Хаски и его учитель Белый кот. Книга 2

Глава 59

Все, чего можно ожидать от этого достопочтенного

Ничего не поделаешь, несмотря на насморк младшего товарища, им нужно было отправляться в путь. Юйминь перенесли их на восток, к устью реки Янцзы. Там они вызвали волшебную лодку, погрузились на борт и неспешно двинулись вперед по морским волнам.

Той ночью Мо Жань впервые оказался свободен от учительского надзора и мог беспрепятственно общаться с Ши Мэем. Однако, что удивительно, он не так сильно обрадовался этому факту, как ожидал.

Сюэ Мэн с Ся Сыни уже спали. Мо Жань в одиночестве лежал на дощатом дне и, подложив руки под голову, смотрел на звезды.

Ши Мэй вышел из-под навеса, опустился рядом с Мо Жанем, и они стали болтать, покусывая вяленую рыбку, которую купили на берегу.

– А-Жань, раз уж мы отправились в Персиковый источник, то вряд ли успеем вернуться к состязанию в горах Линшань. Мне-то все равно, но что насчет вас с молодым господином? Вы оба такие сильные. Если упустишь возможность завоевать славу, не будешь потом жалеть?

Мо Жань повернул к нему голову и улыбнулся:

– А о чем тут жалеть? Слава, почет – все это преходяще. Зато совершенствование навыков в Персиковом источнике даст нам силы защищать тех, кто нам дорог. Что может быть важнее?

Счастливая улыбка озарила лицо Ши Мэя, и он с теплотой ответил:

– Если бы учитель знал, что ты так думаешь, он бы очень обрадовался.

– А ты? Ты рад?

– Конечно рад.

Морские волны плескались о деревянные борта, и лодка легонько раскачивалась из стороны в сторону.

Мо Жань лежал на боку и разглядывал Ши Мэя. Он хотел было что-то сказать, но так и не придумал, с чего начать, поэтому просто продолжал смотреть на него, погрузившись в свои мысли.

Ши Мэй почувствовал на себе его взгляд и обернулся.

– Что такое? – с улыбкой спросил он, заправив за ухо растрепанную бризом длинную прядь.

Мо Жань покраснел и тут же отвернулся.

– Ничего.

Но Ши Мэй все с той же улыбкой продолжал настаивать:

– Но мне показалось, что ты правда хочешь мне что-то сказать.

Мо Жань ощутил жар в груди. В какой-то миг он, кажется, и впрямь был готов высказать все, что скопилось у него на душе.

Но вдруг у него перед глазами неизвестно почему промелькнул белоснежный силуэт человека с худощавым лицом, который не очень-то любил улыбаться, всегда старался держаться подальше от других людей и выглядел очень одиноким.

Мо Жань вдруг почувствовал, что ему мешает говорить ком в горле.

Он вновь поднял голову и уставился на усыпанное звездами ночное небо.

Прошло немало времени, прежде чем Мо Жань наконец тихо произнес:

– Ши Мэй, ты правда очень дорог мне.

– Ага, я знаю. Ты мне тоже очень дорог.

– Знаешь что, – вновь заговорил Мо Жань, – мне как-то приснился кошмарный сон, и в нем ты… ты погиб, и я очень переживал.

– Какой же ты глупый, – засмеялся Ши Мэй.

– Я смогу тебя защитить, – твердо сказал Мо Жань.

– Хорошо, в таком случае я должен поблагодарить своего славного младшего соученика.

Сердце Мо Жаня дрогнуло. Не выдержав, он начал:

– Я…

– Ты хочешь сказать что-то еще? – весело спросил Ши Мэй.

Очередная волна с шумом ударилась о борт, и судно вновь закачалось.

Ши Мэй спокойно смотрел на Мо Жаня, ожидая, что тот закончит фразу.

Но тот закрыл глаза и сказал лишь:

– Нет, ничего. Уже ночь, становится холодно. Иди отдыхать.

Помолчав немного, Ши Мэй спросил:

– А ты что будешь делать?

Иногда Мо Жань и правда вел себя как дурак.

– А я… погляжу на звезды, подышу воздухом.

Какое-то время Ши Мэй сидел неподвижно, а потом улыбнулся и сказал:

– Ладно, тогда я пойду. Ты тоже не засиживайся.

С этими словами он развернулся и ушел.

Лодка бежала вперед по волнам, и казалось, будто облака в небесной выси плывут за ней вдогонку.

Лежавший на дне лодки парень старался, но все никак не мог взять в толк, где именно совершил ошибку. Он погрузился в серьезные размышления, пытаясь достать из глубин души свои истинные чувства. Размышлял он очень, очень долго, но на подобное ему и в самом деле не хватало ума. Небо из черного стало белесым, и начал заниматься рассвет, а у него по-прежнему не было ответов.

Когда Мо Жань пришел под навес, все еще спали. Он улегся на циновку и стал глядеть в узкое окошко. Перед его мысленным взором вновь замелькали образы Чу Ваньнина, который то стоял с закрытыми глазами и молчал, то пронзал его свирепым взглядом.

Разумеется, затем Мо Жань припомнил, как этот человек сладко спал, свернувшись калачиком на своей постели, беззащитный, одинокий, будто пробудившийся по весне цветок красной яблони, который никто не собирался срывать, потому что ветка, на которой он распустился, росла слишком высоко.

Если отбросить в сторону ненависть, в прошлой жизни Мо Жань был связан с Чу Ваньнином теснее, чем с кем бы то ни было на всем свете.

Совершенно не заботясь о том, хотел этого Чу Ваньнин или нет, Мо Жань отнял у него очень многое из того, что должно было случиться в его жизни впервые. К примеру, первую в жизни готовку, первые слезы.

Однако и Мо Жань тоже отдал Чу Ваньнину кое-что из «первого» в своей жизни, также не заботясь о том, хотел ли тот это принимать или нет. Учитель стал первым, кого он обманул, и первым, кому он захотел подарить цветок.

Первым, в ком Мо Жань разочаровался до глубины души. И первым, кто тронул его сердце.

Да, именно так.

Когда Мо Жань попал на пик Сышэн, первым, с кем он захотел подружиться, был вовсе не Ши Мэй, а Чу Ваньнин.

В тот день под цветущей красной яблоней он увидел молодого человека в белых одеждах, который всецело погрузился в медитацию и был прекрасен в своей сосредоточенности. С первого же взгляда Мо Жань понял, что его наставником должен быть именно этот человек и никто другой.

В какой же момент все вдруг так резко изменилось?

С каких пор Ши Мэй стал самым важным для него человеком, а учитель – самым ненавистным?..

В последние месяцы Мо Жань много об этом размышлял и пришел к выводу, что, пожалуй, все изменилось после того случая, когда Чу Ваньнин в наказание впервые отхлестал его своей ивовой лозой. Тогда он, совсем юнец, вернулся в свою комнату весь израненный и свернулся калачиком на постели. Глаза покраснели от слез, а горло сдавливали рыдания. Больше всего боли причиняли вовсе не раны на спине, а полное безразличия лицо учителя, когда он без капли жалости хлестал его, своего ученика, будто считал его не человеком, а бездомным псом.

Да, он тайком сорвал в лекарственном саду ветку красной яблони, но он же не знал, что та яблоня была очень ценной и что госпожа Ван потратила немало сил, ухаживая за ней, и целых пять лет с надеждой ждала, когда дерево зацветет.

Мо Жань знал лишь, что той лунной ночью вернулся домой и заметил на одной из веток цветок, словно выточенный из сверкающего нефрита, со светлыми лепестками, от которых исходил незатейливый аромат.

Тогда Мо Жань вскинул голову, немного полюбовался цветком, а потом вдруг вспомнил своего учителя. В тот же миг его сердце затрепетало и он, не успев даже задуматься над своими действиями, осторожно отломил веточку. Он двигался мягко и неспешно, боясь сбить с лепестков и тычинок капельки росы.

Сквозь завесу темных ресниц Мо Жань любовался залитым лунным светом цветком яблони в капельках ночной росы. Тогда он еще не знал, что теплые чувства, которые он в тот момент испытывал к Чу Ваньнину, были самыми чистыми и невинными из всех чувств, которые ему доведется когда-либо испытать, и ни десять, ни двадцать лет спустя, ни даже на пороге смерти он не почувствует ничего похожего.

Вручить цветок учителю Мо Жань не успел, потому что натолкнулся на Сюэ Мэна, который весьма некстати решил сходить в лекарственный сад и собрать для матушки трав.

Молодой господин ужасно разъярился и немедленно поволок Мо Жаня к учителю. Чу Ваньнин со свитком в руках обернулся и внимательно выслушал обвинения, после чего окинул Мо Жаня ледяным колючим взглядом и спросил, что тот может сказать в свое оправдание.

Мо Жань пролепетал:

– Я сорвал эту веточку, потому что хотел подарить ее…

Та самая ветка красной яблони все еще была зажата в его руке, и лепестки с застывшими на них капельками были невыразимо свежи и прекрасны.

Однако взгляд Чу Ваньнина был столь холоден, что бушующая в груди Мо Жаня лава стала остывать и цунь за цунем превращаться в камень.

Он так и не смог произнести короткое «вам».

Ему было слишком хорошо знакомо это чувство. До того, как Мо Жань попал на пик Сышэн, он обитал в веселом доме, снуя своим худеньким тельцем между певичками и их гостями. Там он каждый день ловил на себе такие же взгляды, как этот.

Полные презрения и пренебрежения…

Мо Жань тогда вздрогнул и почувствовал, как тело покрылось мурашками, хотя никакого холода он не ощущал.

Неужели учитель тоже его презирает?

Когда Чу Ваньнин холодным тоном задал ему вопрос, Мо Жаню показалось, будто сердце у него обрастает льдом.

Он опустил голову и глухо проговорил:

– Мне… нечего сказать.

И тем самым вынес себе приговор.

За сорванный цветок яблони Чу Ваньнин наказал Мо Жаня сорока ударами лозой и безжалостно разбил на части все добрые чувства, которые ученик испытывал к своему учителю.

Возможно, если бы Мо Жань тогда все-таки объяснился, если бы Чу Ваньнин настоял на ответе, все сложилось бы совсем иначе и учитель с учеником не сделали бы тот первый шаг к неотвратимой катастрофе.

Не так уж и много было этих «если бы».

И именно в тот поворотный момент рядом с ним оказался мягкий и добрый Ши Мэй.

Вернувшись от Чу Ваньнина, Мо Жань не пошел ужинать, а просто лег на кровать и сжался в комок, даже не зажег лампу.

Ши Мэй толкнул дверь, вошел в комнату и увидел в сумраке его неподвижно лежащую фигуру. Он тихо поставил на стол тарелку с пельменями, политыми перечным маслом, подошел к кровати и позвал:

– А-Жань?

Мо Жань даже не обернулся. Не отрывая от стены взгляда налитых кровью глаз, он хрипло рявкнул:

– Уходи!

– Но я принес тебе…

– Уходи, я сказал.

– А-Жань, не надо так.

Молчание.

– У учителя тяжелый нрав, но ты со временем привыкнешь и перестанешь обращать на это внимание. Давай, поднимайся с постели и поешь.

Но Мо Жань был тем еще упертым ослом: если он чего-то не хотел, и десять лошадей не смогли бы сдвинуть его с места.

– Не буду, я не голоден.

– Ты все равно должен хоть что-то закинуть в желудок. Если не будешь есть и учитель узнает, он непременно рассе…

Не успел он договорить, как Мо Жань рывком сел на постели. Его ресницы подрагивали, а в глубине глаз за пеленой навернувшихся слез горели обида и гнев.

– Рассердится? И на что же на этот раз? Мой рот находится на моем собственном лице, так разве его должно волновать, ем я или нет? На самом деле он вообще не хотел брать меня в ученики, так что ему же будет лучше, если я умру от голода и перестану создавать ему проблемы. То-то он обрадуется!

Пораженный Ши Мэй молчал.

Он даже не предполагал, что своими словами ткнет в больное место Мо Жаня. Какое-то время Ши Мэй лишь растерянно смотрел на своего младшего соученика застывшим взглядом.

Прошло немало времени, прежде чем Мо Жань чуть успокоился. Он низко опустил голову, и плотная завеса длинных волос закрыла половину его лица.

– Прости меня, – сказал Мо Жань.

Ши Мэй не мог видеть его лицо, но заметил, что его плечи трясутся от сдерживаемых чувств, пальцы сжались в кулаки, а на тыльной стороне ладоней вздулись зеленоватые вены.

Молодой юноша, он все-таки был еще слишком чувствителен. Какое-то время Мо Жань еще терпел, но в конце концов не выдержал, обнял себя за колени, спрятав в них лицо, и заплакал. В его хриплых резких всхлипах сквозили ярость, растерянность и неподдельное страдание.

Мо Жань рыдал навзрыд, во весь голос, и всхлипы перемежались отрывистыми словами, которые он повторял снова и снова:

– Я просто хочу иметь дом… семью… Все эти годы я правда… правда хотел лишь найти дом… Почему меня презирают?.. Почему так на меня смотрят?.. Почему, почему вы все так меня презираете?..

Он плакал очень долго, а Ши Мэй все это время сидел рядом.

Дождавшись, когда слезы Мо Жаня иссякли, Ши Мэй протянул ему белоснежный носовой платок, а потом взял со стола тарелку с уже остывшими пельменями.

– Больше ни слова про голодную смерть, не говори глупостей, – мягко сказал Ши Мэй. – С тех пор как ты появился на пике Сышэн и поклонился наставнику Чу как своему учителю, ты стал для меня младшим братом по духу. Я тоже сирота, так что, если хочешь, можешь считать меня своей семьей. Давай-ка поешь.

Мо Жань промолчал.

– Эти пельмени я слепил сам. Даже если ты не собираешься оказывать любезность учителю, меня-то ты не обидишь отказом, правда же? – Губы Ши Мэя изогнулись в легкой улыбке, когда он выловил пухлый, почти прозрачный пельмешек и поднес ложку ко рту Мо Жаня. – Вот, попробуй.

Мо Жань широко раскрыл красные, полные слез глаза, коротко взглянул на Ши Мэя, а потом открыл рот и позволил этому доброму юноше покормить себя.

Пельмени остыли и размокли. Конечно, их надо было съесть гораздо раньше.

Однако та тарелка пельменей, принесенная с далекой кухни именно для него, и сочувственный взгляд Ши Мэя, в котором сиял отблеск свечного пламени, тогда запечатлелись в его сердце навеки.

И этот образ всегда оставался в его памяти, что в той жизни, что в этой.

Наверное, именно с того вечера его ненависть к учителю лишь крепла. И именно с того дня он начал глубоко верить в то, что Ши Мэй был самым важным человеком в его жизни.

В конце концов, все люди жаждут тепла.

Что уж говорить о промерзшем до костей бездомном псе, который начинал трястись от страха, увидев соль, потому что она похожа на снег, а снег – это суровая зима, которой он всегда боялся.

Может, со стороны Тасянь-цзюнь и казался всемогущим, но от самого себя не убежишь.

На самом деле он и впрямь был всего лишь бездомным псом, что скитался по улицам в поисках пристанища, где смог бы свернуться клубком, где смог бы остаться жить. Он долго искал свой дом, но так и не нашел.

Может, поэтому ему до смешного легко было решать, кого любить, а кого ненавидеть.

Того, кто бил его, он ненавидел.

Того, кто давал ему миску супа, он любил.

И это все, чего от него можно было ожидать.

Глава 60

Этот достопочтенный раскрыл одну тайну

Благодаря волшебству юйминь лодка двигалась сама собой, и очень быстро, так что на рассвете следующего дня они добрались до гавани в Янчжоу, где их уже ждали божественные посланцы с приготовленными для гостей превосходными скакунами.

Покинув лодку, путники сошли на пристань и отправились завтракать, а юйминь, которым не требовалась пища, расселись у переправы, закрыли глаза и стали отдыхать. Только-только начало светать, улицы еще не успели заполниться торговцами и прохожими, зато лодочники уже давно были на ногах и, собравшись группками, ели кашу и теплые булочки маньтоу, время от времени с любопытством поглядывая в сторону новоприбывших.

Крепко сбитые мужики в грубых рубахах с короткими рукавами, громко прихлебывая, уплетали кашу и болтали. Обрывки их разговоров долетали до ушей Мо Жаня.

– Ого, а я узнаю их одежду. Эти люди точно из Нижнего царства.

– С чего ты так решил? Нижнее царство очень далеко отсюда, да и с нашими духовными школами тамошние заклинатели редко связываются.

– А ты глянь на знак у них на наручах. По-моему, такой же, как на «ночных стражах», разве нет?

– Ты про тех деревянных воинов, которые отгоняют злых духов?

Один из лодочников бросил короткий взгляд на рукав Сюэ Мэна, с громким хрустом прожевал соленья и в изумлении воскликнул:

– Ой-ой, и правда! А кто, говоришь, этих «ночных стражей» делает?

– Я слыхал, что старейшина Юйхэн с пика Сышэн.

– И что за человек этот старейшина Юйхэн? Такой же сильный, как глава Цзян нашей местной школы Гуюэе?

– Хе-хе, этого я не знаю. Кто их разберет, этих бессмертных мастеров…

Лодочники говорили на местном диалекте, поэтому Мо Жань с товарищами почти ничего не понимали, но Чу Ваньнин сумел уловить суть их беседы. Из их болтовни он узнал, что его «ночные стражи» успешно вписались в мир простых людей, и невольно почувствовал облегчение, осознав, что не зря потратил на их создание столько сил. Он решил по возвращении изготовить побольше разных легких и удобных механизмов, чтобы еще больше помочь людям.

После завтрака они всей компанией оседлали коней и двинулись в путь. Не прошло и двух страж, как они добрались до горы Цзюхуашань[4]. Над горизонтом висело только что взошедшее зимнее солнце, и его яркие лучи тысячами золотых нитей падали на заснеженные вершины горной цепи, отчего казалось, будто они подернуты сверкающей газовой вуалью, колышущейся на ветру. Предгорья покрывал лес из вечнозеленых морозостойких сосен и древних кипарисов, которые походили на смеживших веки бессмертных отшельников, что безмолвно стоят, свесив до земли длинные рукава.

Вершину горы Цзюхуашань обычные люди звали «нечеловеческим местом», притом не без оснований.

У ее подножия одна из юйминь трижды свистнула. На ее зов откуда-то из-за белоснежных пиков явился проворный щегол с красивым густым оперением и полетел вперед, ведя путешественников за собой. Они долго шли на запад, пока не оказались у завесы стремительного, бурного водопада.

– Прошу, господа бессмертные, отойдите немного назад.

Главная среди юйминь вышла вперед, сложила пять пальцев щепотью и нараспев произнесла какое-то заклинание, после чего быстро сложила губы трубочкой и легонько дунула на свои пальцы. Откуда ни возьмись появился огромный огненный дракон, который взмыл ввысь, а затем устремился к водопаду и, влетев прямо в его струи, разделил водную завесу пополам!

Юйминь обернулась и сказала с очаровательной улыбкой:

– Прошу, господа, проходите, Персиковый источник ждет вас.

Вслед за остальными юйминь путники прошли сквозь волшебную завесу водопада, и их взглядам открылся залитый розоватым светом бескрайний простор. Персиковый источник был обителью бессмертных и не имел ничего общего с миром совершенствующихся. Пусть он и не мог сравниться с настоящим царством бессмертных, а с чертогами небожителей и подавно, все его пространство было густо пропитано духовной энергией. А пейзажи скрытого внутри горы Персикового источника словно сошли с живописных свитков: изящные и утонченные, будто набросанные тушью на шелке. Пройдя немного вперед по тропе, гости обнаружили, что не могут понять, какое именно время года царит внутри этой обители.

Путники продолжали следовать за провожатыми. Сперва они пересекли дикую пустошь и увидели бурный поток, по берегам которого громко кричали обезьяны; затем добрались до городских окраин с их перекрестками дорог и пшеничными полями. Наконец путешественники дошли и до города, где увидели аккуратные домики с высокими загнутыми крышами.

Центральные районы Персикового источника поражали своими размерами и великолепием. Этот город с высокими крепостными стенами почти ничем не отличался от любого процветающего города в человеческом мире, за исключением того, что здесь опавшие лепестки танцевали в воздухе вместе со снежинками, птицы с оперением цвета нефрита парили в небе вместе со священными журавлями, а представители народа юйминь, все как один высокие и красивые, напоминали сошедших со свитков несравненных небожителей.

Новоприбывшие гости с радостью любовались прекрасными видами, однако после диковинных пейзажей озера Цзиньчэн здешняя утонченная красота не вызывала у них особенно сильного удивления.

У дорожной развилки, возле огромного дерева, чьи ветви, казалось, упирались в небеса, их встретила юйминь в роскошном белом одеянии, расшитом золотыми фениксами. Огненная метка на ее лбу была глубже, чем у других юйминь, что свидетельствовало о значительном превосходстве ее силы.

Посланница, что указывала дорогу, подвела гостей прямо к ней, после чего опустилась на колени и, поклонившись, сказала:

– Верховная правительница, четверо бессмертных с пика Сышэн прибыли.

– Благодарю, ты хорошо потрудилась. Ступай.

– Слушаюсь.

Пышно одетая юйминь улыбнулась и звонким, чистым, как у поющего феникса, голосом произнесла:

– Меня зовут Восемнадцатая, и благодаря милости моего рода я имею честь быть верховной правительницей Персикового источника. Для нас большая радость, что вы решили совершенствовать свои духовные способности в нашей скромной обители. Прошу вас проявить великодушие, господа бессмертные: если во время пребывания здесь у вас появятся какие-либо жалобы или пожелания, будьте так любезны, не премините нам их изложить.

Она была столь изумительно красива и говорила так учтиво, что невозможно было не почувствовать к ней расположение.

Сюэ Мэн ненавидел мужчин, которые были красивее его, но, разумеется, не имел ничего против прелестных девушек, так как находился как раз в том возрасте, когда юноши начинают заглядываться на девиц, по красоте сравнимых с нежными прекрасными цветами. А посему он тут же с улыбкой сказал:

– Вы очень любезны, госпожа верховная правительница. Однако ваше имя, Восемнадцатая, и впрямь звучит немного странно. Возможно, вы назовете нам свою фамилию?

– У меня нет фамилии, – мягко ответила Восемнадцатая. – Зовите меня просто Восемнадцатая.

– Раз вас зовут Восемнадцатая, – захихикал Мо Жань, – выходит, где-то есть и Семнадцатая?

Он сказал это в шутку, но не ожидал, что Восемнадцатая расплывется в улыбке и ответит:

– Юный бессмертный весьма сообразителен. Семнадцатая – имя моей старшей сестры.

Мо Жань озадаченно умолк.

– Мы, юйминь, рождаемся из перьев, что роняет на землю божество Чжуцюэ, – пояснила Восемнадцатая. – Пока мы еще недостаточно духовно развиты, мы живем в телах красноногих ибисов. Первой, кто смог принять человеческий облик, была Верховная бессмертная из моего рода. Остальные юйминь получают имена согласно порядку, в котором принимают форму человека: Первая, Вторая… Я была восемнадцатой, поэтому меня зовут Восемнадцатая.

Услышанное поразило Мо Жаня. Он-то думал, что только Сюэ Чжэнъюн хуже всех на свете выбирает имена, а оказывается, здешние обитатели с легкостью его перещеголяли.

Затем Восемнадцатая огорошила его еще одной новостью.

– Теперь поговорим о делах. Вы, господа бессмертные, только-только изволили прибыть в Персиковый источник, поэтому пока не знаете, как у нас проходит обучение, – сказала она. – Ваш мир совершенствующихся уже сотни лет как разделен между разнообразными духовными школами, но у нас все устроено иначе. Мы, юйминь, исстари разделяли духовное развитие на три пути: путь защиты, путь нападения и путь исцеления. Духовное совершенствование каждого из вас также будет проходить в соответствии с одним из этих трех путей.

– Это прекрасно, – улыбнулся Мо Жань.

Восемнадцатая кивнула ему.

– Благодарю вас за похвалу, юный бессмертный. Однако, насколько мне известно, ученикам из духовной школы Гуюэе, которые прибыли к нам несколько дней назад, такой подход пришелся не по вкусу.

– Но ведь эти три пути, обозначенные словами «защита», «нападение» и «исцеление», просто и понятно передают суть духовного развития. Разве это не замечательно? – удивился Мо Жань. – Что же им не понравилось?

– Дело в том, что один из юных господ бессмертных школы Гуюэе, принадлежащий к пути защиты, привык учиться рука об руку вместе со своими товарищами, а его старшая соученица принадлежит к пути нападения, поэтому обязана жить и тренироваться вместе с совершенствующимися того же пути, – объяснила Восемнадцатая. – Я не очень хорошо разбираюсь в людских чувствах, но даже я заметила, что тот юный бессмертный не желал разлучаться со своей старшей соученицей.

– Ха-ха, ну и что тут?.. – Мо Жань засмеялся было, но вдумался в смысл ее слов и широко распахнул удивленные глаза. – Погодите-ка, что вы только что сказали? Люди, следующие разными путями духовного совершенствования, должны не только раздельно тренироваться, но и жить раздельно?

Восемнадцатая явно не поняла, почему юноша вдруг изменился в лице, и с недоумением ответила: