Лейси. Львёнок, который не вырос

Хозяйка

Самое страшное – умирать в одиночестве. Хоть кто-нибудь был бы рядом, хоть муха или комар пролетели, хоть солнце бы показалось из-за облака, хоть птица бы примостилась на подоконнике. Но все тихо и пусто. Вокруг стерильная холодная пустота процедурного кабинета. И я жалостливо забормотала:

– Только не в одиночестве, только не в одиночку, не оставляйте меня одну, будьте со мной, до конца, до последнего, не бросайте, сжимайте руку, пока теплится, говорите, а я отвечу, пока отвечается, гладьте лоб, пока теплый, глядите в глаза, пока светятся… Только не бросайте меня, никогда не бросайте. Жизнь моя была в одиночестве, умирать же в нем ещё страшнее. И помните меня, всегда помните, читайте, любите… Только не сокрушайтесь, не говорите пустых бестолковых фраз «такая молодая, как же так?! Зачем?!»

Я не прошу понимать меня, вы не поймёте. Лучше плачьте, если плачется. И любите меня.

Речь моя лилась ручьём, я будто много раз репетировала, но это был экспромт на последнем издыхании.

О чем думают люди в предсмертной агонии? О ком они говорят, кого зовут? Может, просят прощение? Я же паниковала. Мне было так страшно, что хотелось обнять что-то большое, теплое и живое и раствориться в нем.

Мне удалось кое-как приподняться и стянуть с манипуляционного столика резиновый валик. Я жадно обхватила его и стала медленно покачиваться на холодном кафеле.

В горле хрипело, я почувствовала, как изо рта потекла густоватая горькая слюна. Она залила весь валик. Жутко тошнило. Почему же я не засыпаю?

Так больно, когда сначала умирает тело, а сознание остаётся ясным. Я думала все будет наоборот: я бы уснула и не проснулась. Странно ощущать, как ноги перестают быть твоими, а потом и туловище, и руки, а глаза открыты… Это сравнимо с маленькой комнаткой, в которой ярко горит свет. Он освещает каждый уголок, каждую пылинку, но вот он постепенно гаснет, углы темнеют, их совсем не видно, а свет, будто окружность, уменьшается и уменьшается и сосредотачивается на середине. Так и тело «гаснет», но пока сознание-свет ясно, ты не умер… И вот я не ощущаю ничего: у меня нет тела.

Может, вот она и осталась – моя душа? Может, я наконец узнаю, что будет после смерти?

Только бы свечение в комнате не погасло. Я назвала его пламенем:

– Пламя, пламя нам нужно успеть!

Я должна, я должна узнать, что будет после! Пламя, не подводи, не бросай меня, прошу, мне так страшно, очень страшно! Я не хочу исчезнуть в безызвестности…

Свет уже уместился у моей груди и проник в неё. Сердцу словно стало тесно в грудной клетке. Казалось, оно сейчас выскочит, а в воображении представился мешок с котёнком, который скулит и карабкается внутри, пытаясь выбраться, но жестокая хозяйка решила-таки утопить его…

Я кричу, но крик вылетает сипло и скребёт горло. Я задыхаюсь – пламя подергивается. Я в панике. Что происходит? Моя душа покидает мертвое тело? Но почему мне так страшно?

Потому что я не знаю, что будет дальше.

Но вот свет опасливо заколыхался, а я почувствовала, как жуткая скованность охватила шею. Я закашлялась скребущим кашлем, будто древний старик.

Пламя все дрожало.

Вот-вот я, наконец, узнаю, что будет после. И вот пламя остановилось: моя шея отяжелела и замерла на вдохе, а я онемевшими губами прошептала:

– Любите меня…

В комнате темно.

Ранняя весна

Хозяйка

Яркий свет резко осветил мне путь.

Я остановилась и огляделась по сторонам. Как я здесь оказалась? И почему я бежала? Неужели я во сне удирала от кого-то, а сейчас на полпути проснулась?! Ощущения были именно такие!

Я посмотрела на свои руки и ужаснулась: я почти прозрачная! Я призрак?! Но куда делось мое тело?

«Оно очень утомилось, а сейчас лежит и отдыхает» – тут же ответила я сама себе.

Удивительно: моя душа далеко от тела, но я чувствую, каким тяжелым и чужим оно стало. Оно будто где-то рядом, но я не вижу его. Оно, словно… мертвое! Случилось что-то страшное, и я не смогла вынести присутствия в нем и трусливо удрала.

Хотя мне все равно, где оно! Без него легче!

Но где же я?

Мой любимый парк на озере. Не зря я прибежала сюда: тут тихо, к тому же сегодня будний день. Здесь почти никого нет.

Солнечные лучи ласково согревали мои щеки, словно теплые ладони верного друга. Природа посыпалась от зимней спячки, и я вместе с ней.

Весна спасла меня. Я словно прямо сейчас выздоровела от тяжелого недуга. Прохладный, не совсем весенний ветерок завывал, напоминая о болезни, но ей меня не убить: ясное небо и солнце здесь главные.

Как легко парить призраком, едва притрагиваясь стопами к земле!

Я медленно побрела по широкому тротуару и, пройдя мимо больших круглых лавочек, напоминавших гигантские пепельницы, поднялась на небольшой мостик.

Отсюда открывался прелестный вид на замёрзшее озеро, но я опустила голову, рассматривая кованые перила.

Узоры на них причудливо закручивались, словно вьюнок.

Вот бы уменьшиться до размера с палец и покататься по этим «кудрям», словно по горкам! Хотя катание обернулось бы трагедией: я бы врезалась в один из гигантских замков, которыми, буквально, кишели перила. По одному, а то и по два-три, на каждой кованой кудре. Их здесь сотня, как минимум. От удара с замком я бы превратилась в оладушек. Или разлетелась на сотни крохотных сердечек: это ведь замки влюбленных! На них были выгравированы имена. Каких только замочков я не увидела: один больше, другой меньше, третий в форме сердца, четвёртый вообще, как будто от сарая: огромный, ржавый и вовсе не романтичный.

Я заглянула за перила.

Как красиво!

Багряные листья ещё в ноябре упали в озеро, а зима, не желая расставаться с осенью, покрыла толстым льдом ее красно-оранжевых детишек прямо над поверхностью водоема! Замуровала до самого марта!

Я так долго разглядывала мозаику из листьев, что у меня закружилась голова, и я увидела что-то странное во льду. Вперемешку с листьями были замурованы маленькие листочки от блокнотика. Их было много, и на каждом написано по одной букве.

Мне удалось их разобрать: т, н, л, и, е, м, б, ю, я, е.

Я сильно зажмурилась и раскрыла глаза – галлюцинация прошла.

Привидится же!

Я спустилась с мостика и медленно прошла немного вперёд. Лед покрыл не все озеро, кое-где плавали птицы. Получился водяной островок, четко ограниченный ото льда. Я остановилась перед каменными перилами.

По краю маленькими лапками осторожно и медленно ступали чайки и вороны. В воде резвились утки, селезни и лебеди.

Я достала из рюкзака багет. Странный из меня призрак получился: как по волшебству в рюкзаке завалялся багет, а я могу спокойно до него дотрагиваться, как и до рюкзака! И тут меня охватила догадка – может, я сплю?! Я отмахнулась от надоедливой мысли и, отрывая по маленькому кусочку от хлеба, бросала в воду.

По-моему, я где-то читала, что птиц нельзя кормить хлебом: заворот кишок будет. Хотя птицы все равно ненастоящие – не страшно.

То ли голодная зима сказалась, то ли мне с птицами не повезло, но я раньше не сталкивалась с такими наглыми летающими особами!