Тристан и Изольда

– Друг, подбери свой плащ, сойди в воду да перенеси королеву, если не боишься упасть на полпути: я вижу, ты очень немощен.

Тот взял королеву на руки. Она сказала ему тихо: «Милый!», а потом так же тихо: «Упади на песок».

Достигнув берега, он споткнулся и упал, крепко обнимая королеву. Конюшие и моряки, схватив весла и багры, хотели накинуться на бедняка.

– Оставьте его, – сказала королева, – он, видно, ослабел от долгого паломничества.

Перед шатром Артура на зеленой траве постлана была богатая шелковая ткань из Никеи, и на нее были положены мощи святых, извлеченные из ковчежцев и рак. Их охраняли Говен, Жирфлет и сенешал Кей. Помолившись Богу, королева сняла драгоценности с рук и шеи и раздала их бедным нищим, скинула свою пурпурную мантию и тонкое покрывало и отдала их; отдала также сорочку, блио и башмаки, усыпанные драгоценными каменьями. Она оставила на теле только тунику без рукавов и с обнаженными руками и ногами предстала перед обоими королями. Вокруг бароны смотрели на нее молча и плакали. Возле мощей горел костер. Дрожа, протянула она правую руку к мощам святых и сказала:

– Короли Логрии и Корнуэльса, сеньоры Говен, Кей, Жирфлет и вы все, будьте моими поручителями: я клянусь этими святыми мощами и всеми святыми мощами на свете, что ни один человек, рожденный от женщины, не держал меня в своих объятиях, кроме Марка, моего повелителя, да еще этого бедного паломника, который только что упал на ваших глазах. Годится ли такая клятва, король Марк?

– Да, королева. Пусть же Господь явит свой правый суд!

– Аминь! – сказала Изольда.

Она приблизилась к костру, бледная, шатаясь. Бее молчали. Железо было накалено. Она погрузила свои голые руки в уголья, схватила железную полосу, прошла десять шагов, неся ее, потом, отбросив ее, простерла крестообразно руки, протянув ладони, и все увидели, что тело ее было здорово, как слива на дереве. Тогда из всех грудей поднялся благодарственный клик Господу.

Глава XIII. Трели соловья

Когда, войдя в хижину лесника Орри, Тристан отбросил свой посох и снял паломнический плащ, он ясно понял в своем сердце, что настал день сдержать данную королю Марку клятву и удалиться из корнуэльской земли. Чего он еще медлит? Королева оправдалась, король ее боготворит и почитает; Артур, если бы она была в нужде, взял бы ее под свою защиту, и отныне ни одна клевета не восторжествовала бы над нею. К чему дольше блуждать по окрестностям Тинтагеля? Он этим тщетно подверг бы опасности свою жизнь, жизнь лесника и спокойствие Изольды. Разумеется, надо уехать. В одежде паломника на Белой Поляне он в последний раз ощутил прекрасное тело Изольды в своих объятиях. Три дня еще он медлил, не будучи в состоянии оторваться от края, где жила королева. Но когда наступил четвертый день, он попрощался с лесничим, приютившим его, и сказал Горвеналу:

– Дорогой мой наставник, наступил час отправиться в далекий путь; мы поедем в Уэльс.

Ночью, печальные, они пустились в путь. Дорога пролегала мимо сада, окруженного частоколом, где когда-то Тристан поджидал свою возлюбленную. Ночь сияла ясная. На повороте дороги недалеко от изгороди он увидел могучий ствол высокой сосны, выделявшейся на светлом небе.

– Обожди меня у ближайшего леса, дорогой наставник, я скоро вернусь.

– Куда идешь ты? Безумец, ты без устали ищешь смерти!

Но Тристан уверенным прыжком уже перескочил частокол. Он подошел к высокой сосне близ водоема из белого мрамор. К чему бросать теперь в воду искусно нарезанные стружки? Изольда больше не придет! Легкими, осторожными шагами отважился он приблизиться к замку по тропинке, по которой некогда приходила к нему королева.

В опочивальне в объятиях уснувшего Марка бодрствовала Изольда. Внезапно в открытое окно, где играли лучи месяца, влетели трели соловья. Изольда слушала звонкий голос, зачаровывавший ночь; она встала, такая печальная, что не нашлось бы на свете столь жестокого сердца, сердца убийцы, которое не сжалилось бы над ней. Королева задумалась: откуда этот напев?

Вдруг она поняла: «О, это Тристан! Так в лесу Моруа подражал он певчим птицам, чтобы повеселить меня. Он уезжает, и это его последнее прости! Как он печалуется! Таков соловей, когда на исходе лета он прощается с ним в великой печали. Никогда более, дорогой, не услышу я твоего голоса!»

Трель зазвучала еще более страстная.

– О, чего требуешь ты? Чтобы я пришла? Нет, вспомни об отшельнике Огрине и о данной нами клятве. Умолкни, нас сторожит смерть! Но что смерть?! Ты меня зовешь, ты меня хочешь – я иду!

Она высвободилась из объятий короля, накинула на почти обнаженное тело плащ, подбитый серым мехом. Ей надо было пройти соседнюю залу, где каждую ночь десять рыцарей сторожили поочередно; в то время как пятеро спали, другие пятеро, вооруженные, стояли у дверей и окон, высматривая, нет ли чего снаружи. Но случилось так, что все они заснули, – пятеро на постелях, пятеро на полу. Изольда перешагнула через их раскинувшиеся тела, подняла засов двери, кольцо зазвенело, не разбудив никого из дозорщиков. Она переступила порог, и певец умолк.

Безмолвно под деревьями прижал он ее к своей груди, руки их плотно сомкнулись вокруг тел, и до зари они не разнимали объятий, точно их связали. Забыв о короле и о дозорщиках, любовники радуются и осыпают друг друга ласками.

Эта ночь их опьянила, и в последующие дни, когда король покинул Тинтагель, чтобы вершить суд в Сен-Любене, Тристан, вернувшийся к Орри, отваживался каждое утро, при свете солнца, прокрадываться по саду до женских покоев.

Один слуга застал его и пошел сказать Андрету, Деноалену и Гондоину:

– Зверь, которого вы считаете прогнанным, вернулся в свою берлогу.

– Кто это?

– Тристан.

– Когда ты его видел?

– Сегодня утром, и я хорошо разглядел его. Бы также можете увидеть его завтра на заре, когда он придет, опоясанный мечом, в одной руке – лук, в другой – две стрелы.

– Как же мы увидим его?

– Из одного окна, которое я знаю. Если я покажу вам его, что вы мне дадите?

– Марку серебра: ты станешь зажиточным крестьянином.

– Так слушайте, – сказал слуга. – Можно видеть покой королевы сверху через узенькое окошко, которое пробито очень высоко в стене; но большой полог, протянутый по комнате, закрывает это отверстие. Пусть завтра кто-нибудь из вас тихонько заберется в сад, срежет там длинную ветвь терновника, обточит ее конец, затем поднимется до этого окошка и воткнет ветку, как спицу, в ткань полога; таким образом он сможет слегка отодвинуть его в сторону. И сожгите меня. сеньоры, если он тогда не увидит за занавеской того, о ком я говорил.

Андрет, Говдоин и Деноален стали обсуждать, кому первому дать возможность насладиться этим зрелищем, и решили, наконец, предоставить это Гондоину. Они разошлись… Завтра на заре они встретятся, завтра на заре бойтесь Тристана, высокие сеньоры!

На другой день было еще темно, когда Тристан, оставив хижину лесника Орри, пополз к замку среди густых кустов терновника. Выходя из чащи, он глянул на лужайку и увидел Гондоина, который шел из своего замка. Тристан кинулся назад в терновник и притаился в засаде.

– Боже, – сказал он, – устрой, чтобы человек, что подходит, не заметил меня раньше времени!

Схватив меч, он поджидал его. Но случилось так, что Говдоин направился в другую сторону и удалился. Тристан вышел из чащи, обманутый в ожиданиях, натянул лук и прицелился… Увы, тот человек был уже недосягаем для его стрелы.

Как раз в это время показался вдали и Деноален: тихо по тропинке он спускался на маленьком вороном иноходце в сопровождении двух огромных борзых. Спрятавшись за яблоней, Тристан следил за ним. Он видел, как тот науськивал собак на кабана в перелеске. Но раньше, чем борзые успеют выгнать его из берлоги, их хозяин получит такую рану, какой ни один лекарь не умеет вылечить. Когда Деноален поравнялся с ним, Тристан сбросил свой плащ, прыгнул и очутился перед своим врагом. Предатель хотел бежать. Но тщетно! Он не успел даже крикнуть: «Ты ранил меня!» Он свалился с лошади. Тристан отрубил ему голову, обрезал волосы, обрамлявшие его лицо, и спрятал их за пазухой: он хотел показать их Изольде, чтобы обрадовать сердце своей милой. «Увы, – думал он, – куда делся Гондоин? Он спасся. Жаль, что мне не удалось с ним расплатиться».

Он обтер свои меч, вложил его в ножны, навалил на труп ствол дерева и, оставив окровавленное тело, направился, накинув капюшон, к своей милой.

В замок Тинтагель Гондоин явился раньше его: он уже взобрался на высокое окно, воткнул терновый прут в занавеску, раздвинул два полотнища и мог оглядеть прекрасно устланную тростниками комнату. Сперва он не увидел никого, кроме Периниса, потом пришла Бранжьена, еще держа в руках гребень, которым она расчесывала золотые волосы королевы.

Но вот вошла Изольда, и за ней Тристан. В одной руке у него лук из заболони и стрелы, в другой – две длинные пряди волос. Он сбросил капюшон, обнаружив свои прекрасный стан. Белокурая Изольда поклонилась, приветствуя его; но в ту минуту, когда она встала и подняла к нему голову, она заметила на пологе тень головы Гондоина.

Тристан сказал ей:

– Видишь ли эти прекрасные кудри? Они – с головы Деноалена. Я ему отомстил за тебя. Никогда более не придется ему покупать и продавать ни щита, ни копья.

– Это хорошо, господин мой, но натяни-ка лук, прошу тебя: хочется мне узнать, хорошо ли он натягивается.

Тристан натянул лук, удивленный, недоумевая. Взяв одну из двух стрел, Изольда вправила ее в тетиву, посмотрела, крепка ли она, и сказала скорым шепотом:

– Я вижу нечто, что мне не нравится. Целься получше, Тристан.

Он приготовился, поднял голову и увидел на вершине полога тень головы Гондоина.

– Господь да направит эту стрелу, – прошептал он.

Обернулся он к стене и выстрелил. Длинная стрела просвистела в воздухе, – кобчик и ласточки не летят быстрее, – вонзилась в глаз предателя, пробила мозг, как сердцевину яблока, и застряла, дрожа, в черепе.

Тогда Изольда сказала Тристану: