Остроумие и его отношение к бессознательному

Широкий простор открывается для техники остроумия, когда при «многократном употреблении одного и того же материала» применяются слова, ставшие источником шутки, причем сначала в неизмененном виде, а затем – с небольшим изменением. Вот, например, еще одна острота господина Н.

Он услышал от одного человека, который сам по рождению был евреем, враждебный отзыв о характере евреев. «Герр советник, – сказал он, – ваш антесемитизм (ante – прежде. – Ред.) был мне известен, но ваш антисемитизм стал новостью».

Здесь изменена всего одна буква, и это обстоятельство вряд ли будет замечено при невыразительном произношении. Этот пример напоминает о других подобных шутках господина Н. (см. выше), однако, в отличие от тех, здесь нет и следа сгущения: в самой шутке содержится все то, что следовало сказать. «Знаю, что раньше вы сами были евреем. Поэтому меня удивляет, что именно вы ругаете евреев».

Прекрасным примером такой шутки посредством изменения является также известное восклицание: «Traduttore – Traditore!» («Переводчик – предатель!» – Ред.). Сходство почти на грани тождества создает для переводчика настоятельную необходимость стать нарушителем закона в отношении к автору переводимого текста[38 - Брилл приводит вполне сопоставимую шутку, тоже основанную на малом изменении: amantes – amentes (влюбленные – глупцы). – Примеч. авт.].

Разнообразие изменений в таких шутках крайне велико, и среди них нет совсем одинаковых.

Вот острота, якобы имевшая место на юридическом экзамене. Кандидат должен перевести место из Corpus juris[39 - Свод законов (лат.), канонические акты римского права. – Примеч. пер.]: «Labeo ait» – Я падаю, говорит он»[40 - Марк Лабеон – римский юрист и теоретик римского права. Фраза должна переводиться как «Лабеон говорит», но кандидат путает имя со словом labeor – я падаю. – Примеч. пер.]. «Вы провалились, говорю я», – заявляет экзаменатор и на этом заканчивает экзамен. Кто ошибочно признает имя великого юриста за другое слово, к тому же неправильно его переводя, тот, конечно, не заслуживает лучшего отношения. Но техника шутки заключается в том, что для наказания кандидата экзаменатор применил почти те же слова, которые выявили пробел в знаниях кандидата. Эта шутка служит, кроме того, примером находчивости, техника которой, как мы увидим, немногим отличается от анализируемой здесь техники остроумия.

Слова суть пластичный материал, с которым можно поступать по-разному. Есть слова, которые в отдельных случаях утрачивают свое первоначальное прямое значение, но обретают его в ином контексте. В одной остроте Лихтенберга[41 - Немецкий мыслитель, публицист, автор сборника опубликованных посмертно афоризмов. – Примеч. пер.] подчеркиваются именно те отношения, при которых потерявшие свой первоначальный смысл слова должны снова его получить.

«Как идут дела?»[42 - Wie geht’s? – букв. «Как ходится?» (нем.). – Примеч. ред.] – спросил слепой хромого. «Как видите», – ответил хромой слепому.

В немецком языке имеются слова, которые то исполнены глубокого смысла, то «пусты», причем это случается неоднократно. Из одного корня могут развиться две различные производные: одна превращается в слово, имеющее определенное значение, а другая – в потерявшие прямое значение суффиксы и приставки; тем не менее оба слова произносятся тождественно. Созвучие между значимым словом и потерявшими свое значение слогами при этом может быть случайным. Так или иначе, техника остроумия способна извлечь пользу из подобных сочетаний речевого материала.

Шлейермахеру[43 - Немецкий философ и богослов, один из классиков догегельянской философии. – Примеч. пер.] приписывается, например, шутка, важная для нас как наглядный пример такого технического приема[44 - Шутки такого рода очень часто непереводимы. – Примеч. ред. оригинального издания.]: «Eifersucht ist eine Leidenschaft, die mit Eifer sucht, was Leiden schafft» («Ревность – это страсть, которая ревностно ищет, как бы причинить страдание»).

Сказано, безусловно, остроумно, хотя и недостаточно метко. Здесь пропадает сразу несколько признаков, что может ввести в заблуждение при анализе других видов острот, пока мы не исследуем каждый из них в отдельности. Мысль, выраженную в этой шутке, нельзя назвать ценной. Она дает неудовлетворительное определение ревности. Тут нет ни «смысла в бессмыслице», ни «скрытого смысла», ни «смущения и внезапного понимания». Тут при всем старании не отыскать «противопоставление мнений» и только с большой натяжкой можно разглядеть противоречие самих слов и значений. Тут не найти сокращения; наоборот, высказывание производит впечатление многоречивости. Но все же это шутка, вполне удачная. Единственная ее характерная черта, которая бросается в глаза, одновременно показывает, что с упразднением этой черты соль шутки исчезает. Состоит она в том, что одни и те же слова подвергаются многократному употреблению. Нужно решить, можно ли отнести эту шутку к разряду тех, в которых слово употребляется один раз как целое, а затем – по слогам (как Rousseau или Antigone), или же оно относится к другому разряду, в котором разнородный смысл создается благодаря употреблению составных частей, имеющих конкретное значение, и тех, что его потеряли. Кроме того, заслуживает внимания еще один признак техники остроумия. Здесь наблюдается необычное положение – своего рода унификация, при котором «ревность» (Eifersucht) определяется через собственное имя, через разложение самого слова на значимые части. Как мы увидим далее, это тоже элемент техники остроумия. Значит, указанные факторы достаточны для определения искомого характера остроумия.