Чу Ваньнин спросонья нахмурил брови и легонько потер виски. – Ты… еще не ушел?
– Я… я только проснулся.
Мо Жань подумал о том, что в последнее время всякий раз, когда он видел это холодное выражение на лице Чу Ваньнина, его хваленое красноречие тут же пропадало без следа, бойкий язык словно завязывался морским узлом, и он начинал запинаться.
Мо Жань на мгновение одеревенел, а потом вдруг вспомнил, что теплый плащ все еще на нем. Он торопливо сорвал его с себя и накинул на плечи учителю.
Чу Ваньнин, как обычно, с ног до головы был закутан в несколько слоев одежды, но на нем не было никакой теплой накидки, отчего на фоне снега он казался очень легко одетым.
От этой мысли движения Мо Жаня сделались нервными и суетливыми. Неуклюжая попытка справиться с завязками плаща привела к тому, что он впутал в узел собственные пальцы и растерянно замер.
Чу Ваньнин бросил на него короткий взгляд, распустил узел и сухо произнес:
– Я сам.
– Э-э… Конечно. Из… вините.
– Ничего страшного.
Мо Жань вскочил на ноги и, помявшись, сказал:
– Учитель, я пойду соберу вещи и позавтракаю, а потом отправлюсь в путь.
– Угу.
– Не желаете пойти позавтракать вместе со мной?
Тьфу! Едва Мо Жань это произнес, как тут же пожалел, что не может откусить себе язык и умереть на месте! Вот это он сглупил так сглупил. И на кой ляд он пригласил Чу Ваньнина вместе позавтракать?
Вероятно, Чу Ваньнин понял по лицу Мо Жаня, что тот жалеет о собственных словах, потому что, помедлив, ответил:
– Не стоит. Иди один.
Мо Жань смертельно боялся, что, оставшись с ним наедине еще хоть на миг, сказанет что-нибудь столь же потрясающее, поэтому поспешно отозвался:
– Тогда я это… пойду, наверное…
– Да-да, – кивнул наставник.
Чу Ваньнин с застывшим лицом посидел под деревом еще немного, затем оперся ладонью о ствол, медленно поднялся на ноги – и замер на месте.
Мо Жань проспал всю ночь, лежа на его ноге, как на подушке, поэтому она потеряла всякую чувствительность, и какое-то время Чу Ваньнин не мог сделать ни шагу.
Мрачный, он долго стоял под деревом в ожидании, пока восстановится кровообращение, после чего, подволакивая ногу, поковылял к дому.
Кроме того, Чу Ваньнин всю ночь провел на морозе. Пусть даже на земле под ветвями красной яблони не было снега, он все равно сильно замерз.
– Апчхи! – громко чихнул он. Глаза тут же покраснели и заслезились.
Чу Ваньнин прижал к носу платок и подумал про себя: «Проклятье… похоже… заболел…»
Вот вам и старейшина Юйхэн.
Он владел тремя видами божественного оружия и являлся величайшим из ныне живущих мастеров. Все духовные школы мира совершенствующихся чуть ли не передрались, пытаясь его заполучить. Стоило ему призвать к действию Тяньвэнь, как весь мир содрогался от ужаса, а люди бледнели, едва завидев вдалеке его белые одежды.
Чу Ваньнин, можно сказать, обладал самой большой мощью среди всех людей своего поколения.