Багдадский вор

– Не надо, не буди! – Оболенский перехватил руку замахнувшегося Ходжи. – Грузим его так, меньше брыкаться будет. Я – за руки, ты – за ноги, взя-а-ли… О, какой же ты тяжёлый, худосочный производитель кустарных тапок с загнутыми носами! Рабинович?! Ты хоть не зли, нашёл время для шуток…

Видимо, ослик всё-таки осознал значимость возложенной на него задачи и перестал брыкаться. Но в детских глазах лопоухого животного затаились огоньки невысказанной обиды, ибо возить на себе пьяниц он явно почитал недостойным! На этот раз Рабинович смолчал и подчинился… Льву не очень понравилась такая подозрительная покорность, но рассуждать было некогда. Перебросив блаженствующего Ахмеда на спину ослика, друзья шагнули навстречу неумолимой судьбе. Почему уже друзья? Да, я помню, что сначала они совершенно не понравились друг другу, но поверьте, в среде настоящих мужчин уважение завоёвывается быстро. Общие враги порой объединяют сильней, чем кровные узы. И Ходжа Насреддин в этой долгой, неравной схватке с честью доказал своё право носить высокое имя «возмутителя спокойствия» в веках! А Лев… что ж, он всегда слишком легкомысленно относился к славе. Думаю, что только из-за этого затерялось у неблагодарных потомков его настоящее имя, оставив нам лишь неотразимый титул – Багдадский вор!

* * *

Настоятель храма просто обязан заниматься боксом!

    Золотое правило шаолиньских монахов

Уйти с базара незамеченными они не могли, стражники Шехмета знали своё дело, и все уголочки-проулочки были перекрыты основательными пикетами. Поодиночке нашим героям наверняка бы удалось удрать, но бросить в лавчонке пьяного Ахмеда – означало навлечь на башмачника справедливые подозрения. Не говоря уж о том, что пьянство – большой грех в исламе, несчастный в таком состоянии разом бы выболтал всё. Поэтому авантюристы пошли ва-банк, внаглую двинувшись через весь базар навстречу ожидающим их стражам порядка. Торговцы и покупатели, местные и приезжие, нищие и дервиши, женщины в чадрах и босоногие мальчишки – все возмущённо галдели, толкались, путались друг у друга под ногами, но революций не устраивали, видимо, народу подобные «базарные чистки» были не в новинку.

– Лев!

– Во имя Аллаха… – царственно продолжал Оболенский, почему-то мелко крестя каждого, кто кланялся ему как лицу духовному.

– Лев! Чтоб тебе опупеть раньше времени… Ты хочешь нас погубить?!

– Конкретизируйте ваши инсинуации.

– Какого шайтана ты делаешь?!

– Я их благословляю.

– Крестным знамением?! – на полушёпоте взвыл Ходжа, он шёл чуть сзади, обливаясь потом, и придерживал пьяного Ахмеда, так и норовившего сползти с ослика. – Тут же всё вокруг правоверные мусульмане! Один ты… Слушай, а ты, часом, не тайный христианин?!

– Пресвятая богородица, конечно же нет! – искренне возмутился Оболенский, но в душе засомневался. Уж слишком естественным было для него упоминание православных святых и ощущение нехватки серебряного крестика на шее. Но спорить с самим собой в такое отчаянное время казалось непростительной глупостью, а потому первого же вставшего у них на пути стражника Лев уже не перекрестил, а… по-отечески обнял, троекратно расцеловав в обе щеки! Шестеро боевых товарищей обласканного героя буквально остолбенели на месте… Ну, и в результате Оболенский, естественно, прошёл через караул беспрепятственно. Никому и в голову не взбрело даже задать хоть один невежливый вопрос такому любвеобильному муфтию, не говоря уж о попытке задержать… А вот Ходжу Насреддина, разумеется, остановили…

– Из чьего ты десятка, собрат наш?

– Ха, да разве не видно по моей осанке и горделивому виду?! – храбро ответствовал домулло, бледнея от страха. – Наш десятник человек мужественный и суровый, с сердцем снежного барса и норовом сибирского тура, он не любит, чтобы его имя трепали попусту…

– Тьфу, шайтан! Если ты из людей этого зазнайки Махмуда, так и скажи, а то навертел тут… – сразу «угадали» стражи. Ходжа безропотно кивнул, ему-то уж точно было без разницы. Главное, что приняли за своего, дальше посмотрим…

– Кого это ты тащишь?

– Поймал нарушителя заповедей Аллаха – этот наглец не только посмел пить вино, недозволительное истинным мусульманам, но ещё и упился им до визга презренной свиньи!

– Уй, нехороший сын шакала… – однообразно ругнулись стражники, но допрос не прекратили. – Брось его в арык, нам поручили более важное дело. Разве твой начальник тебе не сказал?

– А… м… ну вы же знаете нашего Махмуда!

– Да уж, знаем… Вся городская стража поднята по приказу грозного Шехмета, да продлит Аллах его годы! В Багдаде появился странный чужеземец, оскверняющий самим своим дыханием благословенный воздух наших улиц. Этот злодей ограбил целый бухарский караван, украл стада ослов у двух братьев, жестоко обманул и избил самого юного стража и в довершение всех преступлений… попытался отравить самого господина Шехмета!

– Ва-а-а-х… – невольно вырвалось у обалдевшего Ходжи. – Так этот гад упёр столько добра и даже не поделился с товарищем?!

– Не болтай лишнего! О том, как, чем и с кем делится Далила-хитрица или Али Каирская ртуть, запрещено даже думать! Что-то плохо вас учит этот тупоголовый Махмуд…

– О благороднорождённые друзья, – отдышавшись и хоть как-то уняв безумно бьющееся сердце, заговорил Ходжа. – Я сейчас же последую вашему совету, сброшу недостойного в арык, отведу его осла в наши казармы и усердно примусь за розыски чужеземца. Молю об одном – скажите, где мой десяток?

– Да вон же, разуй глаза! – сочувственно посоветовал кто-то.

Насреддин повернул голову, глянул, изменился в лице и, не вдаваясь в объяснения, размашистым шагом рванул с базара. Стражники Шехмета чуть удивлённо воззрились ему вослед, пока шестеро других стражей с полуголым человеком не подбежали к ним, возмущённо вопя:

– Зачем вы отпустили злодея?! Это же коварный обманщик Насреддин, фальшивый мулла и бесстыжий плут! Он украл всю одежду бедного Фарида…

Теперь уже все тринадцать городских стражников, таким вот несчастливым числом, развернулись в погоню. И надо признать, догнали бы фальшивого «собрата» достаточно быстро (тот не мог бежать, вынужденно придерживая постоянно сползающего башмачника), но на пути преследователей непоколебимой скалой встал высоченный муфтий в белых одеждах:

– Во имя Аллаха, остановитесь, еретики! Ещё шаг – и я тут же всех от церкви понаотлучаю на фиг!

Стражники невольно замерли, сражённые мощью львиного голоса и опасным русским весельем, заигравшим в голубых глазах представителя мусульманского духовенства. Оболенский, как вы помните, беспрепятственно прошедший мимо оцепления, повернул назад, как только увидел, что его друзьям грозит опасность. Прикрывая широкой спиной отход Ходжи, Ахмеда и Рабиновича, он воздел руки к небесам и постарался возвысить голос так, чтоб его услышало полбазара:

– Именем Господа нашего, принявшего смерть на кресте, и пророка его Мухаммеда, прокляну каждого, кто только вякнет слово против! Это до чего же вы тут дошли без духовного пастыря?! Своим же правоверным морду бьёте… Можно подумать, у вас на роль боксёрской груши других вероисповеданий мало? А преподобные Муны, Шри-Чинмои бритоголовые, гуру Нахабы, Ваджры всякие, я уж молчу о Роне Хаббарде… Вот где разгуляться чешущемуся кулаку истинного мусульманина! Покайтесь, дети мои… Покайтесь в грехах своих публично! Или я за себя не отвечаю…

– Это… он! – почему-то тонюсеньким голоском пропищал тот самый бородач, что арестовывал Льва и «одолжил» свой костюмчик Насреддину. Теперь он белел среди разодетых в шелка и доспехи товарищей нижними шароварами и, дрожа, махал в сторону Оболенского руками. – Это он – Багдадский вор! Я запомнил его по глазам…

Стражники нервно склонили копья, народ со всех сторон окружил их плотной стеной, ожидая развязки. Прочие слуги закона бросили свои посты, освободив все проходы, и также двинулись к месту развития основных событий. Убедившись, что на него все смотрят и бежать в общем-то некуда, Оболенский поучительно покрутил пальцем у виска:

– Дожили… Нет, граждане багдадцы, вы только гляньте, что тут за произвол творится?! Меня, честного православного муфтия, какая-то шавка полицейская во всех грехах обвиняет…

– Да он же это! Точно – он, клянусь аллахом! – Осмелевший от численного превосходства Фарид бодро прыгнул вперёд, вцепился в белую бороду Льва и… оторвал её напрочь. Народ испуганно ахнул… Но вместо того чтобы упасть, обливаясь кровью, «православный муфтий» почесал гладко выбритый подбородок и, повернувшись к людям, заявил:

– Вот! Видели?! При всём базаре опозорили уважаемого человека – бороду оторвали… И кто?! Извращенец в нижнем белье, горилла с тараканьими мозгами! Ну, чё? Так никто и не заступится за моё духовное лицо? Ладно, тогда я сам…

Никто и моргнуть не успел, как мощный свинг Оболенского отправил раздетого стражника в короткий полёт. Для остальных шехметовцев это послужило сигналом к бою… Нет, как бы то ни было, один против двенадцати Лев бы не выстоял. Он только-только успел всласть дать в ухо самому резвому, как над базаром взлетел истошный крик какого-то фанатичного поборника истинной веры:

– Что же мы стоим, правоверные?! Муфтия бьют!!!

Это было первое всенародное гулянье за многие годы…

* * *

Зиндан – театр, а воры в нём – актёры…

    Лирика

Лев рассказывал, что ему в этот день здорово досталось, но и он, как водится, отвёл душу. Вообще, жители Востока гораздо более законопослушные граждане, чем, например, европейцы или, не приведи господи, россияне. Это у нас с вами чуть что не так – народ разом в обиженку, и очередной бунт обеспечен. О крупных исторических восстаниях (типа разинщины, пугачёвщины или, тем более, Октябрьской революции) речь даже не идёт. Если полистаете страницы учебника истории, то поймёте, что мелкие бунты, на уровне губерний, уездов, городков и деревень, в России вспыхивали едва ли не с помесячной периодичностью. Прямо какие-то регулярные «критические дни» для страны, прошу прощения за вульгарность… На Востоке, в Персии или Аравии, всё было гораздо более благопристойно (по крайней мере внешне). Может быть, там законы пожёстче, может, люди умеют учиться на чужих ошибках, но вот то, что произошло на багдадском базаре, было для города из ряда вон выходящим событием. Учинить грандиозную драку, выступив против стражи Шехмета, а значит, и против самого эмира… это круто! Держу пари, разгорячённые багдадцы и сами не поняли, куда влезли… Мусульмане приучены к покорности «властям предержащим» и решились на активное противодействие закону исключительно потому, что усмотрели в поведении стражи явное оскорбление ислама. Факт избиения ни в чём не повинного «муфтия» (то есть лица духовного, облечённого доверием Аллаха) подрывал в глазах народа сами устои истинной веры. На чём, как вы видели, и удалось сыграть беспринципному голубоглазому мошеннику. И о чём Лев, кстати, ни разу не пожалел, хотя размышлять об этом ему пришлось в тюрьме…

Зиндан. Красивое, загадочно-звенящее слово, а на деле – сырая, вонючая яма за конюшней, на задворках глинобитного барака, гордо именовавшегося казармой. Оболенского повязали чисто случайно, кто-то из стражников сломал тяжёлое копьё о его кудрявую голову, и бессознательного святошу, словно пойманного гиппопотама, под шумок уволокли с базара. Его честно тащили на собственных горбах четыре стражника, все прочие так завязли в драке, что явились уже под вечер, хромая и поддерживая друг друга. Высокородный господин Шехмет тут же приказал посадить Багдадского вора на кол, но был срочно вызван к эмиру и перенёс казнь на утро. Таким образом, Оболенский пришёл в себя спустя довольно долгое время от боли в голове и ломоты в пояснице. Вокруг кромешная тьма… Где-то высоко маленькое, круглое окошечко, прикрытое деревянной решеткой, и сквозь него струится слабенький лунный свет.

– Какого шайтана я здесь делаю? Неужели сам заполз с похмелюги… – К чести нашего героя, стоит признать, что он ни от чего не открещивался и, как попал в столь незавидное положение, вспомнил быстро. – Ах ты, стража шехметовская, мать вашу за ногу да об стенку! Запихнули-таки ясного сокола в камеру одиночную, срок безвинно мотать… Ой, ёшкин кот, а условия-то тут какие свинские!

Кое-как встав на ноги и убедившись, что на первый взгляд ничего не поломано, не откусано и не отрублено, Лев попытался осмотреть место своего заключения. Результаты показались ему не очень утешительными: большая яма без малейших намёков на удобства (нет ни нар, ни туалета, ни питьевой воды), стены гладкие из обожжённой глины (изнутри зиндан заполняли ветками и запаливали огромный костёр, укреплявший глину на стенах до крепости стандартного кирпича), выход один – через отверстие сверху, но оно так высоко, что подняться без верёвки или лестницы – задача абсолютно невыполнимая. На холодном полу нашлось немного перепрелой соломы, обрывки тряпок и чьи-то кости. Ну, и воздух… соответственный. От столь ужасающей антисанитарии Лев впал в глубокую депрессию. Он грузно уселся прямо на пол и очень тихим голосом, сдержанно, без истерики, попытался поговорить сам с собой. Обычно это считается первым признаком сумасшествия, но, поверьте, не в нашем случае.

– Тихо, Лёвушка, не плачь, не утонет в речке мяч! Надо мыслить позитивно, так и дедушка Хайям учил, чтоб ему… Отдыхает старый хрен где-нибудь на Карибском побережье, коктейли через трубочку пьёт, девиц в бикини любовными рубаи охмуряет, а я тут сижу по уши в вонизме, как граф Монте-Кристо! Ох, ох, ох… что ж я маленьким не сдох?! Конечно, таланты у меня, как у самого крутого уголовника. Могу украсть… всё, что хочешь, могу украсть! Даже эту долбаную тюрьму, но для этого мне надо оказаться вне её, а не внутри. Внутри красть нечего, следовательно, профессиональные данные пропадают всуе… Хотя, с другой стороны, руки-ноги целы, голова… ещё болит, но пока на месте, а значит – жизнь продолжается! Эх, любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить! С вашим атаманом не приходится тужить…

Раздумчивое пение Оболенского прервал мелкий камушек, стукнувший его по макушке. Первоначально он не уделил этому особого внимания. За что соответственно получил по маковке вторично.

– Грех смеяться над больными людьми! – громко объявил Лев, шмыгая носом. Больной не больной, но насморк от такой сырости почти неизбежен… Наверху раздалась приглушённая перепалка. Кто-то с кем-то яростно спорил, и смутные обрывки фраз заставили-таки обиженного узника поднять голову.