Малыш

В первых числах января бабушке стало заметно хуже. У нее было несколько припадков, и после последнего можно было подумать, что она умирает.

Ее посетил доктор, один из тех сердобольных врачей, которые лечат бедняков, не могущих ничем заплатить им. Он объезжал верхом эти несчастные деревни, когда Малыш остановил его с просьбой зайти на ферму. Осмотрев бабушку, доктор не смог скрыть от семьи, что старушке оставалось жить лишь несколько дней. Горе и лишения сломили ее. Она была в полном сознании, которое и должна была сохранить до последней минуты. В этой крестьянке было столько еще жизненной силы, столько противодействия разрушению, что борьба со смертью предстояла страшно тяжелая.

Прежде чем уйти, доктор прописал лекарство, которое должно было облегчить последние минуты бабушки. Он ушел, оставив семью в полном отчаянии.

Пойти в Трали, заказать и получить лекарство, – на все это понадобилось бы не более суток… Но чем заплатить за него?.. Семья уже долгое время питалась лишь овощами, не имея ни пенса. Продать было нечего: не осталось ни мебели, ни одежды… Это была нищета, доведенная до последней возможности.

И Малыш вдруг вспомнил о гинее, которую он когда-то получил от мисс Анны Уестон. Это была чистая комедия со стороны актрисы, но он считал, что деньги эти были им вполне заслужены, и поэтому берег их в том самом горшке, где лежали его камешки… Мог ли он тогда надеяться, что они когда-нибудь превратятся в шиллинги или пенсы?

Никто на ферме не знал, что у Малыша была эта золотая монета, которую он решил теперь употребить на лекарство бабушке. Оно облегчит страдания, может быть, продлит ее жизнь… Малышу все еще хотелось надеяться, хотя надежды больше не было.

Он был вправе употребить эти деньги на что хотел. Во всяком случае, нельзя было терять времени, но чтобы никто не заметил, он решил уйти ночью. Двенадцать верст до Трали да двенадцать назад не Бог весть что для сильного ребенка, и он об этом даже и не задумался. Что касается его отсутствия, то вряд ли это заметят, так как он имел обыкновение, если только не сидел около бабушки, проводить все время вне дома, наблюдая, не идет ли управляющий, чтобы прогнать их с фермы, или полиция для задержания Мюрдока.

Седьмого января Малыш вышел в два часа ночи из своей комнаты, поцеловав бабушку, не проснувшуюся от его поцелуя. Затем затворил осторожно дверь и поласкал Бирка, который, казалось, спрашивал его: «Ты не берешь меня с собой?» Нет, он хотел оставить его на ферме, на тот случай, если бы появился кто-нибудь неожиданный, о ком бы пес мог предупредить своим лаем. Пройдя двор и отворив калитку, он очутился совершенно один на пустынной дороге.

Была полная темнота. В первые дни января солнце восходит на этой широте, между пятьдесят второй и пятьдесят третьей параллелью, очень поздно. В семь часов утра восток едва окрашивается первым отблеском зари. Таким образом, Малышу предстояло совершить половину пути среди темной ночи; его это нисколько не пугало.

Погода была холодная, хотя термометр показывал лишь двенадцать градусов ниже нуля. Небо усеяно миллиардами звезд. Дорога, вся белая, тянулась бесконечной снежной лентой. Шаги гулко раздавались в тишине.

Малыш вышел в два часа утра, надеясь вернуться до наступления темноты. По его расчету, он должен был быть в Трали около восьми часов. Пройти двенадцать миль за шесть часов не могло затруднить мальчика, обладавшего крепкими ногами. Он отдохнет часа два в Трали в то время, когда будет закусывать в каком-нибудь кабачке за два или три пенса. Затем, взяв лекарство, отправился в путь около десяти часов. Программа эта, старательно составленная, будет, конечно, выполнена, если не произойдет чего-нибудь непредвиденного. Дорога была хорошая, и холод только способствовал скорой ходьбе. Малыш был рад, что прекратился ветер, против которого ему было бы трудно бороться. Обстоятельства благоприятствовали, и ему оставалось только благодарить провидение.

Конечно, можно было опасаться какой-нибудь недоброй встречи, стаи волков например. Это была бы настоящая опасность. Хотя зима и не была чересчур сурова, звери бродили с воем по окрестностям. Малыш не мог не подумать об этом, и сердце его невольно забилось, когда он очутился один на этой большой дороге, с торчащими, как скелет, обнаженными деревьями.

Мальчик, идя скорым шагом, прошел первые шесть миль в два часа.

Было четыре часа утра. Темнота начинала понемногу рассеиваться, и звезды заметно побледнели. Часа через три на горизонте должно было появиться солнце.

Малыш почувствовал потребность отдохнуть. Он сел на срубленный пень и, вытащив из кармана печеную картофелину, съел ее с жадностью. В четверть пятого отправился дальше.

Нечего и говорить, что Малыш вовсе не боялся заблудиться. Он прекрасно знал эту дорогу, по которой не раз проезжал в тележке с Мартеном. Это было счастливое время, которое теперь невозвратно…

Дорога была по-прежнему пустынна. Ни одного пешехода, – о чем Малыш, впрочем, и не сожалел, – но и ни одной тележки, которая могла бы подвезти его, избавив от усталости. Ему оставалось, значит, рассчитывать лишь на свои ноги, маленькие, правда, но зато крепкие.

Наконец были пройдены еще четыре мили, не так, правда, быстро, как первые шесть, но, во всяком случае, оставалось пройти только две.

Был восьмой час в начале. Последние звезды погасли на горизонте. Грустная заря тускло освещала пространство в ожидании, когда солнце пронижет волокнистые облака. Предметы были ясно видны на большом расстоянии.

В эту минуту в конце дороги показалась группа людей, идущих из Трали.

Первой мыслью Малыша было не показываться, хотя что могли они сделать ребенку? Инстинктивно, не размышляя, он поспешно спрятался за кусты, выжидая, чтобы эти люди пропели.

Это был отряд полиции, состоявший из двенадцати человек с констеблем во главе. С тех пор как страна находилась под надзором, можно было часто видеть подобные патрули, расхаживающие по распоряжению лорда-наместника.

Малышу, следовательно, нечего было удивляться этой встрече. Но у него вырвался крик испуга, когда он заметил среди полицейских управляющего Герберта, являющегося всегда таким образом, когда собирался изгонять кого-нибудь.

Ужасное предчувствие заставило сжаться его сердце! Не шел ли он на ферму и не взята ли эта полиция, чтобы арестовать Мюрдока?

Малыш отверг эту ужасную мысль. Как только люди прошли, он выскочил из засады и побежал, как мог быстрее, в Трали, куда и прибыл в половине девятого.

Прежде всего он отправился в аптеку, где дождался лекарства, прописанного доктором, отдав в уплату свою золотую монету, – все свое достояние. Так как лекарство оказалось очень дорогим, он получил сдачи лишь около пятнадцати шиллингов. Не торговаться же ему было, в самом деле?..

Малыш даже и не подумал об этом, раз дело касалось бабушки; но зато он решил сэкономить на своем завтраке. Вместо сыра и пива он обошелся большим ломтем хлеба и кусочком льда для утоления жажды. Около десяти часов он покинул Трали и направился обратно к Керуанской ферме.

При других обстоятельствах по дороге было бы заметно оживление. Чувствовалась хотя бы жизнь торговли. Но этот несчастный год заставил выселиться жителей, которым нечем было кормиться! Даже в обычное время сотни тысяч ирландцев переселяются в Новый Свет, в Австралию или Южную Африку, где они надеются не умереть с голоду. Да, наконец, существуют специальные эмиграционные общества, которые за два фунта стерлингов доставляют переселенцев даже на побережья Южной Америки.

В этом же году при неимоверном количестве переселенцев вся западная часть Ирландии походила на пустыню или, что еще печальнее, на опустевшую страну.

Малыш продолжал идти скорым шагом. Он не хотел замечать усталости и выказывал удивительную энергию. Нечего и говорить, что он не мог догнать людей, прошедших тогда мимо него, но по следам их, видневшимся на снегу, мог заметить, что они шли по направлению к Керуапской ферме. Это была достаточно побудительная причина, чтобы заставить торопиться Малыша, хотя ноги его начинали ныть от слишком продолжительной ходьбы. Однако он не позволил себе ни разу отдохнуть и продолжал идти вперед. Около двух часов дня он находился в двух милях от Керуана. Через полчаса показались строения среди необъятной белизны.

Что сразу поразило Малыша, это отсутствие дыма из трубы, а между тем он знал, что в очаге было еще достаточно топлива.

К тому же, казалось, какая-то странная тишина и пустота исходили из этого места.

Малыш еще более заторопился и, напрягая последние силы, пустился бежать. Падая и снова вставая, он наконец достиг ворот двора…

Что за зрелище! Ворота были сломаны, двор весь истоптан. От строений, хлева, амбаров торчали лишь одни стены… Крыши были сорваны, не оставалось также ни одного окна, ни одной двери. Не хотели ли сделать этот дом негодным для обитания и тем лишить семью их последнего крова? Добровольно ли сделали это сами хозяева или это насильственная работа враждебных рук?..

Малыш застыл от изумления. Его охватил ужас. Он не решался войти во двор, не смел заглянуть в дом…

Он все же решился наконец. Если фермер или кто-нибудь из семьи еще оставался в доме, то надо было узнать…

Малыш подошел к двери, позвал… Но никто не ответил.

Тогда он сел у порога и расплакался.

Вот что произошло в его отсутствие. В Ирландии не редки эти ужасные сцены изгнания, после которых пустуют не только фермы, но и целые деревни. Но несчастные, выгнанные из жилища, в котором они родились и в котором надеялись умереть, могут ведь вздумать вернуться, не найдя себе нигде другого убежища. Помешать им существует весьма простой способ. Надо сделать дом негодным для жизни. Для этого устанавливается перед домом огромное бревно, висящее на цепи между тремя столбами. Перед таким тараном ничто не может устоять. Крыша отлетает, труба отламывается, очаг разбивается. Ломаются двери и окна, оставляя лишь одни голые стены. И когда дом приведен в такое состояние, когда он открыт для бурь и снега, тогда лендлорд и его агенты могут быть спокойны: семья в него больше не вернется.

Что же удивительного, что после подобного отношения сердце ирландца переполнено ненавистью к его поработителям?..

А здесь, в Керуане, это изгнание сопровождалось еще большей жестокостью, вызванной жаждой мести со стороны Герберта. Желая отплатить Мюрдоку, он пришел на ферму не с одними только помощниками своими по поводу аренды; он донес на фермера, как на мятежника, которого и приказано было арестовать.

Прежде всего Мартена с женой и детьми выгнали из дома, где начали производить обыск. Не пощадили даже старой бабушки. Сорвав ее с постели, ее сволокли на двор, где у нее, однако, хватило сил приподняться, чтобы проклясть в лице своих убийц убийц Ирландии; после этого она упала мертвой…

В эту минуту Мюрдок бросился на негодяев. Обезумев от гнева, он поднял топор… Его отец и брат хотели последовать его примеру, защищая своих… Но противников было больше, и сила закона взяла верх, если можно так назвать это издевательство над справедливостью.

Вооруженное сопротивление полиции было занесено в протокол, и не только Мюрдока, но и Мартена и Сима арестовали. С 1870 года ни один фермер не мог быть изгнан без известного вознаграждения, но Мартен утратил теперь это право.

Нельзя было похоронить бабушку на ферме, ее надо было отнести на кладбище; положив на носилки, ее понесли оба внука, сопровождаемые Мартеном, Мартиной и Китти с ребенком на руках, окруженными со всех сторон полицейскими.

Печальное шествие направилось в Лимерик. Можно ли себе представить что-нибудь печальнее этого зрелища несчастных, окруженных полицией людей, сопровождавших прах бедной старушки?..

Малыш, пришедший наконец в себя, обегал весь пустой дом, тщетно зовя всех по именам… Но все кругом оставалось безмолвно.

Вот в каком виде он нашел дом, в котором провел счастливейшие годы своей жизни, дом, с которым он был связан столькими воспоминаниями!..

Он вспомнил тогда о своих камешках, означавших число дней, проведенных им на ферме, и отыскал глиняный горшок, который оказался в целости.

Ах, эти камешки! Малыш, сев на пол у дверей, начал пересчитывать: их было тысяча пятьсот сорок.