Мать-мачеха

В комнатах было пусто и темно Калерия отослала служанку и решила, что просто не отопрет, если у калитки будет кто-нибудь звонить. Ингельштета она так поздно не ждала, а о Пьере она не заботилась. Темнело быстро, сразу. Сумерок почти не было, и в небе теперь дрожали большие и близкие звезды. Калерия хотела зажечь лампу, но в ней не оказалось керосина. Мрак стал пугать ее, ей хотелось, чтобы горничная вернулась поскорее. На балконе все-таки было светло, и она вышла на балкон. В лицо ей пахнуло пронзительною вечернею сыростью горного ущелья. Казалось, бледный, тонкий туман шевелился между деревьями. Со всех сторон теснили горы, сдавливали узко, а полоса неба наверху казалась выше.

Калерия плотно закуталась в красный платок, казавшийся теперь совсем черным по сравнению с ее платьем. Так же чернели на бледном лице губы, слишком яркие днем.

Вдруг Калерии почудился скрип шагов. Кто это мог быть? Калитка заперта. Положим, забор такой низенький… Верно, какой-нибудь кинто забрался сюда и вряд ли с добрыми намерениями. Калерия в ужасе вскочила с кресла. Какая неосторожность оставаться одной ночью, да еще на Кавказе! Она собиралась закричать, но вдруг увидала перед собой довольно высокую, сутуловатую фигуру в белом.

– Нельзя ли видеть госпожу Рендич?

Что-то очень далекое, знакомое послышалось Калерии в звуках этого голоса.

– Рендич – я, – отвечала Калерия. – Что вам угодно?

– Вы меня не узнаете, Калерия Александровна? Да, конечно, тут темно… И, может быть, я слишком поздно… Но мне передал Горяинов, что вы позволяете мне навестить вас…

– Алексей… Алеша Ингельштет! – с нервным смехом воскликнула Калерия. – Это вы? Идите сюда, здравствуйте! Так темно, что я не вижу вас, но это и не нужно: мы хорошо помним друг друга, не правда ли?

Алексей вошел на балкон и, пожав протянутую в темноте руку, сел недалеко от Калерии. Лица его совершенно нельзя было различить; светлел только белый китель да фуражка в руках.

Калерия, несмотря на свою практичность и косность, имела некоторую склонность к романтизму. Это странное свидание в темноте с человеком, который любил ее в дни юности, волновало ее. Она не видела Алексея, и ей казалось, что перед нею тот же гимназист с легкими кудрявыми волосами, она сама – наивная девочка, которой этот мальчик начинает нравиться. Ей подумалось, что, может быть, Алексей любит ее до сих пор, – ей хотелось, чтобы это было так.

– Вы здесь, и не зашли ко мне, – сказала она с упреком. – Ведь вы же знали, что я всей душой буду рада вас видеть.

– Калерия Александровна, я не знал… много времени прошло…

Она заметила в его голосе какие-то новые звуки – усталые и даже огрубелые.

– Вы думаете, что я забыла, что я очень изменилась? О, я все та же в глубине души, уверяю вас. Может быть, я виновата перед вами, простите меня. Мне пришлось много пережить с тех пор, увидеть свои ошибки. Я стала умнее, не вспоминайте мне злого…

И Алексей почувствовал, как маленькая, теплая рука схватила его руку и пожала. Он тоже был взволнован, но не радостно, а как-то пугливо, тяжело. К волнению примешивалось чувство неожиданности и стыда. Он знал, что любит Виктусю, а между тем этот мрак и эта встреча смущали его и заставляли вспоминать прежнее, детское, тяжелое, но все-таки ему дорогое. Он хотел, идя к ней и помня ее умной и решительной, быть откровенным, попросить совета и утешения, ждал от не покровительственного тона, и вдруг она встречает его в темноте, говорит взволнованным голосом, берет его за руку. Он не хотел вникать в это, но и не мог остаться равнодушным.

– Послушайте, Алеша, расскажите мне все: как вы жили, как тогда… – Она остановилась на минуту. – Вы скоро тогда забыли меня? Расскажите мне все вашу жизнь, а я расскажу вам про себя, и вы увидите, что мы еще можем понять друг друга.

– Эх, что рассказывать, Калерия Александровна, – проговорил Алеша. – Моя жизнь тяжелая, пустая; но, поверьте, воспоминание о вас – это такое светлое пятно… Не знаю, как бы я жил без этого воспоминания. Но я вам расскажу все, и вы увидите…

– Расскажите, дорогой друг, – проговорила Калерия, – вы не знаете, как сердце мое готово понять и утешить вас. Я тоже одинока и совсем не так счастлива, как думают обо мне…

Вдруг в окнах дачи замелькал свет, и, прежде чем Алеша успел ответить, на пороге балкона показалась горничная с яркой лампой в руках. Весь балкон теперь был облит лучами. В саду сделалось еще темнее: он чернел, как пропасть. Свет лампы казался слишком резким, желтым и неприятным.

– Ах, Дуняша, – проговорила Калерия, поднимая к глазам узкую руку, – зачем вы… Ну все равно; дайте сюда!

Дуняша поставила лампу на стол и вышла.

– Подайте нам чаю! – крикнула ей вслед Калерия уже совсем другим, хозяйским, голосом.

На огонь тотчас же слетелись ночные бабочки, большие, черные, безмолвно трепетавшие мягкими крыльями около белого колпака. Калерия и Алексей с удивлением посмотрели друг на друга. Настроение, вызванное темнотой и прежними воспоминаниями, исчезло безвозвратно. Калерия не могла поверить, что она за минуту перед тем волновалась, держала за руку этого загорелого, сутулого офицера с запуганным, грубым и даже тупым лицом. Прошлое отошло вместе с мраком, который отодвинулся дальше, в сад. Не было ни мальчика, ни школьницы. Калерия менее всего походила на девочку: пополневшая, красивая, с недетским, решительным и смелым выражением лица, – это была уже много испытавшая женщина. Алексей невольно припомнил робкое и нежное лицо Виктуси. Им обоим было стыдно. Некоторое время они молчали, потом Калерия сказала:

– Да, Алексей Николаевич, со старыми друзьями всегда приятно встретиться. Расскажите, расскажите, как поживали, что поделывали… Я даже не слышала, что вы офицером сделались. И переменились как! Возмужали! – протянула она, с чуть заметной усмешкой поглядывая на явно обозначившуюся лысину под коротко остриженными волосами.

Алексей сидел согнувшись, опустив глаза, и скоро досадное чувство Калерии заменилось жалостью. Прежнего Алеши не было, он превратился во что-то некрасивое и забитое, и Калерии хотелось узнать, как это случилось, куда девался милый мальчик, которого она еще несколько минут назад тому наивно думала найти неизменным.

– Ну что же вы молчите? – прибавила она голосом, опять более задушевным, но уже как старшие обращаются к младшим, и, видимо, желая его ободрить. – Право, мне очень хочется знать, как вы жили и что делали и как живете теперь. Я помню вашу мать, – эта женщина делала вам жизнь такой тяжелой тогда. Я надеюсь, что теперь это все изменилось…

Алексей поднял на нее умоляющие глаза, похожие на глаза животного, которого очень много били, и его неожиданное, смелое волнение исчезло. Он стал просительным, робким и безнадежным.

– Нет, я плохо жил, – заговорил он, – я очень плохо жил. Я и теперь не знаю, зачем я живу и как это все будет… конечно, живешь, живешь, – терпишь, терпишь, а потом вдруг-сил не хватает. Я вот теперь именно на краю, пустоты больше не могу вынести. Моя мать, вы знаете, какая, а я – не мог и не могу против нее… уж это – судьба. Каждый человек, конечно, мечтает о спасении, за соломинку хватается, и вот, если бы моя мать согласилась… Я люблю одну девушку, Калерия Александровна, – продолжал он, спеша все сразу высказать и чувствуя, что если остановится теперь, то второй раз не начнет. – Я ее люблю. Она одна могла бы меня спасти, поддержать, а вот мать не хочет… Что же делать, как быть?

Услыхав это признание, Калерии на минуту опять сделалось стыдно, когда она вспомнила свои нелепые мысли о том, что, может быть, Алексей ее еще любит, – стыдно и неприятно. Но она пересилила себя и сказала участливо:

– Ваша мать не хочет вашего брака? Но ведь вы же взрослый человек, ведь это странно и нелепо… Если вы думаете, что в этом ваше спасение, идите против нее…

– Да я не могу! – воскликнул Алексей с отчаянием. – Никогда не мог и теперь не могу! Она сильнее, она погубит меня, а на своем поставит… Но что обо мне, потом… Скажите о вас, Калерия Александровна… Вы – довольны вашей жизнью, – счастливы?

– Я довольна. Моя жизнь простая, ее нечего рассказывать. Вы, верно, интересуетесь, как мы разошлись с вашим другом, Шмитом? Мы, собственно, никогда и не сходились, это была ошибка. Через три месяца после нашей свадьбы выяснилось, что он любит несвежее белье, длинные волосы, черную работу и деревенскую грязь. А я люблю только красивое, музыку и славу. И мы разошлись. С тех пор… Не все ли равно, что с тех пор? Вы знаете, я – актриса, пою в опере, надеюсь со временем петь еще лучше, если не потеряю голоса. Я почти довольна… Но – вы, милый друг, вот где главное! Если б я могла помочь вам… да вряд ли я могу что-нибудь…

Она хотела сказать: «Познакомьте меня с вашей невестой», но остановилась, вспомнив, что здесь, в провинции, многие дамы чуждаются ее общества и боятся ее знакомства.

– Хотите, я поговорю с вашей матерью… – начала было Калерия нерешительно, но Алексей посмотрел на нее с таким ужасом, что Калерия не кончила фразы.

Долго они говорили еще. Алексей становился все откровеннее, высказывался, путаясь и спеша, забывая о собеседнице, только отдыхая на том, что может говорить, а Калерии все больше было жаль этого изуродованного человека с непобедимым ужасом перед собственной матерью. Калерии было жаль, но она чувствовала, что бессильна. Ингельштет ее интересовал.

XIII

В беседке, около довольно богатой дачи, на горе, сидела Виктуся с двумя рыжими веснушчатыми мальчиками и занималась с ними арифметикой.

– Ну вот, ну вот, – твердила она слабым голосом, – ежели в бассейн выходят три крана…

Старший мальчик, с вихрами более длинными, перебил ее:

– Ладно, три крана… А отчего у вас, Виктория Федоровна, глаза красные? Вы точно курица мокрая ходите. Вы и о задачах не думаете нисколько.

– Занимайтесь вашим делом, – сказала Виктуся, стараясь придать голосу строгость, но строгости не вышло.

– Нет, – я попрошу маму нанять мне гувернера, – продолжал мальчик. – Что мне с бабьем нюни разводить? Какая вы для нас гувернантка? Вы и в компаньонки к Варе не годитесь: Варя вас терпеть не может.

Виктуся хотела что-то возразить, но в эту минуту у калитки палисадника показалась высокая, прямая фигура m-me Ингельштет, которая заставила Виктусю побледнеть и умолкнуть сразу. Мальчики, напротив, пользуясь предлогом, вскочили и бросились навстречу гостье.

– Здравствуйте, Елена Филипповна, – проговорил старший довольно, впрочем, сдержанно, потому что они оба безотчетно боялись этой высокой, серьезной дамы. – Мама дома, не угодно ли я проведу вас к ней?

– Не беспокойся, милый, я найду дорогу, – сухо сказала она, слегка отстраняя его. – Вы, кажется, занимались? Ступай, ступай к Виктории Федоровне…

И она, издали кивнув головой Виктусе, прошла в дом.

M-me Осокина встретила Елену Филипповну с необычайной ласковостью и почтением. Это была полная дама лет сорока пяти, низенькая, с редкими каштановыми волосами, с толстыми щеками и слегка заплывшими глазками, которые не выражали ничего, кроме хитрости и большой злости.

– Ах, Елена Филипповна! Милости просим! Как вы решились на нашу гору? Когда я была у вас прошлый раз, мне помнится, вашим ногам было хуже. Надеюсь, теперь вы здоровы?

– Благодарю вас, Анна Дмитриевна, как вы поживаете? Что Варенька? Где она теперь, дома?

– Нет, Варя поехала кататься верхом. Знаете, сезон кончается… ведь уже августа вторая половина, скоро все разъедутся; так надо пользоваться последними удовольствиями.