Форсайты

– Сожалею, что не могу сказать того же тебе. Давай-ка рассказывай мне обо всем сам.

Майкл подвел его к ближайшей скамейке, обращенной к реке, и сел. Льюис остался стоять в позе, которую нетрудно было принять за стойку «смирно».

– О Господи! – воскликнул Майкл и неожиданно расхохотался: – Те дни давным-давно миновали для нас обоих. Собственно говоря, я теперь что-то вроде твоего слуги, так что, будь добр, сядь.

* * *

На сердце у Майкла так и не стало легче, когда приблизительно час спустя он вошел в двери своего дома. Отныне на него ложилась еще и доля вины, что – он это прекрасно сознавал – было нелепо, однако скинуть этот груз не давала вообще-то мало свойственная парламентариям здравость суждения. Вина в том, что он имел дверь, которую мог отпереть своим ключом, собственный дом в центре города, поместье за городом и жену, имеющую собственный капитал. Одним словом, вина в том, что он «кое-чего добился». Социалистические принципы и богатая жена в одной постели плохо сочетаются. Он прямиком поднялся наверх и застал Флер почти в полном параде.

Она стояла наклонившись над туалетным столиком, поправляя серьгу в ухе, и он залюбовался изящной линией ее спины. Облегающее изумрудно-зеленое муаровое платье шелестело при каждом движении; его яркий чистый цвет уничтожал рыжеватость, проглядывающую в ее темно-каштановых волосах. Майкл понимал, что здесь прежде всего и кроется его вина – в этом прекрасном, живом, быстром разумом, совершенном создании, чьим обожающим супругом он состоял уже почти двадцать лет, к сожалению, для нее всего лишь «faute de mieux»[4 - За неимением лучшего (фр.).]. Она улыбнулась, увидев его отражение в зеркале, улыбнулся в ответ и он, правда не сразу. На него сверкнули ее – тоже изумрудные – серьги, которые их дочка маленькой называла зелеными бриллиантиками.

– Наконец-то! – сказала она. – На душ у тебя есть ровно десять минут.

Майкл хлопнул ладонью по лбу.

– О, Майкл, неужели ты забыл? Но ты сможешь побыть дома?

– Недолго. На полночь назначено голосование. К этому времени мне придется вернуться.

Флер не нахмурилась и не произнесла ни слова, но по мелькнувшему у нее в глазах знакомому выражению скуки, в то время как она продолжала заниматься своим туалетом, меняя изумруды на гранаты в жемчужной рамочке, нетрудно было понять, что требования, предъявляемые его работой, начинают ей надоедать, что она устала от ее непрестанного вторжения в их жизнь. Он подошел и поцеловал ее в плечо. Прикосновение губ к атласной коже пробудило у него желание не ограничиться одним поцелуем, но он удовлетворился долгим взглядом на воплощенное совершенство, смотревшее на него из зеркала. Как бы ни расходилось его собственное желание с желаниями жены, ясно было, что сейчас не тот момент наводить мосты. И таких моментов что-то давно не подворачивалось, подумал Майкл.

– Извини, дорогая! Меня перехватили по пути. Форма одежды?

– Фрак, будь любезен.

Он уже направился в свою комнату для переодевания, когда она окликнула его:

– Кит приехал, и ему не терпится увидеть тебя. И еще Уинифрид просила тебя позвонить, пока она дома на Грин-стрит.

Майкл постарался оставить иронию при себе.

– Ладно! Сперва разделаюсь с домашними обязанностями. Я мигом.

Глава 4

Ужин в доме на Саут-Сквер

Приблизительно за месяц до этого званого ужина мать позвонила Флер из Франции и сказала, что познакомилась с очень интересным интеллигентным человеком и ей хотелось бы, чтобы в следующий раз, когда он будет в Англии, Флер тоже познакомилась с ним. Флер, зная, что все знакомые ее матери в избытке наделены этими двумя качествами, пропустила сообщение мимо ушей. Аннет перебралась на постоянное жительство в Париж еще за несколько лет до смерти Сомса Форсайта в двадцать шестом году, а после того, как он умер, наведывалась в Англию и совсем редко. Но она регулярно разговаривала с Флер по телефону и научилась улавливать любой оттенок в голосе дочери. Теперешний его тон говорил об ennui[5 - Скука (фр.).] и легком раздражении, и в грассирующем голосе самой Аннет засквозила ирония.

– Он из Ар-ргентины, но по-английски говорит замечательно. Увер-рена, что тебе не будет с ним скучно, Флер.

– Ну, раз так, обязательно пошли его сюда. Ты мне хочешь что-то рассказать о нем?

– Нет, нет. Il est tres mondain[6 - Он человек очень светский (фр.).]. Насколько я понимаю, он финансист или что-то в этом роде. Если тебе интересно, он сам тебе все расскажет.

Флер не уделила предполагаемому визиту почти никакого внимания: все переговоры шли по телефону через Аннет, легкое осложнение внесли лишь две-три телеграммы, полученные ею от аргентинца, – всякий раз с изменением даты его визита. Когда накануне он прислал извинения, что не сможет в тот день быть у нее к чаю, Флер решила, что на этот раз мать ее сильно ошиблась в своей оценке и что аргентинец нагонит-таки на нее скуку. Меньше всего ей нужно было сейчас, когда жизненные дивиденды и так шли на понижение, распинаться перед человеком, который никак не выкроит времени, чтобы дать себя развлечь. Поэтому, когда в назначенный час все ее гости – за исключением одного – собрались, Флер подумала, что вот теперь-то как раз и принесут заключительную телеграмму или еще один роскошный букет с оправданиями и извинениями. Сквозь гул голосов в гостиной до нее донесся стук копыт и шорох колес подкатившей к дому коляски. Ее циничные догадки получали подтверждение. Без всякого сомнения, это посыльный из цветочного магазина со специальным поручением. Чего, однако, она не ждала, пока прислушивалась к происходящему за дверью, одновременно направляя течение разговора в двух разных компаниях, это услышать в холле мужские шаги и глубокий низкий голос, в сравнении с которым ответы горничной звучали пискляво. Они остались без лакея, поскольку еще весной, взбешенный вторжением в Чехословакию, он вступил в армию. От миниатюрной горничной Тимс трудно было ожидать, чтобы она всегда оказывалась в подобных случаях на высоте положения, но и она никогда не впустила бы посыльного в дом. Шаги не смолкали и приближались к гостиной. Не мог же это быть их запоздавший гость. Ну, кто в наши дни станет держать экипаж? Нет, это уж слишком!

Повернувшись, Флер увидела в дверях высокую фигуру незнакомца. Тимс с трудом поспевала за ним. Он уже отдал ей шляпу и трость и свободным движением скидывал плащ, пока она старательно выговаривала его фамилию, оповещая о прибытии гостя.

– Мистер Алли… Холлиан… Мистер.

– Александр Баррантес, – сказал он с поклоном.

На секунду в комнате воцарилась полная тишина, и тут же быстрый ум Флер совершенно точно определил, зачем ее матери понадобилось так настаивать на этом знакомстве. Секунда прошла, он шагнул к ней, так что она не успела даже отделиться от остальных гостей. Взял ее протянутую руку и снова наклонил голову; его рука была теплой, сухой, рукопожатие приятным.

– К вашим услугам, леди Монт. Прошу извинить меня за бессовестное опоздание.

Флер встретила взгляд его больших, спокойных, непроницаемо карих глаз, и в тот же миг в ее собственных ореховых глазах вспыхнул огонек. Неожиданно для себя она инстинктивно почувствовала, что необходимо предотвратить любую попытку проникнуть в ее мысли.

– Что вы, сеньор Баррантес. Вы, как почетный гость, имеете полное право приехать последним. Моя мать говорит, что вы хотели бы познакомиться с нашей семьей. Мы все перед вами.

Если не считать Майкла, собравшееся общество состояло главным образом из членов семьи Уинифрид Дарти – ее сына с женой и дочери с мужем, – но поскольку Флер была единственным ребенком, все они составляли ее ближайшую английскую родню; были, правда, еще родственники по мужу, но ее мать не раз подчеркивала, что аргентинец хотел познакомиться именно с Форсайтами.

Флер разделалась с представлениями быстро.

– Это мой муж Майкл, это двоюродные братья и сестры: Вэл и Холли Дарти и Джек и Имоджин Кардиган, а это миссис Уинифрид Дарти, моя тетя. Прошу извинить за такое количество разных фамилий, но большинство из перечисленных по происхождению Форсайты.

– Мы довольно своеобразная порода, – сказала Уинифрид, не отнимая у него руки. – Интересно, почему у вас возникло желание познакомиться с нами?

– Все очень просто, миссис Дарти. Я сам наполовину англичанин, но никогда не встречался ни с кем из своей английской родни. Когда мать леди Монт рассказывала мне о своей семье в Англии, я подумал, что, познакомившись с ней, я смог бы представить себе и собственную семью. Простите меня за откровенное признание, но я, право же, чувствую, что вдруг очутился среди своих.

Уинифрид, не обладавшая даром Флер легко уходить от разговора, вдруг почувствовала себя под взглядом огромных темных глаз как старая олениха, внезапно остановленная светом фар. Он отпустил ее руку, и очарование рассеялось.

И тут, как всегда, вылез Джек Кардиган:

– Ну надо же! Никогда не представлял себе, что форсайтский род может быть принят как парадигма.

Имоджин, которой чувство юмора Джека успело несколько приесться за тридцать три года совместной жизни, заметила полушутливо:

– Не обращайте внимания на слова моего мужа, сеньор Баррантес. Сами мы давно уже не обращаем.

Пока все дружно смеялись над Джеком, Флер взяла гостя под руку и, положив свою на рукав безукоризненно сшитого фрака, повела всех в столовую.

* * *

В Испанской столовой Флер, не менявшейся с тех пор, как молодые Монты поселились в доме на Саут-сквер вскоре после свадьбы, стройный, элегантный Александр Баррантес был идеальным, единственно возможным дополнением. Сторонний наблюдатель (это мифическое существо), увидев его на фоне ярких фарфоровых фруктов, мавританской панели, поднимавшейся над мозаичным полом, старой бронзы, тисненой кожи и копии принадлежавшей Сомсу картины Гойи – женщина определенного возраста и назначения в каскаде черных кружев, мгновенно опознанная аргентинцем, – мог бы заподозрить, что с этой целью он и был специально нанят на этот вечер. В комнате, задуманной так, чтобы она излучала знойные страсти, их вдруг еще прибавилось.

И как же он сумел очаровать всех! Флер следила за тем, как ее гости один за другим подпадали под чары утонченного иностранца. Она посадила его во главе длинного и узкого, не покрытого скатертью стола между собой и Уинифрид. По другую сторону от нее сидел Вэл и напротив него Джек – бедный Вэл, но кому-то же надо было. На другом конце стола поместился Майкл, по бокам от него Холли и Имоджин. Со своего места Баррантес, казалось, смог приковать к себе внимание всех ее гостей с легкостью фокусника, приглашенного на детский праздник. Даже уши Майкла заострились больше чем всегда. «А Майклу идет белый жилет», – отметила Флер. Только Холли продолжала держаться несколько отчужденно, но по собственному горькому опыту Флер знала, что Холли внимательно следит за происходящим. Вэл и Имоджин были завоеваны быстро, можно было подумать, что они встретили давно потерянного из виду друга детства. Странно, подумала она. Как это Вэл умудрился стареть в ногу с женой, а не со своей черноглазой сестрой, с которой у него во внешности было много общего. Он и Холли одинаково поседели, у обоих было множество схожих морщинок вокруг глаз. Говорят, это происходит, когда вместе старятся люди, вполне довольные друг другом. Что ж, эта пара была похожа на пару стаффордширских фарфоровых собачек, сидящих по обе стороны очага! Интересно – Флер даже не попыталась остановить вытекающую отсюда мысль, – интересно, усилилось ли сходство Джона с Холли, его незаметной сестрой, или с годами он стал похож на свою жену? Стала ли та американка ему истинной подругой жизни? Довольны ли они друг другом, хорошо ли им там вместе на просторах Грин-Хилла?

По доходившим до нее слухам, главным образом – от Уинифрид, забывавшей иногда об осторожности, похоже было, что да.

Флер ухватила обрывок разговора, который шел поблизости от нее. Вэл через стол задал Баррантесу какой-то вопрос, речь шла о лошадях. Ничего удивительного: у Вэла в Суссексе был конный завод. Хм, выходит, что и у аргентинца есть ранчо? Отсюда следует, что еще до конца ужина его пригласят посетить Уонсдон. Уонсдон! Самый звук его был неприятен Флер. Пусть себе едет, если хочет. Дикие лошади не смогли бы загнать ее туда – туда, где они с Джоном случайно оказались вместе. Тогда, много лет тому назад, она гостила у своего кузена Вэла, а Джон – у своей сводной сестры Холли. Это была их вторая встреча, после первой – роковой в галерее Джун Форсайт на Корк-стрит. В Уонсдоне они полюбили друг друга. Господи, какие же мы были глупые, сколько раз думала она впоследствии, – их любовь ограничивалась словами и взглядами, а не поступками. Один-единственный поступок в то время, и история изменила бы свой ход. Но история была единственным врагом, против которого она была бессильна. Теперь Джон жил там же, в Грин-Хилле, а с ним жена и двое детей…

Громко загоготавший в ответ на чью-то остроту Джек заставил Флер вновь сосредоточить свое внимание на гостях. Смех Джека был настолько неприятно резок, что у нее чуть не заболело ухо, хотя посадить его она постаралась подальше от себя, но так, чтобы это не выглядело нарочито. По-видимому, чтобы добавить что-то свое, он прервал последнее замечание аргентинца, которое она пропустила мимо ушей. Баррантес вежливо выждал, пока Джек выскажется, и продолжал с того же места. Загадочный иностранец, безусловно, обладал шармом, – казалось, что он способен очаровать кого угодно и при том выглядеть так, будто это не стоит ему ни малейшего усилия. Да, видимо, он знал секреты. И, снова уйдя на миг в собственные мысли, Флер поняла, что раскусила она его с такой легкостью потому, что секреты эти были знакомы и ей самой.

Джек снова загоготал.

– Нет, послушайте… Это я должен запомнить.