Демократия и бомбардировки. Есть ли будущее у демократии?

«Демократический Левиафан»

Создатели Проекта глобальной демократии делают вид, что все внутригосударственные демократические проблемы решены. Между тем, современные теоретики демократии указывают на возможность новых форм антидемократического правления в демократических странах: осуществление национального гомогенного проекта, верховенство денег, «демократический Левиафан» (Kin, 1995).

Современная мифологизация демократии предусматривает длительную традицию критических суждений об этой форме власти. Платон утверждал, что излишек равноправия и свобод приводит демократию к тирании и анархии, Аристотель открыл роль демагогии в демократии, Токвиль – тиранию большинства, а Кин современную угрозу демократии обнаружил в медийном либерализме.

Современные теоретики (Dal, 1994; Bobio, 1990; Kin, 1995) критически исследуют корни демократических институтов. По их мнению, гражданские демократии сталкиваются с кризисом легитимности, а Джон Кин делает четкий вывод: «Сегодня в сердце всех демократических режимов таится зародыш деспотии» (Kin, 1995:74). К такому выводу он пришел в результате блистательного анализа многочисленных форм вмешательства государства в сферу общественного мнения. Так, государство обладает исключительными полномочиями (цензура), оно вооружено секретностью (армия и полиция), ложью, государственной информацией, корпоративизмом. Возрастание политической власти, не несущей ответственности перед гражданами и не подчиняющейся требованиям справедливости, Кин называет «демократическим Левиафаном». В недрах нового Левиафана кроется «невидимая сила» (Боббио), или «власть под крыльями ночи» (Кин).

Современную критику демократии могут воспринимать как стремление исправить демократические институты. Между тем, иная интерпретация внутренней слабости демократии исходит из того предположения, что зарождается новая форма превосходства в отношениях между странами, которая по форме и риторике будет демократической, а на деле антидемократической. В соответствии с этой точкой зрения, демократия не должна лишать своих внутренних противников демократических ценностей, даже если они обосновались в центре демократической власти. Ростки деспотии в демократических системах кроются в природе некоторых основных социальных и политических институтов: в демократическом обществе существуют недемократически структурированные институты – церковь, армия, полиция, суд. Между тем, существуют и демократические институты с огромным потенциалом недемократического устройства – политические партии, руководитель государства, СМИ. Гражданская демократия не в состоянии создать формулу для ослабления напряженности в отношениях между формами контроля и автономии этих институтов. Она развивает свободу воли индивидуумов, а также общественных механизмов, которые не позволяют индивидууму пользоваться свободой воли.

Критический взгляд на внутренние противоречия демократии в государстве призван обуздать политическую эйфорию. Логически и политически нет условий для мифологизации демократии в глобальном плане, поскольку она не справилась с собственными внутренними противоречиями.

Здесь нет предмета для дискуссии об искусственном превосходстве демократического строя над недемократическим. Речь идет о том, что институционализация демократии длится два века, и что она сформировалась в одной части мира (Западная Европа и США). Попытка организовать остальной мир в соответствии с этой моделью является прямым отрицанием живого развития любой культуры – ее опыта и ее мудрости, а новая политическая конструкция мира является по существу радикализацией «демократического Левиафана» в международных отношениях.

В экспорт евро-американского продукта с помощью ООН вбрасывается идеология прав человека. Если дипломатия демократии является глобальной стратегией, то идеология прав человека со своими размытыми значениями годится для всяческого употребления.

Права существуют, чтобы ими кто-нибудь пользовался. Идеология прав человека в сиюминутных интересах относится к индивидууму, к обществу, экономике, к политическим потребностям, культуре. Политический лейтмотив прав человека предусматривает те обязательства, которые структурирует любое организованное сообщество и без которых оно не может существовать.

Вся чрезмерность и произвольность употребления прав человека не является аргументом, отрицающим ценность прав человека и гражданина, однако это вносит неразбериху, которую создает глобально преобладающее истолкование прав человека и гражданина. Как и в случае с демократией, здесь следует спросить: кто определяет содержание прав человека?

Возвращение к Токвилю: кто является субъектом демократической глобализации?

Демократия предполагает определенную систему политических институтов и ценностей, но также интересы определенного человека. В свои фундаментальные принципы она включает и особое понимание человека, его потребностей и целей, а также ментальные особенности национальных обществ. Для понимания антропологической сущности демократии достаточно припомнить мысли Токвиля об этом. Без психологических, моральных и социальных особенностей личности был бы невозможен мощный экономический и общественный прогресс США. 150 лет тому назад Токвиль отметил, что в Америке преобладает «всеобщее движение» и «лихорадочное беспокойство», и в основе такой динамики общества лежит определенный взгляд на антропологию.

Какой была (и осталась) психосоциальная структура человека американской демократии?

Основная характерная черта американского человека, которую Токвиль неоднократно подчеркивает в своей книге – стремление к материальному благосостоянию. Ориентация на материальное обогащение в стране – всеобщее явление. «Все здешнее общество охвачено стремлением удовлетворить даже самые ничтожные потребности и обеспечить максимальные удобства в жизни» (Tokvil, 1991:489). Такая ценность формирует особую жажду богатства, а также силы и славы. «Любовь к богатству лежит в основе всех поступков американцев, что придает всем их страстям некое семейное сходство, а их созерцание быстро утомляет» (Tokvil, 1991:560). Ценностная ориентация на личное обогащение корреспондируется с эмоциональными и моральными чертами личности. По мнению Токвиля, американец – человек «горячих желаний, предприимчив, отважен, и в первую голову – новатор» (Tokvil, 1991:343).

Нет сомнения в том, что только такие особенности личности и согласованные с ними институты могли осуществить такое материальное и технологическое развитие Америки, которого не смогла добиться ни одна другая нынешняя цивилизация. Если индивидуум обуян страстью к обогащению, тогда к этому должен стремиться и его народ. Все штаты в стране, констатировал Токвиль, вдохновляются одними и теми же ценностями – производство, торговля, обогащение. Именно эту особенность (ненасытность) человека как родо-племенного существа демократия сделала моделью социализации. В истории всегда существовали личности и группы, разделяющие подобные ценности, но только демократический строй сделал ориентацию на обогащение универсальной.

Личные достижения – основной критерий толкования демократии в Америке. Молодой американец «уважает только то, что отдельная личность может достичь только в результате своих личных усилий» (Вебер, 1964).

Наша тема не требует обзора других импликаций американской антропологии, таких, как, например, отношение к другим народам. 180 лет тому назад Токвиль установил, что такой человек и такая страна неумолимо придет к дальнейшему распространению американской демократии на другие страны и континенты. Появилась новая «индустриальная аристократия», которая никогда ранее не существовала, и на это явление все друзья демократии «должны постоянно обращать озабоченный взгляд» (Tokvil, 1991:507). Причем озабоченность должна быть политического свойства. На фундаменте такой ценностной ориентации вырастает новая форма деспотизма, которая отличается от старых тираний специфической подчиненностью и попечительством. Она всеохватывающая, но мягкая, и «уничтожает человека, не мучая его» (Tokvil, 1991:634). Общественную основу нового деспотизма Токвиль нашел в неудержимом эгоизме индивидуальной алчности. Каждый занят своими потребностями и организацией другого человека и общественной группы. Американцы стремятся «овладеть морями, как римляне стремились завоевать мир» (Tokvil, 1991:345). Повторят ли они судьбу Рима?

Рассуждая на темы глобализации демократии и проблем, возникающих на ее пути, невозможно обойти размышления Токвиля. Он предугадал тенденцию, а конец XX века только обогатил его предвидение. США – субъект глобализации демократии, а проблемы, возникающие у других национальных демократий, отражаются в том, что те не выстроили в своей истории подобную антропологическую основу, которая помогает развиваться американскому обществу. В европейском обществе, к примеру, в германской культуре, особенности личности комплексно отличаются от славянской (Vest, 1995). Вне европейского культурного пространства антропологическое разнообразие еще более пестрое.

Ускоренное распространение американского типа человека как субъекта демократических институций вступает в противоречие со многими национальными объединениями и странами. Противоречия можно избежать, если каким-то чудом внезапно изменятся некоторые особенности личности, которые веками накапливались благодаря ценностям, понятиям, верованиям (Шпенглер, 1989). Это должно превратить человека молящегося, или человека трагического, в человека, стремящегося к богатству. Проблема в том, что человек, молящийся Богу, должен в этом случае подчиниться человеку, стремящемуся к богатству.

Моральность демократического экспансионизма

Форсирование глобальной демократизации идейно и политически напоминает о полемике по поводу французской революции между Эдмундом Верком и Томасом Пейном. Аргумент Верка в защиту старого порядка основывался на традиции и авторитетности примеров, он выступал против метафизических абстракций и восторгов. Пейн обнаружил универсальные ценности революции в естественных правах человека (Pejn, 1987, Tadic, 1972).

Сегодня подобная аргументация структурно обновляется в связи с глобализацией демократических прав и свобод человека: универсализму противопоставляется традиция и авторитет национальных примеров.

Новая глобальная демократия и права человека встраиваются в региональные политические документы. Первой такой ход сделала Европа. В Хартии ОБСЕ, принятой в 1990 году на саммите в Париже, раздел о демократии сформулировали следующим образом: «Мы обязуемся строить, консолидировать и укреплять демократию как единственную систему правления в наших странах. В этом начинании мы будем руководствоваться следующим:

Права человека и основные свободы с рождения принадлежат всем людям, они неотъемлемы и гарантируются законом. Их защита и содействие им – первейшая обязанность правительства. Их уважение – существенная гарантия против обладающего чрезмерной властью государства. Их соблюдение и полное осуществление – основа свободы, справедливости и мира.

Демократическое правление основывается на воле народа, выражаемой регулярно в ходе свободных и справедливых выборов. В основе демократии лежит уважение человеческой личности и верховенства закона. Демократия является наилучшей гарантией свободы выражения своего мнения, терпимости по отношению ко всем группам в обществе и равенства возможностей для каждого человека.

Демократия, имеющая представительный и плюралистический характер, влечет за собой подотчетность избирателям, обязательство государственных властей соблюдать законы и беспристрастное отправление правосудия. Никто не должен стоять над законом». Аналогичные идеи появляются во всех документах, касающихся демократии (Темельи и модерне демократиjе, 1989).

Такие и подобные им декларации подчеркивают ценности демократического общества и государства. Проблемы появляются, когда мы связываем эти декларации с традициями и политической культурой отдельных государств. Одна проблема – понимание демократии как единой системы власти в европейских странах, как об этом говорится в Хартии ОБСЕ, другая – касается конкретных последствий, вызванных универсальностью деклараций. Другими словами, до какой степени законодательное формирование демократических институтов мирится с влиянием национальной политической культуры и традиций?

В головокружительном стремлении кодифицировать демократическую политическую жизнь на планете игнорируется проблема коллективной жертвы. Создание наднационального государства, или системы ЕС, которая неуклонно стремится ко все большей власти брюссельской бюрократии, неизбежно создает проблемы для независимости, национальной свободы, автономии и достоинства отдельных стран. Глобальная демократия открыто подвергает ревизии понятия национальной свободы и независимости, изменяя значение этих категорий, которые веками существовали в сознании людей и в теоретических работах. Но никакая глобальная демократия не может скрыть или запретить борьбу одних национально-государственных интересов с другими.

Посмотрим, как обстоят дела с правами человека и свободами. На первый взгляд, тут все понятно. Между тем, эти права и свободы в некоторых демократических странах толкуются не одинаково. В реальной политической жизни государств индивидуальные права формируются на основе коллективного национального восприятия и автономно определенных интересов народов и граждан. Следует ли из этого, что одна демократическая страна может обвинить другую в недостаточной демократии, если она решила эти вопросы не так, как говорилось выше?

Например, сексуальная свобода. В некоторых демократических странах она распространена вплоть до права заключения однополых браков. В других демократических странах такие браки не разрешаются. Глобализация демократии приведет к тому, что государства, признающие гомосексуальные браки (например, США), осудят страны, которые законодательно не признают подобные связи, и признают их недемократическими. Можно ли согласиться с таким выводом?

Есть и другие примеры: контроль за эмиграцией, контроль за рождаемостью, контроль за родителями… Каждая форма государственного контроля ставит под удар права человека и демократию, в связи с чем можно прийти к мнению, что глобальная демократия служит интересам отдельных лиц, а не государству.

Интересно посмотреть на демократизацию исламских стран, или тех стран, где сильно влияние ислама. Станет ли шариат международной демократической нормой, или же останется автономным политическим правом исламских государств?

Такие или похожие политические явления могут стать предметом различной оценки и разного толкования различными политиками и теоретиками. Конкретные исторические решения проблем прав человека и свобод – настоящий тест для проверки пригодности демократических деклараций к жизни. Принятие абстрактных демократических норм и ценностей не означает унификации демократической практики. Опыт показывает, что проблема состоит в том, что существующие на практике демократические различия могут употребляться для распространения влияния и интересов неких государств, а в случае конфликта они превращаются в инструмент решения споров между демократическими и недемократическими странами. (В США существует закон двухсотлетней давности, который позволяет иностранным гражданам обвинять иностранных деятелей и других граждан в нарушениях прав их народов). Исследователи демократии не могли представить, что демократия может стать не только инструментом политического разума, но и причиной разжигания политических страстей. «Национальное самоутверждение и агрессивность могут буйствовать и на демократической почве» (Manhajm, 1980:183). И в демократических странах трудятся не только ответственные деятели, но и обманщики, аморальные люди.

Проект глобализации демократии подразумевает не только распространение сверхмощных политических идей, но и использование самых различных средств для оказания давления.

Во время развала СФРЮ, вплоть до 2000 года, было наглядно продемонстрировано инструментальное применение демократии. Все внешнеполитические требования демократизации Сербии имели одну, скрытую или явную, цель – смену власти, сделать страну вассалом ЕС и Америки. В этой борьбе за демократизацию Сербии была опробована идея силы как повивальной бабки демократии. Однако трагедия Сербии и сербского народа показала, что существуют скрытые противоречия внутри глобальной демократии, особенно на полях внутриполитической жизни Республики Сербии.

И тут можно подчеркнуть три парадигмы политического вызова. Проблема результатов выборов сознательно распространяется на другие вопросы, и это приводит к тому, что в структуру требований закладываются и какие-то иные интересы. Одно политическое течение в системе демократических государств угрожает санкциями, другое втягивает ООН, третье персонально указывает на противников демократизации, четвертые клеймят устаревшие идеи, и так далее. Роли распределены вплоть до момента, когда звучит команда: «Бомбить!»

Оспаривание легитимности демократического вмешательства оттирается на теорию политической автономии.

Выборы в каждой демократической стране регулируются законами, которые могут быть хорошими и не очень. Можно согласиться с оценкой плохого избирательного закона, но из этого не следует, что его необходимо срочно пересмотреть. Таким же образом обстоят дела и с диалогом власти и оппозиции. В Республике Сербии существуют власть и оппозиция, и какими будут их взаимоотношения – дело их автономных желаний и политического поведения. Если же речь идет о политических идеях в Сербии, возникает неудержимое желание определить, какие идеи могут быть позволены, а какие недопустимы в международном содружестве. Наконец, в прошлом организации (ЕС, НАТО) угрожали и предъявляли требования к политическим деятелям и правительству Сербии, хотя она не состояла в них.

Демократия как инструмент согласования международных интересов все в большей мере подавляет традиционное понимание демократии как средства реализации свободы и независимости человека и народа отдельного государства. В этом новом предназначении демократия находится перед огромным искушением стать главенствующей идеей толерантных отношений между людьми и народами, и она используется для навязывания прагматических интересов развитой части мира, и таким образом превращается в выжатый лимон. «Попытаться заставить людей воспринять то, что считается хорошим и славным, но не нравится этим людям – ясный признак антидемократических убеждений» (Шумпетер, 1981:301). В данном случае теоретически оправдана аналогия с автономной и гетерономной личностями. Навязывание демократии извне напоминает действия гетерономной личности.

Кроме внешнего международного давления, при внутренней демократизации политического строя следует учитывать и внутриполитические требования, предъявленные демократической интервенцией. Политические требования, разумеется, могут исходить от индивидуумов, от неправительственных организаций или оппозиционных политических партий. Этот факт вносит политическую путаницу в понятие демократии, если речь идет не об однопартийных государствах.

Призывы к иностранным государствам с целью демократизации внутреннего устройства входят в противоречие с фундаментальными ценностями цивилизации. Найдется ли в таких призывах место для свободы и национальной независимости? Если своя свобода передается в чужие руки, то нельзя рассчитывать на ответственность. Это самое уязвимое место тезиса, призывающего к импорту демократии. Тот, кто неспособен самостоятельно избрать демократические ценности и институты, не может быть свободным, и тем более самостоятельным в политическом мышлении и поведении, получая такой политический подарок.

Глобализация демократии и национальная политическая культура

Распространение демократии под угрозой военных союзов и международных санкций разрушает выстроенные историей значения и институты национальной политической культуры. Форсированная глобализация демократии внедряет стратегию ликвидации мирового политического релятивизма, а это по существу является демонстрацией превосходства высших политических культур над низшими. Демократический колониализм воленс-ноленс пренебрегает имманентными целями политического релятивизма. Вместо познания политических культур, понимания различного политического опыта и значений и обогащения политических знаний, на скорую руку навязывается конструкция политической системы, имеющая чуждое происхождение и иное место в долгой истории западноевропейской цивилизации.

Универсализация политической модели, пусть даже это модель демократической политической культуры, непременно столкнется с вопросом политической идентичности любого народа. Каждое национальное сообщество на протяжении веков выстроило собственное понимание власти, авторитета, интересов, отношения к чужаку, и в первую очередь свое понимание достоинства, морали, свободы, справедливости. Отдельно взятое понятие демократии неприменимо в культурах с ярко выраженными коллективистскими обычаями, или в культурах, где материальные ценности не являются первостепенными. Показателем национальной политической культуры может быть и степень вмешательства неполитической деятельности в политику, или фамильярные отношения с административными формами.

Стратегия глобализации демократии не учитывает возможность конфликтов с политической идентичностью отдельных народов, концентрируя тем самым свое внимание на политических личностях отдельных государств, что вызывается прагматическими интересами. Другое недоразумение связано с проблемой соотношения экономических, военных и политических интересов развитых стран с действительной заинтересованностью в демократических ценностях. Стала ли демократия всего лишь инструментальной ценностью? В иных культурах национальная гордость может стать более сильной мотивацией, нежели экономика.

Неуверенность – структурная особенность истории общества и человека. Нынешний отклик на эту общую судьбу – демократия. Дух современности ошибочно воспринимает свою роль, поскольку возможности мира развиваются только в одном направлении. Демократия может уцелеть только в том случае, если индивидуум пройдет сквозь призму ценности собственной личности и войдет в контакт с культурными особенностями сообщества, к которому он принадлежит. Вот что Милль и другие мыслители политического либерализма определили отправной точкой к освоению власти в обществе: «Ни индивидуум, ни большое число людей не имеют права предписывать другому человеческому существу в зрелых годах, что он должен делать со своей жизнью, если это касается его личной пользы» (Мил, 1988). Это действительно и для межгосударственных отношений. Этот принцип должен звучать так: ни одно государство или группа государств не имеют права предписывать другому государству, как ему поступать с собственной жизнью, если это касается его благосостояния. Право вмешиваться возникает только в том случае, если государство угрожает безопасности другого государства.

Этот принцип глобальная демократия не признает. Возможно, это станет почти неразрешимым внутренним противоречием и перманентным внешнеполитическим искушением.

Демократическая колонизация мира и проблема свободы

В XIX веке культуру и политику определяли цивилизация, прогресс, капитализм, социализм. Токвиль уже был политическим философом, когда в 1848 году в предисловии к двенадцатому изданию своей «Демократии в Америке» написал, что демократия в мире наступает неумолимо и в массовом порядке. Но уже на следующей странице он, говоря о Республике во Франции, различает «демократию свободы» и «демократию тирании». В этом понятийном различии можно обнаружить не только восторг, но и проблески сомнения в демократическом воздействии Провидения.

Мы живем в нашем времени под знаком демократии. Громче всех звучат голоса тех интеллектуалов и политиков, которые обращаются к миру с единственным лозунгом – мир будет демократическим, или его не станет. В поисках разгадки тайн истории поспешно отбрасывается (коммунистическая) мечта о новом обществе и начале новой истории, и еще быстрее распространяется программа демократической организации мироустройства. Демократия стала волшебным словом, а волшебников, произносящих это слово, становится все больше и больше.