Двадцать тысяч лье под водой

В этих словах чувствовалось сдержанное раздражение.

Но на все его упреки у меня был готов ответ.

– Милостивый государь, – сказал я, – вам, вероятно, совершенно неизвестны споры, которые разгорелись относительно вас в Европе и Америке. Вы, вероятно, не знаете, какой отклик получили различные повреждения, произведенные вашим подводным судном. Я не буду утомлять вас перечислением всех предположений и догадок, которыми объясняли необъяснимое явление, я вам скажу только одно: «Авраам Линкольн», преследуя вас, считал, что охотится за могучим морским чудовищем, от которого во что бы то ни стало требовалось очистить моря.

По губам капитана скользнула легкая усмешка. Он спросил прежним спокойным голосом:

– Господин Аронакс, вы поручитесь, что ваш фрегат не стал бы преследовать и угощать снарядами подводное судно?

Этот вопрос смутил меня. Разумеется, капитан Фаррагут не задумался бы ни на секунду; он счел бы своим долгом уничтожить подобное судно так же, как и гигантского нарвала.

– Ведь не поручитесь, профессор? – продолжал капитан. – Принимая все это во внимание, я полагаю, что могу считать вас своими врагами и поступить с вами как с врагами.

Я на это ничего не ответил. И что было мне отвечать? Спорить, доказывать? Какие споры и доказательства, когда находишься во власти другого? Мышь в лапах у кошки никогда не спорит и ничего не доказывает.

– Я очень долго колебался, – продолжал капитан. – Ничто меня не обязывало оказывать вам гостеприимство. Если нам следовало расстаться, то мне не к чему было с вами встречаться. Я мог бы опять вывести вас на палубу этого судна, погрузиться в морскую глубину и забыть о вашем существовании. Согласитесь, что я вправе был это сделать?

– Дикарь, возможно, был бы вправе, – отвечал я, – но человек цивилизованный – нет!

– Профессор! – резко возразил капитан. – Я вовсе не из тех людей, которых вы называете цивилизованными! Я разорвал все отношения с обществом. Я имею на это веские причины. Поэтому я не повинуюсь ни общественным правилам, ни законам и попросил бы вас никогда о них при мне не упоминать.

В глазах незнакомца сверкнул гнев, на лице выразилось презрение.

Я подумал, что у этого человека, наверное, страшное прошлое. «Прервал все отношения с обществом!», «Не повинуюсь ни его правилам, ни его законам!». Легко сказать!

Незнакомец умолк и как будто погрузился в свои воспоминания.

Я глядел на него с ужасом и любопытством, как, вероятно, Эдип глядел на сфинкса.

После томительного молчания он снова заговорил:

– Итак, я долго колебался, но наконец решил, что могу совместить свои интересы с тем состраданием и участием, на которые имеет право каждое живое существо. Вы останетесь на моем судне, вы будете здесь свободны, и взамен этой свободы – свободы, разумеется, относительной – я поставлю вам одно условие. Если вы дадите мне слово, что выполните его, мне этого будет достаточно.

– Говорите, милостивый государь, – отвечал я. – Я полагаю, условие ваше такого рода, что честный человек может его принять?

– Вы не ошиблись. Вот какое это условие: очень возможно, что некоторые непредвиденные обстоятельства вынудят меня удалять вас время от времени на несколько часов или на несколько дней в ваши каюты, или, как вы говорите, в тюрьму, без права выходить оттуда. Я не желаю насилия и потому требую в этом случае беспрекословного повиновения. Действуя таким образом, я беру на себя всю ответственность, разрешаю вам все наблюдать и обследовать, но вы не будете свидетелями событий, которые я желаю сохранить в тайне. Принимаете вы это условие?

Значит, на борту подводного судна происходили такие вещи, которые могли видеть только люди, «стоящие вне общественных законов»! Значит, здесь было много всего.

– Мы принимаем, – отвечал я. – Но позвольте, милостивый государь, задать вам один вопрос!

– Извольте.

– Вы сказали, что мы будем полностью свободны на бор ту вашего судна?

– Совершенно свободны.

– Так я хотел бы знать, что вы подразумеваете под этой свободой?

– Вы можете свободно ходить по всему судну, осматривать его, наблюдать за всем, что здесь происходит, за исключением тех редких случаев, о которых я уже говорил, – одним словом, вы будете пользоваться такой же свободой, какой пользуются и мои товарищи.

Очевидно, мы не поняли друг друга!

– Извините, милостивый государь, – возразил я, – ведь свобода, которую вы обещаете, – это свобода узника в стенах темницы! Подобная свобода не может нас удовлетворить!

– Однако придется удовлетвориться.

– Как! Мы должны отказаться от надежды увидать родину, друзей, родных?

– Да, должны. Вы должны отказаться от тяжкого земного ига, которое люди называют свободой. И это вовсе не так трудно, как вы полагаете.

– Что касается меня, – вскрикнул Нед Ленд, – я не дам слова отказаться убежать отсюда!

– Я вашего слова и не прошу, мистер Ленд, – холодно ответил капитан.

– Капитан! – вскричал я, не владея собой. – Вы пользуетесь нашим положением! Это жестоко… бесчеловечно…

– Напротив, это милосердие. Вы мои пленники, вы взяты в плен на поле битвы. Я вас держу на своем судне, хотя мог бы бросить вас в пучину океана. А я сохранил вам жизнь. Вы на меня напали! Вы проникли в тайну, в которую проникать ни один человек не должен, – тайну моего существования! И вы думаете, что я позволю вам вернуться на землю? Никогда! Я буду удерживать вас здесь ради своей безопасности.

Эти слова ясно показывали, что капитан уже принял решение и что убеждения или просьбы будут бесполезны и напрасны.

– Так, значит, – сказал я, – вы просто предлагаете нам выбор между жизнью и смертью?

– Именно так.

Я обратился к своим товарищам:

– Друзья, спорить бесполезно. Но мы не даем никакого обещания, никакого слова капитану подводного судна, мы не связаны…

– Ничем не связаны, – сказал капитан. Затем он прибавил более мягким голосом: – Теперь позвольте мне закончить. Я вас знаю, господин Аронакс. Может быть, товарищи ваши будут тяготиться пребыванием на моем судне, но вы не будете. Вы скоро перестанете жаловаться на случай, который свел нас. Вы найдете среди моих книг ваше сочинение «Тайны морских глубин». Я часто перечитывал эту книгу. Вы подвинули науку океанографию так далеко, как только это возможно для обитателя земли. Но вы всего не знаете, вы всего не видели. Позвольте вам сказать, господин профессор, вы не пожалеете о времени, которое проведете на борту моего судна. Вы будете путешествовать по стране чудес. Жизнь подводного мира непрерывно будет развертываться перед вашими глазами. Вы будете находиться в постоянном изумлении. Вам никогда не наскучит то, что я вам покажу. Я теперь снова предпринимаю кругосветное подводное путешествие, возможно, последнее! Я хочу снова увидеть подводный мир, и вы будете моим спутником, мы вместе будем наблюдать его и изучать. С этого дня вы вступите в новую стихию, вы увидите то, чего еще не видел ни один человек – себя и своих товарищей я не считаю, – и благодаря мне наша планета откроет вам свои последние тайны.

Я не стану притворяться: слова капитана произвели на меня большое впечатление. У меня, как у Ахиллеса, была тоже своя пята! Я забыл на минуту, что созерцание самых великих чудес не сто?ит свободы. Впрочем, я утешил себя тем, что будущее само решит этот трудный вопрос.

Поэтому я ответил:

– Милостивый государь, хотя вы и совершенно разорвали все отношения с человечеством, я все-таки надеюсь, что вам не чужды человеческие чувства. Мы потерпели кораблекрушение, и вы великодушно приняли нас на свое судно, – мы будем это помнить. Что касается меня, я, разумеется, не отрицаю, что, поглощай наука в человеке потребность свободы, встреча с вами вознаградила бы меня с лихвой за все перенесенные страдания.

Я думал, что капитан протянет мне руку, чтобы скрепить наш договор. Но капитан руки мне не протянул, и я мысленно пожалел его.

– Последний вопрос, – сказал я, видя, что наш таинственный хозяин хочет удалиться.

– Слушаю вас, профессор.

– Как мы должны вас называть?

– Я для вас капитан Немо[9 - Nemo (лат.) – никто.], а вы и ваши товарищи для меня – пассажиры «Наутилуса».

Капитан Немо позвал слугу и отдал ему какое-то приказание на непонятном языке. Затем он обратился к Неду Ленду и Консейлю.