Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия

Но какие у меня могут быть мотивы, чтобы так плохо относиться к приятелю? Все очень просто: доктор М. столь же мало согласен с моим «решением» в случае Ирмы, как и сама Ирма. Таким образом, я отомстил в этом сновидении уже двум людям – Ирме словами: «Если у тебя по-прежнему боли, то только по твоей вине», и доктору М., вложив ему в уста абсурдное утешение.

Мы сразу же понимаем, откуда эта инфекция. Это непосредственное знание в сновидении является непонятным. Ведь до сих пор мы этого не знали, и на инфекцию первым указал Леопольд.

Когда она себя почувствовала нездоровой, приятель Отто сделал ей инъекцию. Отто действительно рассказал, что во время короткого пребывания в семье Ирмы его неожиданно позвали в соседнюю гостиницу, чтобы сделать там инъекцию какому-то человеку, который вдруг себя плохо почувствовал. Инъекции снова напоминают мне о несчастном друге, отравившемся кокаином. Я прописал ему это средство лишь для внутреннего употребления, он же незамедлительно сделал себе инъекцию кокаина. Препарат пропила… пропилен… пропиленовая кислота. Почему мне пришло это в голову? Вечером перед тем, как я стал писать историю болезни, а затем видел сон, моя жена открыла бутылку ликера – подарок нашего приятеля Отто, – на которой можно было прочесть «Ананас»[87 - Впрочем, слово «ананас» удивительно созвучно с фамилией моей пациентки Ирмы.]. Отто имел обыкновение делать подарки по самым разным поводам; надо надеяться, когда-нибудь его от этого излечит жена[88 - Дополнение, сделанное в 1909 году, но вновь выброшенное в изданиях начиная с 1925 года: В этом отношении этот сон не оказался пророческим. В другом отношении он был верным, ибо «неразрешенные» проблемы с желудком у моей пациентки, в которых я не хотел быть виновным, явились предвестниками серьезной желчнокаменной болезни.]. От этого ликера исходил такой запах сивухи, что я даже не решился его отведать. Моя жена предложила подарить эту бутылку прислуге, но я еще более настороженно воспротивился этому, гуманно заметив, что они тоже не должны травиться. Очевидно, запах сивухи (амил…) пробудил во мне воспоминания о целом ряде: пропил, метил и т. д., из-за чего в сновидении и возник препарат пропила. При этом, однако, я совершил подмену: мне снился пропил, хотя я чувствовал запах амила, но подобные замены, наверное, позволительны как раз в органической химии.

Триметиламин. Я четко видел во сне химическую формулу этого вещества, что во всяком случае свидетельствует об огромном напряжении моей памяти, и эта формула была напечатана жирным шрифтом, словно из контекста хотели выделить нечто особенно важное. К чему же подводит меня триметиламин, на что этим способом обращают мое внимание? – К разговору с одним из моих друзей, который уже в течение нескольких лет знает обо всех моих начинаниях, точно так же, как и я о его[89 - Это был Вильгельм Флисс, берлинский биолог и отоларинголог, который в годы, непосредственно предшествовавшие публикации «Толкования сновидений», оказывал значительное влияние на Фрейда и который часто, хотя, как правило, анонимно, появляется в данной книге. См. Freud (1950a). – Прим. пер.]. В то время он рассказал мне о своих некоторых идеях, связанных с химией сексуальности, и помимо прочего упомянул, что одним из продуктов обмена сексуальных веществ, по его мнению, является триметиламин. Таким образом, это вещество приводит меня к сексуальности – к тому моменту, которому я придаю основное значение в возникновении нервных болезней. Моя пациентка Ирма – молодая вдова; если я стараюсь оправдать неуспех ее лечения, то мне, пожалуй, лучше всего сослаться на это обстоятельство, которое ее друзьям хотелось бы изменить. Как все же удивительно составлено это сновидение! Другая женщина, которую мне хотелось бы иметь в сновидении пациенткой вместо Ирмы, тоже молодая вдова.

Я начинаю понимать, почему я так ясно видел в сновидении формулу триметиламина. В этом одном слове соединяется очень много важных моментов: триметиламин – это намек не только на огромное значение сексуальности, но и на одного человека, о чьей поддержке я с удовлетворением думаю, когда чувствую себя одиноким в своих взглядах. Неужели же этот друг, играющий в моей жизни столь важную роль, не будет присутствовать в мыслительной взаимосвязи сновидения? Напротив; он особый знаток воздействий, причиной которых являются патологические явления в носу и его придаточных полостях, и совершил в науке открытие необычайно удивительной взаимосвязи между носовой раковиной и женскими половыми органами. (Три сморщенных образования в горле Ирмы.) Я дал ему возможность исследовать Ирму на предмет того, не связаны ли ее боли в желудке, например, с заболеванием носа. Он сам, однако, страдает гноетечением из носа, что доставляет мне беспокойство, и, по-видимому, на это указывает пиемия, мысль о которой появляется у меня в связи с метастазами в сновидении[90 - Эта часть сновидения более подробно анализируется ниже.].

Такие инъекции нельзя делать столь легкомысленно. Здесь упрек в легкомыслии бросается непосредственно другу Отто. Мне кажется, что нечто подобное я подумал в тот вечер, когда он словами и взглядом выразил, что он не на моей стороне. Мне подумалось: как легко он поддается влиянию; как он скоропалителен в своих суждениях. Кроме того, вышеупомянутое высказывание снова навевает воспоминание о покойном друге, который так быстро решился сделать себе инъекцию кокаина. Давая ему это средство, я, как уже отмечал, не имел в виду инъекции. Упрекая Отто в легкомысленном обращении с химическими веществами, я замечаю, что снова касаюсь истории с той несчастной Матильдой, в которой такой же упрек можно было бы сделать мне самому. Очевидно, я собираю здесь доказательства своей добросовестности, но вместе с тем и противоположного.

По всей вероятности, и шприц не был чист. Еще один упрек Отто, возникший, однако, по другим основаниям. Вчера я случайно встретил сына одной 82-летней дамы, которой мне ежедневно приходится делать две инъекции морфия. В настоящее время она живет в сельской местности, и я слышал, что она страдает воспалением вен. Я тотчас подумал о том, что все дело в инфильтрате, возникшем из-за грязного шприца. Я горжусь тем, что за два года ни разу не допустил инфильтрата; однако я всегда беспокоюсь, действительно ли шприц чистый. В этом отношении я добросовестен. От воспаления вен я снова перехожу к моей жене, которая во время беременности страдала тромбозом вен, и в моей памяти всплывают три аналогичные ситуации: моя жена, Ирма и покойная Матильда, идентичность которых, очевидно, дала мне право заменять друг другом во сне этих троих людей.

Итак, я закончил толкование сновидения[91 - Дополнение, сделанное в 1909 году: Хотя, разумеется, я сообщил не все, что мне приходило в голову по ходу дела.]. Во время этой работы мне трудно было защищаться от всех тех идей, к которым подводило меня сравнение содержания сновидений со скрывавшимися за ними мыслями. Благодаря этому мне открывался и «смысл» сновидения. Я отмечал свои намерения, которые реализуются через сновидение и, видимо, являлись его мотивами. Сновидение исполняет определенные желания, возникшие у меня из-за событий предыдущего вечера (сообщение Отто, написание истории болезни). Вывод из сновидения заключается в том, что я не повинен в сохраняющемся недуге Ирмы и что виноват в этом Отто. Отто рассердил меня своим замечанием о неполном излечении Ирмы. Сновидение отомстило ему за меня, обернув упрек против него самого. Сновидение освобождает меня от ответственности за самочувствие Ирмы, сведя его к другим моментам (сразу целому ряду обоснований). Оно изображает положение вещей именно так, как мне бы того хотелось; следовательно, его содержанием является исполнение желания, его мотивом – желание.

Это является очевидным. Но с точки зрения исполнения желания мне становятся понятными также некоторые детали сновидения. Я мщу Отто не только за то, что он скоропалительно выступил не на моей стороне, приписав ему легкомысленное врачебное вмешательство (инъекцию), но и за плохой ликер, который пахнет сивухой, и я нахожу в сновидении выражение, объединяющее оба упрека: инъекцию пропиленового препарата. Но я все еще не удовлетворен и продолжаю мстить, противопоставляя ему его более надежного конкурента. Видимо, я хочу этим сказать: он мне приятней, чем ты. Но Отто не единственный человек, который должен почувствовать силу моего гнева. Я мщу также своей непослушной пациентке, заменяя ее более разумной и послушной. Я не могу спокойно снести и отказа от моего предложения со стороны доктора M. и в форме прозрачного намека высказываю ему свое мнение, что здесь он ведет себя как невежда («будет дизентерия и т. д.»). Мне кажется даже, что я апеллирую к более знающему человеку (моему другу, который рассказал мне о триметиламине) подобно тому, как от Ирмы я обратился к ее подруге, а от Отто – к Леопольду. Уберите от меня этих людей, замените их тремя другими по моему выбору, и тогда я отделаюсь от упреков, которых я не заслужил!

Безосновательность этих упреков доказывается в сновидении самым красноречивым образом. Боли Ирмы нельзя ставить мне в вину, ибо она сама виновата, не захотев принять моего «решения». Боли Ирмы меня не касаются, ибо они органического происхождения и вообще не поддаются психотерапевтическому лечению. Недуг Ирмы вполне объясняется ее вдовством (триметиламин), и здесь, разумеется, я изменить ничего не могу. Недуг Ирмы был вызван сделанной Отто по неосторожности инъекцией непригодного для этого вещества, чего я бы никогда не сделал. Недуг Ирмы возник из-за инъекции грязным шприцем, как и воспаление вен у моей пожилой дамы, а когда инъекции делались мной, ничего подобного не случалось. Я замечаю, однако, что эти объяснения болезни Ирмы, предназначенные для того, чтобы меня оправдать, между собой не согласуются и даже исключают друг друга. Вся защитная речь – а ничем другим этот сон и не является – живо напоминает мне оправдание одного человека, которого сосед обвинил в том, что тот вернул ему испорченную кастрюлю. Во-первых, он вернул ее в целости, во?вторых, когда он брал кастрюлю, она уже была дырявой, а в?третьих, он вообще не брал у соседа кастрюли. Но тем лучше: если хоть один из этих доводов окажется веским, этого человека следует оправдать.

В сновидении имеются и другие темы, отношение которых к моим попыткам снять с себя ответственность за болезнь Ирмы не столь очевидно: болезнь моей дочери и пациентки с таким же именем, вред кокаина, болезнь моего пациента, путешествующего по Египту, беспокойство о здоровье жены, брата, доктора М., мой собственный телесный недуг, беспокойство об отсутствующем друге, страдающем гноетечением из носа. Но если посмотреть на это внимательно, то все складывается в один-единственный круг мыслей примерно с такой идеей: заботься о здоровье, собственном и чужом, врачебной добросовестности. Мне припоминается неясное, но неприятное ощущение, когда Отто сообщил мне о состоянии здоровья Ирмы. Исходя из круга мыслей, играющих свою роль в сновидении, мне хотелось бы задним числом выразить это мимолетное ощущение. Как будто он мне сказал: «Ты недостаточно серьезно относишься к своим врачебным обязанностям, недобросовестен, не держишь своих обещаний». После этого в моем распоряжении оказались все те мысли, с помощью которых я мог бы доказать, насколько я добросовестен, насколько пекусь о здоровье моих родственников, друзей и пациентов. Как ни странно, среди этого мыслительного материала оказались и неприятные воспоминания, говорящие скорее о справедливости обвинений со стороны моего приятеля Отто, чем о моей правоте. Весь материал, так сказать, беспристрастен, но связь этого более широкого материала, на котором основывается сновидение, с более узкой темой сна, породившей желание оправдать себя в связи с болезнью Ирмы, все-таки очевидна.

Я не хочу утверждать, что полностью раскрыл смысл этого сновидения, что его толкование не имеет пробелов.

Я мог бы еще долго им заниматься, извлекать из него дальнейшие объяснения и обсуждать новые загадки, которые оно задает. Мне даже известны места, откуда можно проследить за дальнейшими связями мыслей; однако различные опасения, возникающие при толковании любого своего сновидения, удерживают меня от этой работы. Кто собирается упрекнуть меня за такую скрытность, пусть сам попробует быть более откровенным, чем я. На данный момент я удовлетворюсь только что сделанным выводом: если проследить за продемонстрированным здесь методом толкования сновидений, то оказывается, что сновидение действительно имеет смысл и отнюдь не является выражением раздробленности мозговой деятельности, как полагают разные авторы. После завершения работы по толкованию сновидение можно понимать как исполнение желания[92 - В письме Флиссу от 12 июня 1900 года (Freud, 1950а, письмо № 137) Фрейд рассказывает о своем последующем посещении Бельвю, дома, в котором ему приснился этот сон. «Ты действительно веришь, – пишет он, – что когда-нибудь на этом доме будет висеть мраморная доска с надписью: “Здесь 24 июля 1895 года доктору Зигм. Фрейду открылась тайна сновидения”? На сегодня шансы на это невелики». – Прим. пер.].

III. Сновидение есть исполнение желания

Миновав ложбину и добравшись неожиданно до возвышенности, откуда дорога расходится во все стороны и во всех направлениях открывается прекраснейший вид, можно ненадолго остановиться и поразмыслить, куда обратиться прежде всего[93 - В письме Флиссу от 6 августа 1899 года (Freud, 1950d, письмо № 114) Фрейд описывает вступительную главу своей книги следующим образом: «В результате возникла фантазия о прогулке. Сначала темный лес авторов (которые не видят деревьев), где нет перспектив и легко заблудиться. Потом узкая ложбина, по которой я веду читателя – мой пример сновидения с его особенностями, деталями, нескромностями, плохими шутками, а затем вдруг возвышенность, красивый вид и запрос: “Пожалуйста, куда изволите пойти?”». – Прим. пер.]. Нечто похожее происходит и с нами после того, как было истолковано это первое сновидение. Нам становится очевиден неожиданный вывод. Сновидение не похоже на неправильное звучание музыкального инструмента, которого вместо руки музыканта коснулась какая-то внешняя сила: оно не бессмысленно, не абсурдно, не предполагает, что одна часть нашей души спит, тогда как другая начинает пробуждаться. Сновидение является полноценным психическим феноменом, а именно представляет собой исполнение желания; его можно включить во взаимосвязь понятных нам душевных проявлений в бодрствовании. Его создала необычайно сложная умственная деятельность. Но в тот момент, когда мы хотим порадоваться обретению этой истины, на нас обрушивается куча вопросов. Если сновидение, согласно сведениям, полученным при толковании, представляет собой исполнение желания, то откуда берется та причудливая и непонятная форма, в которой оно выражается? Какие изменения произошли с мыслями сновидения, прежде чем из них образовалось явное сновидение, которое мы помним при пробуждении? Каким путем произошло это изменение? Откуда берется тот материал, который был переработан в сновидение? Откуда проистекают те особенности, которые мы сумели подметить в мыслях сновидения, например, то, что они могут противоречить друг другу?

Может ли сновидение дать нам какие-либо новые сведения о наших внутренних психических процессах, может ли его содержание скорректировать наши мнения, в которых мы были уверены днем? Я предлагаю все эти вопросы пока оставить в стороне и последовать дальше по одному-единственному пути. Мы узнали, что сновидение представляет собой исполненное желание. В качестве следующего нашего шага мы должны выяснить, является это характерной особенностью всех сновидений или всего лишь случайным содержанием того сновидения («об инъекции Ирме»), с которого начался наш анализ. Ибо если бы мы даже выяснили, что каждое сновидение имеет смысл и психическую ценность, мы должны были бы все же допустить, что этот смысл не является в каждом сновидении одним и тем же. Наше первое сновидение было исполнением желания, другое, возможно, представляет собой исполненное опасение, третье может иметь своим содержанием рефлексию, четвертое – просто воспроизводить некое воспоминание. Итак, существуют ли и другие сны-желания или, быть может, не бывает вообще ничего другого, кроме снов-желаний?

Легко показать, что сновидения часто имеют явный характер исполнения желания, а потому приходится удивляться, почему язык сновидений давно уже не был понят. Вот, например, сновидение, которое я могу вызывать у себя, словно в эксперименте, когда угодно. Если вечером я ем анчоусы, оливки или иные какие-нибудь соленые блюда, то ночью у меня появляется жажда, и я просыпаюсь. Но пробуждению предшествует сон, каждый раз имеющий одинаковое содержание, а именно, что я пью. Я пью воду большими глотками; это доставляет мне такое большое удовольствие, какое может доставить прохладный напиток каждому, кто изнемогает от жажды. Затем я просыпаюсь и чувствую, что действительно хочу пить. Поводом для такого простого сновидения является жажда, которую я испытываю при пробуждении. Из этого ощущения проистекает желание пить, и это желание я вижу исполненным в сновидении. При этом оно выполняет функцию, о которой я быстро догадываюсь. У меня крепкий сон, и мне не свойственно просыпаться из-за потребностей. Когда мне удается утолить свою жажду с помощью сновидения о том, что я пью воду, то мне уже не нужно просыпаться, чтобы удовлетворить эту потребность. Следовательно, это сновидение о комфорте. Сновидение возникает вместо действия, которое обычно совершается в жизни. К сожалению, потребность в воде, утоляющей жажду, не так просто удовлетворить с помощью сновидения, как мою жажду мести по отношению к другу Отто и доктору М., но намерение одинаково. Не так давно это сновидение было несколько модифицировано. Еще перед сном я почувствовал жажду и выпил стакан воды, стоявший на столике рядом с моей кроватью. Ночью, через несколько часов у меня снова возник приступ жажды, повлекший за собой неудобства. Чтобы попить воды, мне нужно было бы встать и взять стакан, стоявший на ночном столике моей жены. В соответствии с этим мне приснилось, будто жена дает мне попить из сосуда; этим сосудом явилась этрусская урна, которую я привез из Италии, а затем подарил одному из знакомых. Вода в ней по вкусу оказалась настолько соленой (видимо, от пепла), что я вынужден был проснуться. Можно заметить, насколько удобно сновидение умеет все обставлять; поскольку единственным его намерением является исполнение желания, оно может быть совершенно эгоистичным. Любовь к комфорту действительно несовместима с внимательным отношением к другим. Привнесение урны, вероятно, тоже является исполнением желания; мне жалко, что у меня нет больше этого сосуда, как, впрочем, и того, что стакан с водой у постели моей жены мне недоступен. Урна соответствует также ставшему теперь более сильным ощущению соленого вкуса, который, как мне известно, и заставил меня проснуться[94 - О существовании сновидений о жажде было известно также Вейгандту, который говорит по этому поводу (Weygandt 1893): «Именно ощущение жажды воспринимается всеми наиболее точно: оно всегда создает представление об утолении жажды. Формы, в которых сновидение представляет себе утоление жажды, разнообразны и зависят от соответствующего воспоминания. И здесь тоже имеется общий элемент, который заключается в том, что после представления об утолении жажды возникает разочарование из-за незначительного эффекта мнимых прохладительных напитков». Вместе с тем он не замечает универсальности реакции сновидения на раздражитель. Если другие люди, которых ночью одолевает жажда, просыпаются без сновидений, то это не ставит под сомнение мой эксперимент, а только говорит о том, что их сон некрепок.Дополнение, сделанное в 1914 году: Ср. в этой связи: Исаия, ХХIХ, 8: «И как голодному снится, будто он ест, но пробуждается, и душа его тоща; и как жаждущему снится, будто он пьет, но пробуждается, и вот он томится, и душа его жаждет…»].

Такие сны о комфорте мне часто снились в юношеские годы. С тех пор я привык работать до глубокой ночи, и для меня было проблемой просыпаться вовремя. Мне часто снилось, что я уже встал с постели и стою перед умывальником. Через какое-то время я начинал понимать, что все еще не проснулся, но тем не менее продолжал спать. О таком же сновидении, связанном с инертностью, мне известно от одного моего молодого коллеги, который, похоже, разделяет мою склонность поспать. Хозяйке, у которой он жил недалеко от больницы, строго вменялось в обязанности вовремя будить его каждое утро, но ей стоило большого труда выполнить это поручение. Однажды утром его сон был особенно сладок. Женщина подошла к дверям его комнаты и позвала: «Господин Пепи, вставайте, вам пора в больницу». Вслед за этим ему приснилась комната в больнице, кровать, на которой он лежал, и табличка у изголовья, где можно было прочесть: Пепи Г., канд. мед., 22 года. Во сне он сказал себе: «Если я уже в больнице, то, значит, мне не нужно туда идти», перевернулся на другой бок и продолжил свой сон. При этом он открыто признал мотив своего сновидения.

Другое сновидение, раздражитель которого также оказал свое действие во время самого сна: одна из моих пациенток, которой пришлось подвергнуться неудачно прошедшей операции на челюсти, по предписанию врачей была должна днем и ночью носить на больной щеке охлаждающий аппарат. Но стоило ей заснуть, как она его тут же отбрасывала. Однажды меня попросили сделать ей на этот счет замечание, так как она снова уронила аппарат на пол. Пациентка стала оправдываться: «На этот раз я действительно не виновата; все это следствие сновидения, которое приснилось мне ночью. Мне снилось, будто я была в опере, сидела в ложе и с интересом следила за представлением. Но в санатории лежал господин Карл Мейер и страшно мучился от боли в челюсти. Я сказала, что у меня ничего не болит, и аппарат мне не нужен; поэтому я его и отбросила». Это сновидение бедной страдалицы похоже на оборот речи, который вертится на языке у человека, попавшего в неприятную ситуацию: «Я знаю удовольствия и получше». Сновидение демонстрирует это лучшее удовольствие. Господин Карл Мейер, которому сновидица приписала свои боли, был самым безразличным для нее молодым человеком среди ее знакомых, о которых она смогла вспомнить.

Не сложнее раскрыть исполнение желания в некоторых других сновидениях, рассказанных мне здоровыми людьми. Как-то один мой приятель, знакомый с моей теорией исполнения желаний и рассказавший о ней жене, мне говорит: «Я должен рассказать тебе про свою жену, что вчера ей приснилось, будто у нее началась менструация. Наверное, ты знаешь, что это означает». Действительно, я это знаю. Если молодой женщине снилось, что у нее менструация, это значит, что менструации не было. Я могу себе представить, что ей хотелось бы еще какое-то время наслаждаться свободой, прежде чем начнутся тяготы материнства. Это был искусный способ сообщить ей о ее первой беременности. Другой мой приятель пишет, что жене его недавно приснилось, будто она заметила молочные пятна на пластроне своей рубашки. Это тоже является признаком беременности, но только уже не первой; молодой матери хочется кормить второго ребенка лучше, чем в свое время первого.

Одной молодой женщине, на несколько недель лишенной общения из-за ухода за своим заболевшим ребенком, после благополучного исхода болезни снится общество, в котором находятся Альфонс Доде, Поль Бурже, Марсель Прево и др.; все они с ней очень любезны и всячески ее развлекают. Эти писатели в сновидении имеет те же черты, что и на своих портретах; М. Прево, чей портрет ей неизвестен, напоминает ей человека, который накануне продезинфицировал комнату больного ребенка и стал первым за долгое время посетителем ее дома. Это сновидение можно перевести без пробелов: «Настало время для чего-то более интересного, чем этот вечный уход за больным».

Пожалуй, этих примеров достаточно для доказательства того, что очень часто и при самых разнообразных условиях встречаются сновидения, которые можно понять только как исполнение желаний и которые открыто демонстрируют свое содержание. Это в основном короткие и простые сновидения, резко отличающиеся от запутанных и чрезвычайно насыщенных композиций, которые в первую очередь привлекали к себе внимание авторов. Однако есть смысл остановиться на этих простых сновидениях чуть подробней. Пожалуй, самые простые формы сновидений можно выявить у детей, психическая деятельность которых, несомненно, менее сложна, чем у взрослых. Детская психология призвана, на мой взгляд, оказывать психологии взрослых те же услуги, какие оказывает исследование строения или развития низших животных изучению структуры высших классов. До сих пор, однако, было сделано не так много сознательных шагов, чтобы использовать детскую психологию в этих целях.

Сновидения маленьких детей часто представляют собой простодушные исполнения желаний и в таких случаях, в отличие от сновидений взрослых, совершенно неинтересны. Они не задают никаких загадок, но, разумеется, бесценны для доказательства того, что сновидение, по своей сути, означает исполнение желания. Мне удалось собрать несколько примеров таких сновидений, приснившихся моим собственным детям.

Прогулке из Аусзее в красивый Халльштатт летом 1896 года я обязан двумя сновидениями, одно из которых приснилось моей восьмилетней в то время дочери, а другое – пятилетнему сыну. В качестве предыстории я должен сообщить, что в это лето мы жили на холме возле Аусзее, откуда в хорошую погоду мы наслаждались прекраснейшим видом на Дахштайн. В подзорную трубу хорошо был виден горный приют Симони-Хютте. Дети все время пытались рассмотреть его через подзорную трубу; не знаю, с каким успехом. Перед прогулкой я рассказывал детям, что Халльштатт лежит у подножия Дахштайна. Они были очень рады предстоящему дню. Из Халльштатта мы прошли в Эхернталь[95 - В ранних немецких изданиях вместо «Эхернталь» ошибочно указывалось «Эшернталь».], который привел детей в полный восторг своими сменяющимися пейзажами. И только один из детей, пятилетний мальчик, стал постепенно капризничать. Как только мы видели новую гору, он сразу же спрашивал: «Это Дахштайн?» – на что мне приходилось отвечать: «Нет, это только предгорье». Повторив этот вопрос несколько раз, он замолк; спуститься с нами по ступенькам к водопаду он вообще отказался. Я решил, что он очень устал. На следующее утро он пришел ко мне, совершенно счастливый, и сказал: «Сегодня ночью мне снилось, что мы были на Симони-Хютте». Я понял его: он ожидал, когда я рассказывал о Дахштайне, что по дороге в Халльштатт он взберется на гору и увидит приют, о котором так много говорилось. Затем, когда ему стало понятно, что ему придется довольствоваться предгорьем и водопадом, он оказался разочарован и расстроился. Сон возместил ему это. Я попытался выяснить подробности сновидения; они были скудными. «Туда нужно подниматься по ступенькам шесть часов», как он слышал.

Также и у моей восьмилетней дочери во время этой прогулки возникли желания, которые были удовлетворены в сновидении. Мы взяли с собой в Халльштатт двенадцатилетнего сына наших соседей, настоящего рыцаря, завоевавшего, как мне казалось, все симпатии маленькой девочки. На следующее утро она мне рассказала свой сон: «Представь себе, мне снилось, будто Эмиль – один из нас, что он говорит вам “папа и мама” и спит вместе с нами в большой комнате, как наши мальчишки. Затем в комнату входит мама и бросает нам под кровати целую горсть шоколадных конфет в синих и зеленых обертках». Братья, которым умение толковать сновидения не передалось по наследству, заявили точь-в-точь как наши авторы: «Это сновидение – бессмыслица». Девочка же заступилась по меньшей мере за одну часть своего сновидения, и для теории неврозов полезно будет узнать за какую: «То, что Эмиль – один из нас, это бессмыслица, но то, что касается шоколадных конфет, – нет». Как раз последнее мне было непонятным. Но жена дала мне по этому поводу разъяснение. По дороге с вокзала домой дети остановились перед автоматом и захотели именно такие шоколадные конфеты в сверкающих металлом обертках, которые, как они знали, мог продать автомат. Мать, однако, справедливо сочла, что в этот день и так было исполнено много желаний, и предоставила исполнение этого желания сновидению. Я эту небольшую сцену не видел. Другую часть сновидения, отвергнутую моей дочерью, я понял сразу. Я слышал сам, как воспитанный гость говорил по дороге детям, что надо подождать папу и маму. Эту временную принадлежность к нашему семейному кругу сновидение девочки превратило в усыновление. Других форм совместного пребывания, нежели формы, воспроизведенные в сновидении, которые были переняты у братьев, ее нежность пока еще не знала. Почему шоколадные конфеты были брошены под кровати, объяснить без расспросов ребенка, разумеется, было нельзя.

О точно таком же сновидении, как у моего сына, я узнал от одного своего приятеля. Оно касается его восьмилетней дочери. Отец вместе с несколькими детьми отправился на прогулку в Дорнбах[96 - Холмистая местность неподалеку от Вены. – Прим. ред.] с намерением посетить приют Рорер-Хютте, но повернул назад, поскольку уже было поздно. Он пообещал детям возместить это в следующий раз. На обратном пути они прошли мимо щита, указывавшего дорогу на Гамо. Дети тут же попросили отправиться на Гамо, но по тем же причинам снова были вынуждены тешить себя надеждой, что смогут сделать это в другой день. На следующее утро восьмилетняя девочка радостно сказала отцу: «Папа, сегодня ночью мне снилось, что ты был с нами в Рорер-Хютте и на Гамо». Таким образом, ее нетерпение предвосхитило исполнение отцовского обещания.

Таким же прямолинейным является и другой сон, вызванный у моей в то время трехлетней дочурки живописными красотами Аусзее. Девочка впервые в жизни каталась на лодке по озеру, и время прошло для нее очень быстро. Когда мы пристали к берегу, она не хотела выходить из лодки и горько плакала. На следующее утро она рассказала: «Сегодня ночью я каталась по озеру». Будем надеяться, что продолжительность этой поездки во сне удовлетворила ее в большей степени.

Моему старшему, в то время восьмилетнему, сыну приснилось осуществление его фантазии. Он ехал с Ахиллом на колеснице, которой управлял Диомед. Разумеется, накануне он восхищался мифами древней Греции – книжкой, которую подарили его старшей сестре.

Если согласиться со мной, что разговор детей во сне тоже относится к сновидению, то тогда я могу привести один из первых снов из моей коллекции. Мою младшую девочку, которой тогда было девятнадцать месяцев, утром рвало, и поэтому весь день ее держали на сухом пайке. Ночью, после дня голодания, можно было услышать, как она возбужденно восклицает во сне: «Анна Ф (р) ейд, зем (л) яника, клубника, яи (ч) ница, каша». Свое имя она употребила тогда, чтобы выразить вступление во владение; список блюд охватывал, наверное, все, что казалось ей самой желанной едой; то, что ягоды присутствовали здесь в двух вариантах, было демонстрацией против домашней санитарной полиции. Причиной этого, видимо, явилось замеченное ею побочное обстоятельство, что няня отнесла ее недомогание на счет переедания земляники; таким образом, за это неудобное для нее заключение она взяла свой реванш в сновидении[97 - Вскоре после этого то же самое действие, что и у младшей внучки, совершило сновидение бабушки, возраст которой в сумме с возрастом ребенка составляет около семидесяти лет. После дня вынужденного голодания из-за беспокойств, доставляемых блуждающей почкой, ей приснилось (очевидно, при этом она перенеслась в счастливое время цветущего девичества), что ее «настоятельно» приглашали в гости на обед и ужин и оба раза угощали самыми изысканными блюдами.].

Считая детство счастливым, потому что ему неведомы пока еще сексуальные страсти, мы не должны упускать из виду, каким богатым источником разочарований, лишений и вместе с тем поводом к сновидениям могут стать для него другие важные жизненные влечения[98 - Дополнение, сделанное в 1911 году: Более глубокое изучение душевной жизни детей показывает нам, однако, что силы сексуального влечения, принимающего инфантильные формы, играют достаточно важную роль в психической деятельности ребенка, на которую до сих пор не обращали должного внимания. Это заставляет нас до некоторой степени усомниться в безоблачном счастье детства, о котором впоследствии взрослые говорят с таким упоением (Ср. мои «Три очерка по теории сексуальности», 1905d).]. Вот еще один пример этого. Моему 22-месячному племяннику было поручено поздравить меня с днем рождения и преподнести мне в подарок корзиночку с вишнями, которые в это время года еще считаются редкостью. По-видимому, сделать это было ему нелегко, потому что он повторял не переставая: «Здесь вишни», и его невозможно было заставить выпустить из рук корзиночку. Но он сумел все же себя вознаградить. Прежде он каждое утро рассказывал матери, что ему снился «белый солдат», гвардейский офицер в плаще, которым когда-то он любовался на улице. На следующий день после жертвы, принесенной им в день моего рождения, он проснулся довольный со словами, причиной которых могло быть только сновидение: «Ге (р) ман съел все вишни!»[99 - Дополнение, сделанное в 1911 году: Необходимо упомянуть, что, как правило, у маленьких детей вскоре появляются более сложные и менее понятные сновидения и что, с другой стороны, сновидения, имеющие столь простой инфантильный характер, при определенных обстоятельствах нередко встречаются и у взрослых. Насколько богаты неожиданным содержанием сновидения у детей в возрасте от четырех до пяти лет, показывают примеры в моем «Анализе фобии пятилетнего мальчика» (1909b) и у Юнга (1910a). – Дополнение, сделанное в 1914 году: Аналитически истолкованные детские сновидения см. также у Хуг-Хелльмут (Hug-Hellmuth, 1911), Путнема (Putnam, 1912), ван Раальте (van Raalte, 1912), Шпильрейн (Spielrein, 1913) и Тауска (Tausk, 1913), а также у Бьянчиери (Bianchieri, 1912), Буземанна (Busemann, 1909, 1910), Дольи и Бьянчиери (Doglia und Bianchieri, 1910, 1911) и прежде всего у Виггама (Wiggam, 1909), который подчеркивает их тенденцию к исполнению желания. – Дополнение, сделанное в 1911 году: С другой стороны, у взрослых сновидения инфантильного типа особенно часто возникают тогда, когда они попадают в непривычные жизненные условия. Так, например, Отто Норденскьёлд в своей книге «Антарктика» (1904) рассказывает об экипаже судна, с которым ему довелось провести зимовку (т. I, с. 336337): «Очень характерными для направления наших самых сокровенных мыслей были наши сны, которые никогда не были такими яркими и многочисленными, как тогда. Даже те из наших товарищей, которым раньше сны снились лишь в исключительных случаях, теперь каждое утро, когда мы друг с другом обменивались своими последними переживаниями из этого мира фантазий, могли рассказывать длинные истории. Все они касались того внешнего мира, который теперь был от нас так далек, но часто также приноравливались к нашей нынешней жизни. Приведу одно особенно характерное сновидение. Одному из наших товарищей снилось, будто он сидит на школьной скамье и занимается тем, что сдирает шкуру с миниатюрных тюленей, специально изготовленных для учебных целей. Впрочем, чаще всего наши сновидения вращались вокруг темы еды и питья. Один из нас, грезивший по ночам, что его приглашают на большой званый ужин, был от всей души рад рассказать утром о том, что он “ел обед из трех блюд”; другому снился табак, целые горы табака; третьему – корабль, на всех парусах мчавшийся по открытому морю. Заслуживает упоминания еще один сон: приходит с почтой почтальон и подробно объясняет, почему так долго не было писем – он отнес их не по тому адресу, и ему стоило больших трудов вернуть их обратно. Разумеется, с нами во сне происходили самые невероятные вещи, но недостаток фантазии почти во всех сновидениях, которые я видел сам или о которых рассказывали товарищи, явно бросался в глаза. Наверное, если бы все эти сновидения были записаны, они представляли бы большой интерес с психологической точки зрения. Но легко можно понять, каким вожделенным был сон, потому что он мог нам дать все то, что каждый из нас так страстно желал». – Дополнение, сделанное в 1914 году: Приведу еще цитату Дю Преля (Du Prel, 1885): «Мунго Парку, изнемогавшему от жажды во время путешествия по Африке, беспрестанно снились водные долины и луга его родины. Тренку, терзаемому голодом в темнице близ Магдебурга, снилось, что он окружен обильными яствами, а Джордж Бак, участник первой экспедиции Франклина, когда из-за ужасных лишений был близок к смерти от голода, постоянно видел во сне изобилие всевозможной пищи».]

Что снится животным, мне неизвестно. Одна поговорка, упоминанием которой я обязан одному из моих слушателей, утверждает, что знает об этом, ибо она задает вопрос: «Что снится гусю?» – и сама на него отвечает: «Кукуруза (Маис)»[100 - Дополнение, сделанное в 1911 году: Другая венгерская поговорка, приведенная Ференци (Ferenczi, 1910), утверждает в более развернутой форме, что «свинье снятся желуди, а гусю – маис».Дополнение, сделанное в 1914 году: Еврейская пословица гласит: «Что снится курице? – Просо». (Bernstein, Segel, 1908, 116.)]. Вся теория, утверждающая, что суть сновидения – исполнение желания, заключена в этих двух фразах[101 - Дополнение, сделанное в 1914 году: Я отнюдь не собираюсь утверждать, что ни один автор до меня не пытался выводить сновидение из желания. (Ср. начало следующей главы.) Кто придает значение таким указаниям, тот мог бы сослаться на врача Герофила, жившего в древности при Птолемее I, который, согласно Бюхзеншютцу (B?chsensch?tz, 1868), выделяет три вида сновидений: ниспосланные богом, естественные, возникающие тогда, когда душа создает себе образ того, что ей полезно и что может случиться, и смешанные сновидения, возникающие сами собой при приближении к образам, когда мы видим желаемое. Из собрания примеров Шернера Й. Штерке (St?rcke, 1913) выделяет одно сновидение, которое сам автор характеризует как исполнение желания. Шернер утверждает: «Фантазия тотчас исполняет желание сновидицы в бодрствовании просто уже потому, что оно было живо в ее душе». Это сновидение относится к снам-настроениям; к ним близки сновидения о «страстной мужской и женской любви» и о «дурном настроении». Как мы видим, Шернер приписывает желанию в сновидении то же значение, что и любому другому душевному состоянию в бодрствовании, не говоря уже о том, что он соотнес желание с сущностью сновидения.].

Теперь мы видим, что мы бы пришли к нашей теории о скрытом смысле сновидения более коротким путем, если бы обратились к общеупотребительным оборотам речи. Хотя народная мудрость и отзывается порой весьма презрительно о сновидениях (считают, что она признает правоту науки, утверждая, что «сны – это пена»), все же в разговорной речи сновидение выступает чаще всего как исполнение заветных желаний: «Мне и во сне такого не снилось», – восклицает в восхищении тот, у кого действительность превзошла все ожидания.

IV. Искажение в сновидении

Утверждая, что исполнение желания является смыслом каждого сновидения, то есть что других сновидений, кроме снов-желаний не бывает, я заранее предвижу самые решительные возражения. Мне возразят: «То, что есть сновидения, которые следует понимать как исполнение желаний, отнюдь не ново – это давно уже отмечалось многими авторами (ср. Radestock, 1879; Volkelt, 1875; Purkinje, 1846; Tissiе, 1898; M. Simon, 1888 о вызванных голодом сновидениях заключенного барона Тренка и одно место у Гризингера – Griesinger, 1845). А то, что не может быть никаких других сновидений, кроме снов, исполняющих желания, – это опять-таки одно из неправомерных обобщений, которое, к счастью, легко опровергнуть. Ведь достаточно часто встречаются сновидения, где можно обнаружить самое неприятное содержание, но нет ни одного следа какого-либо исполнения желания». Философ-пессимист Эдуард фон Гартман, пожалуй, наиболее далек от теории исполнения желаний. В своей «Философии бессознательного» (Hartmann, 1890, Bd. 2) он говорит: «Что касается сновидения, то в состояние сна переносятся вместе с ним все хлопоты бодрствования, за исключением разве что одного – того, что в какой-то степени может примирить образованного человека с жизнью, а именно удовольствия, получаемого от науки и искусства…» Но и менее недовольные наблюдатели, такие, как Шольц (Scholz, 1887), Фолькельт (Volkelt, 1875) и др., подчеркивали, что в сновидении чаще присутствуют боль и неудовольствие, нежели удовольствие. Более того, Сара Уид и Флоренс Халлам, проанализировав свои сны, в числовом выражении представили доказательства преобладания в сновидениях неудовольствия (Hallam, Weed, 1896). 57,2?% сновидений они называют неприятными и только 28,6?% – приятными. Помимо этих сновидений, переносящих в состояние сна разнообразные неприятные чувства, возникшие в жизни, существуют также страшные сны, в которых эти самые ужасные из всех неприятных ощущений будоражат нас до тех пор, пока мы не просыпаемся, и особенно таким страшным снам подвержены дети (ср. работу Дебаккера [Debacker, 1881], посвященную pavor nocturnus), у которых сны-желания, как мы обнаружили, проявляются открыто.

И действительно, именно страшные сны, казалось бы, исключают возможность обобщения тезиса, к которому мы пришли, основываясь на примерах в предыдущем разделе, что сновидение представляет собой исполнение желания, и даже вроде бы делают его абсурдным.

Тем не менее опровергнуть эти якобы убедительные возражения не очень сложно. Просто необходимо иметь в виду, что наше учение основывается не на оценке явного содержания сновидения, а относится к содержанию мыслей, которое открывается благодаря работе по истолкованию сновидения. Сопоставим явное и скрытое содержание сновидения. Действительно, есть сновидения, явное содержание которых имеет самый неприятный характер. Но пытался ли кто-нибудь истолковать эти сновидения, раскрыть их скрытое содержание? Если нет, то оба возражения к нам уже не относятся; ведь остается возможность того, что даже неприятные и страшные сны после истолкования окажутся исполнениями желания[102 - Дополнение, сделанное в 1909 году: Совершенно невероятно, с каким упорством читатели и критики игнорируют эту идею и оставляют без внимания принципиальное различие между явным и латентным содержанием сновидения. – Дополнение, сделанное в 1914 году: Из всех высказываний, имеющихся в литературе, ни одно, однако, не соответствует этому моему положению, как одно место в статье Дж. Салли «Сон как откровение» (Sully, 1893), ценность которой не уменьшается из-за того, что я впервые ссылаюсь на нее только сейчас: «It would seem, then, after all, that dreams are not the utter nonsense they have been said to he by such authorities as Chaucer, Shakespeare and Milton. The chaotic aggregations of our night-fancy have a significance and communicate new knowledge. Like some letter in cipher, the dream-inscription when scrutinized closely loses its first look of balderdash and takes on the aspect of a serious, intelligible message. Or, to vary the figure slightly, we may say that, like some palimpsest, the dream discloses beneath its worthless surface-characters traces of an old and precious communication». [«После всего этого, наверное, становится ясным, что сновидения – это не полная бессмыслица, как полагают такие авторитеты, как Чосер, Шекспир и Милтон. Хаотические нагромождения наших ночных причуд имеют свое значение и сообщают новое знание. Как в зашифрованном письме, “надпись” в сновидении после тщательного изучения теряет свое первое впечатление галиматьи и приобретает аспект серьезной, понятной вести. Или, выражаясь несколько иначе, мы можем сказать, что, подобно некоему палимпсесту, сновидение обнаруживает под своими ничего не значащими буквами на поверхности следы древнего ценнейшего сообщения». Разрядка Фрейда. – Прим. пер.]].

В научной работе часто бывает полезно, когда решение проблемы доставляет трудности, привлечь вторую проблему, подобно тому, как два ореха проще расколоть друг о друга, чем каждый из них по отдельности. Поэтому перед нами стоит не только вопрос: каким образом неприятные и страшные сны могут быть исполнениями желаний, но и, основываясь на наших предыдущих рассуждениях о сновидении, у нас возникает второй вопрос: почему сновидения, индифферентные по своему содержанию, которые оказываются исполнениями желаний, не обнаруживают этого своего смысла в явном виде? Возьмем, например, подробно проанализированное нами сновидение об инъекции Ирме; оно отнюдь не имеет неприятного характера и в результате толкования оказывается очевидным исполнением желания. Но зачем вообще нужно толкование? Почему сновидение не говорит прямо того, что оно означает? На самом деле и сновидение об инъекции Ирме поначалу не кажется изображением исполнения желания сновидца. У читателя не возникнет такого впечатления, но я сам не знал этого, пока не провел анализ. Назовем такое поведение сновидения, которое нуждается в объяснении, фактом искажения в сновидении, и тогда встает второй вопрос: откуда берется это искажение?

Если расспросить о самых первых мыслях, которые возникают по этому поводу, то можно, пожалуй, найти самые разные решения, например, сказать, что во время сна человек не в состоянии дать соответствующего выражения своим мыслям. Однако анализ некоторых сновидений заставляет нас дать искажению во сне другое объяснение. Я постараюсь показать это на примере второго моего сновидения, которое опять-таки требует большой откровенности с моей стороны, но вознаграждает за эту личную жертву основательным прояснением проблемы.

Предварительное сообщение

Весной 1897 года я узнал, что два профессора нашего университета предложили выдвинуть меня на присуждение звания экстраординарного профессора. Это известие было для меня неожиданным, и я обрадовался ему как выражению признания моих заслуг со стороны двух выдающихся ученых, которое нельзя было объяснить личными отношениями. Но я тут же сказал себе, что не вправе связывать с этим событием каких-либо ожиданий. В последние годы министерство оставило без внимания ряд таких ходатайств, и несколько моих старших коллег, как минимум равных мне по заслугам, уже много лет понапрасну ожидали подобного назначения. У меня не было никаких причин думать, что меня ждет лучшая участь. Таким образом, я решил заранее этим утешиться. Насколько мне известно, я нечестолюбив и достаточно успешно занимаюсь своей врачебной деятельностью, не обладая высоким званием. Впрочем, речь шла совсем не о том, каким я считал виноград – кислым или сладким, потому что, без сомнения, он висел для меня чересчур высоко.

Однажды вечером меня навестил один мой коллега Р. – один из тех, судьба которого послужила для меня предостережением. Будучи уже долгое время кандидатом на звание профессора, которое в нашем обществе делает врача полубогом для его больных, и менее смиренным, чем я, он время от времени наведывался в бюро высокого министерства, чтобы способствовать решению своего вопроса. После одного из таких посещений он и пришел ко мне. Он сообщил, что на этот раз ему удалось припереть к стенке высокопоставленного чиновника и напрямую спросить его, действительно ли его назначению препятствуют конфессиональные соображения[103 - Выражение «конфессиональные соображения» относится, разумеется, к антисемитизму, свирепствовавшему в Вене уже в 90-е годы.]. Ответ гласил, что, «конечно… при нынешних веяниях… его превосходительство… пока не может» и т. д. «Теперь, по крайней мере, я знаю, в чем дело», – закончил мой друг свой рассказ, который не принес мне ничего нового и только укрепил меня в моем смирении. Эти же конфессиональные соображения вполне относились и к моему случаю.

Утром после этого визита мне приснился следующий сон, который интересен также и своей формой. Он состоял из двух мыслей и двух образов, причем мысль и образ сменяли друг друга. Но я приведу здесь лишь первую половину сновидения, поскольку другая ничего общего не имеет с той целью, которой должно служить сообщение об этом сне.

I. Приятель Р. – мой дядя. Я испытываю к нему большую нежность.

II. Я вижу, что его лицо несколько изменилось. Оно словно вытянулось; особенно выделяется обрамляющая его рыжая борода.

Затем последовали две другие части – снова мысль и образ, которые я пропущу.

Толкование этого сна происходило следующим образом.

Когда утром мне вспомнилось это сновидение, я рассмеялся и сказал: «Этот сон – полная бессмыслица!» Но я никак не мог от него отделаться, и он весь день преследовал меня, пока наконец вечером я не упрекнул себя: «Если кто-нибудь из твоих пациентов сказал бы про свое сновидение, что это полная бессмыслица, то наверное ты бы сделал ему замечание и предположил, что за сном скрывается какая-нибудь неприятная история, которую он отказывается принимать к сведению. Ты поступаешь точно так же; твое мнение, будто этот сон – полная бессмыслица, означает лишь твое внутреннее сопротивление толкованию сновидения. Не удерживай себя от этого». Таким образом, я приступил к толкованию.

«Р. – мой дядя». Что это может значить? Ведь у меня был всего один только дядя, дядя Йозеф[104 - Удивительно, как здесь моя память – в бодрствовании – ограничивается в целях анализа. Я знал пятерых своих дядей, и одного из них любил и уважал. Но в тот момент, когда я преодолел нежелание истолковать свое сновидение, я сказал себе: «У меня был всего один дядя, тот, которого я видел во сне».]. С ним, однако, случилась печальная история. Однажды – с тех прошло уже больше тридцати лет – он, поддавшись корыстолюбивым намерениям, совершил поступок, который сурово карается законом, а затем также понес наказание. Мой отец, который тогда за несколько дней поседел от горя, имел обыкновение всегда говорить, что дядя Йозеф никогда не был плохим человеком, но, наверное, был дураком; так он выразился.

Если, таким образом, приятель Р. – мой дядя Йозеф, то тем самым я хочу, наверное, сказать: «Р. – дурак». Маловероятно и очень неприятно! Но тут я вспоминаю лицо, виденное мной во сне, вытянутое, с рыжей бородой. У моего дяди действительно такое лицо, вытянутое, обрамленное красивой светлой бородой. Мой приятель Р. был темным брюнетом, но когда брюнеты начинают седеть, они расплачиваются за великолепие своей молодости. Их черная борода постоянно претерпевает неприятную метаморфозу; сначала она становится рыжей, затем желтовато-коричневой и, наконец, седой. На этой стадии находится теперь борода моего приятеля Р.; впрочем, и моя тоже, как, к своему неудовольствию, замечаю я. Лицо, увиденное мною во сне, является одновременно лицом моего приятеля Р. и моего дяди. Оно сродни смешанной фотографии Гальтона, который, чтобы выявить семейные сходства, фотографировал несколько лиц на одну и ту же пластину (Galton, 1907, 6 etc. и 221 etc.). Таким образом, не может быть никаких сомнений в том, что я действительно думаю: мой приятель Р. – дурак, как мой дядя Йозеф.

Пока еще я не догадываюсь, с какой целью я установил эту связь, против которой вынужден постоянно защищаться. Она все же не очень глубокая, поскольку мой дядя был преступником, а мой приятель Р. имеет безукоризненную репутацию. Правда, однажды его оштрафовали за то, что он сбил велосипедом школьника. Неужели я имею в виду этот проступок? Но тогда над этим сопоставлением можно было только посмеяться. Но тут мне вдруг вспоминается другой разговор, причем на эту же тему, который у меня состоялся несколько дней назад с другим моим коллегой Н. Я встретил Н. на улице; его тоже предложили сделать профессором. Он знал об оказанной мне чести и поздравил меня. Я решительно отклонил его поздравления. «Именно вам не следовало бы шутить, поскольку вы по своему опыту знаете цену таких предложений». Он ответил, по-видимому, не очень серьезно: «Этого нельзя знать. Против меня есть нечто особенное. Разве вы не знаете, что одна особа обвинила меня в правонарушении? Мне нет надобности вас уверять, что расследование было прекращено; это была попытка обыкновенного вымогательства, и мне потом еще пришлось прилагать все старания, чтобы избавить обвинительницу от наказания. Но наверное, в министерстве используют это дело против меня, чтобы не возводить меня в звание. Но ваша-то репутация безупречна». Вот предо мной и преступник, а вместе с тем истолкование и тенденция моего сновидения. Мой дядя Йозеф изображает собой двух коллег, не получивших звания профессора, – одного как дурака, другого – как преступника. Теперь я также знаю, зачем мне такое изображение нужно. Если в отсрочке присвоения звания моим приятелям Р. и Н. решающую роль сыграли конфессиональные соображения, то тогда и мое назначение поставлено под сомнение; если же в обоих случаях она объясняется другими причинами, которые меня не касаются, то надежды у меня остаются. Именно так и ведет себя мое сновидение; оно превращает одного из них, Р., в дурака, а другого, Н., – в преступника; я же ни тот ни другой; то, что есть у нас общего, упраздняется; я могу радоваться своему скорому назначению, и лично меня не касается неприятная информация, которую я узнал из рассказа Р. о высокопоставленном чиновнике.