Маскарад миров

Для Бори крушение своего устоявшегося мнения о папе вначале чуть не обернулось психотравмой, но лучи отцовой внезапной славы расцветили его школьную жизнь, растопили сердца первых школьных красавиц.

Эта улыбка-ужимка Вики. Вот, что он полюбил тогда: «Моя обезьяна». А все остальное было уже довеском. Все остальное уже комментарии. И даже сейчас сердце дрогнуло сколько-то.

Первым поднялся с бокалом тесть:

– Я всегда верил в тебя, Леонид (ему нравилось быть проницательным). Место на корабле гениев по праву твое. (Сказано так, будто если Лёня вдруг недостоин, он первый согнал бы зятя с места). Да-а, – тесть растрогался, сел.

Эстафета у тещи:

– Лёня, мой, все эти годы ты шел к своей Цели. Наплевал на внешний успех (двадцать лет она считала, что он плюет как раз на семью). Что тебе все эти лавры из пластмассы! Не отвлекался на промежуточное, которое для большинства всегда было «главным», «конечным», «последним». (Лёня уже и забыл, что Галина Наумовна в России когда-то преподавала философию.) Бог с ним, с большинством. Наконец-то оно разрешило великодушно себя спасти. Ты жертвуешь собой. (Не спорь, пожалуйста!) Ты не можешь иначе… Мы понимаем тебя. (Это ее всегдашнее «мы» от имени Вики, семьи и вообще.) Если честно, пытаемся понять. И будем стараться все это выдержать, что еще остается… За тебя. За успех твоей миссии. Лехаим!

После бурного чоканья встала Вика:

– Лёня – светлый человек, и самый добрый… Все эти годы нашего брака… Его душа… То, что не имеет материального выражения, то есть бесценно… За тебя, Лёня! – быстро нагнулась к нему, поцеловала. Он догадался, что надо встать. Она прижалась к нему, поцеловала снова. Дядя Яша уже созрел для тоста.

Лёня Гурвич вдруг понял, где он находится. На собственных похоронах. Так бывает, когда смерть вдруг становится выходом. Распутывается, разрешается то, что давно уже не распутываемо, не разрешаемо – лишь умножает только бессмыслицу, общую муть. Смерть освободила домашних. И они добросовестно соблюдают приличия. Кстати, они ведь не лицемерят сейчас. Он освободил их и они благодарны ему. Они искренни. Просто это искренность ситуации, положения, момента. Он не удивился бы, если среди всех сыплющихся сейчас на него пожеланий прозвучало что-то вроде: «да будет земля тебе пухом».

Наконец дали слово дяде Яше. Он предупредил, что будет выступать в двух лицах: как Яков Файвиш и как «Яков Файвиш Лтд». Основной юмор спича заключался в его неимоверной затянутости и витиеватости. До Лёни дошло только, что он-Лёня сейчас как дядя Яша двадцать лет назад доказал, что американская мечта есть реальность.

После ужина пили чай в гостиной. Вика спросила его:

– Вот знаешь, конечно, что тридцать лет там будут длиться пятьсот наших земных (я не перепутала вроде?), а все равно как-то странно. Как такое представить?

Это она уже как бы невзначай потрогала его в гробу, дабы лишний раз удостовериться, что все по-настоящему. Надо было б ее напугать, клацнуть, например, зубами или резко открыть глаза.

Этот их провисший брак. Разве она не понимала. Он измочален, опустошен, устал от того, что так и не решился. Но она-то не меньше устала, годами выстраивая жизнь так, чтобы не решать.

Эти приглушенные, чинные разговоры гостей о том, о сём, как и бывает обычно на поминках. Здесь, в гостиной обращались теперь уже преимущественно к Вике. Что же, логика роли вдовы уже диктует свое.

Боря показывает сад: «Если хочешь, папа, здесь мы сделаем ручей, тебе же не нравится пруд. Ручей, про который ты говорил тогда». Боря единственный, кто участвует не в похоронах, – в проводах. В сотый раз рассказывать ему про годы и километры? «И дно будет каменным». Он обнял сына. Боря ростом уже почти что с него. А ведь с ним все получилось поверхностно, скомкано, наспех. Не просмаковал его становления, много чего пропустил, пролистнул в его жизни. Разве он знает, в каких образах сын видит мир или о чем мечтает на самом деле. Всегда умилялся себе самому как отцу снисходительному, доброму, упустив между пальцев… силы, сердца не хватит назвать потерю, посмотреть ей в лицо… Ладно, что Боря не унаследовал его невротичности, он не заложник примера и, судя по всему, будет счастливее, нежели Лёня, а волосы, он, кажется, где-то читал, что такие кудряшки могут еще и пройти, расправиться с возрастом, если правда, то жаль…

«Лёня! Лёня! – его искали в доме – «Дядя Яша уже уезжает».

Ночью Вика пришла к нему. Была чутка и внимательна. Увлекшись, они воскресили кое-что из своего юношеского репертуара. С ее стороны это не было косвенным извинением за годы безлюбого пресного секса без вкуса и запаха. Вдова отдавала последний долг. Они занимались этой некрофилией до четырех утра.

Глава 5. Пресс-конференция

– Послушай, Билл, ты знаешь меня уже полвека, – орал в трубку Арнольд Коэн, – и я имел наивность надеяться, что ты хотя бы меня уважаешь. Нет, о любви сейчас не надо. Кто это был вообще? Что? Имиджмейкер? Твоюматьмейкер! Ты не видел, какое порно он изваял? – Арнольд Коэн чуть было не вдавил фотографию в экран телефона и снова в трубку, но уже вкрадчиво, – Как? Нашел десять отличий? А теперь я тебе зачитаю с листа. Ничего, послушаешь, это не долго: «Цель коррекции образа: достижение отдаленного визуального сходства А. Коэна с А. Эйнштейном. Имиджевые обретения: очевидны. Прогнозируемый результат: телезритель обнаруживает сконструированное сходство на второй, третьей минуте и после некоторого колебания удостоверяется в своем открытии. Эмоциональный фон: чувство удовлетворенности у телезрителя вследствие подтвержденности собственной наблюдательности». Продолжить? Ну, хорошо, что все понял. Что? Да не буду я больше брызгать слюной. Неужели в тебя попало? Не беру я в голову. Не беру. И мир не рухнет, согласен. Что журналисты? Я помню. Знаешь, Билл, в стилистике надо что-то менять, то есть у меня предчувствие. Ну, конечно же, плохое. Но так, больше по мелочам.

Джек-программист потребовал, чтобы собрались все. Сейчас именно. После пресс-конференции будет много суеты и вообще.

– А где наша Каролина?

– Подъедет позже. У нее обстоятельства, – сказал Билл Коульз, – ну что ты хотел, Джек?

Джек поднялся:

– Господа, все ли из вас составили завещание? Я сегодня встречался со своим юристом. Так вот, как все вы знаете, в завещании есть такая милая фраза: «в случае моей смерти». А у каждого из нас «случай» этот произойдет много позже того как «дожди смоют последние письмена с надгробий наследников наших наследников». Это я к тому, что любой мало-мальски прыткий адвокатишка при желании оставит ваших родичей с носом. Так что вперед, переоформляйте бумаги, еще успеете.

«Прогнозируется беспрецедентный рейтинг» – восторженно шепчет мистеру Коульзу его помощник, – «мы уступаем только чемпионату по футболу». Но Биллу в своем вступительном слове уже не до рейтинга. Полвека назад он начал свою борьбу. Если выспренно, это борьба с человечеством за возможность спасти человечество. Но через сколько унижений пришлось пройти, сколько вытерпеть мелких обид и обид уж никак не мелких, злых насмешек, откровенных издевок и издевок цивилизованных, сколько дерьма пришлось съесть задаром.

Людям, наверное, проще поменять общественный строй, даже пересмотреть свои ценности, нежели отказаться от собственной правоты. Получилось так, что на нее покусился Коульз. И если бы только речь шла о правоте интеллектуальной – здесь, в конечном счете, просто – одна «правота» уступает место другой «правоте». Он затронул ту правоту, в которой мы есть как мы сами, в своих способах быть, преодолевать себя, достигать вершин, обнаруживать, осмыслить ошибки. Очень многое перечеркивается здесь самим перелетом. Что спасло его проект? «Проблема пятиста оставшихся лет», и только. Но если что-то действительно отменяется перелетом, значит, оно должно быть переосмыслено и вне зависимости от него. Но многие уже научились прикрываться самим перелетом от необходимости переосмыслять. Да и кто такой Коульз, чтобы пророчествовать, поучать здесь? Пятьдесят лет назад он знал как должно быть, а теперь, пожалуй, что и не знает. И перелет, переселение, для него теперь не во имя смысла, за ради жизни… Это никакая ни мудрость и уж тем более не гимн этой самой жизни – признание ограниченности, если не поражения… Человечество должно воспользоваться случайно предоставившейся возможностью и убраться (слава богу, что в этом есть пафос, и дерзостный поиск, и прорыв в неизведанное, и много чего еще). Человечество обязано выжить. Хотя, вполне вероятно, на новой своей Земле, оно более-менее бездарно повторит само себя. Но все равно остаются непредсказуемость и свобода.

Он хотел бы вспомнить всех, с кем начинал пятьдесят лет назад. Многие не дожили. Они не были хуже его. И имели ничуть не меньше прав провожать сейчас команду этого корабля. В зале присутствуют те, кто должен был составить первый экипаж. Они не хуже тех, кто полетит завтра. Но слишком долго шла подготовка. Не в физической форме, не в возрасте дело (если говорить о предпоследнем составе). Изменились приоритеты полета и потребовались новые люди. Он готов ответить на вопросы.

Из зала (здесь опускаются названия газет и имена журналистов):

– Мистер Коульз, но вы же не будете отрицать, что сама подготовка к полету уже спровоцировала колоссальный научный и технологический подъем?

– Не буду.

– Мистер Коульз, как по вашему, хватит ли оставшихся пятисот лет, чтобы человечество сменило планету?

– Этого никто не знает. Могу сказать только, на самом деле осталось уже четыреста пятьдесят.

Коульз предоставил слово Хьюману.

– Я не претендую на Смысл и Истину, – начал Стив, – Как командир корабля я выполню поставленную задачу. Как ученый хочу вновь пережить радость познания космоса, насколько отпущено моему уму и моей аппаратуре. Наша исследовательская программа не имеет аналогов (он перечислил основные направления). Все предыдущие три столетия космос работал на Землю. Теперь Земля станет работать на космос. За десять лет полета человечество узнает столько о своем будущем доме в антимире, что сегодняшние открытия, от которых захватывает дух, окажутся наивными и провинциальными. Что еще? Мой опыт астронавта позволит избежать жертв.

– Мистер Хьюман, что в этом полете может оказаться самым непредсказуемым?

– Скачок в антимир сквозь «ушко».

– Но разве уже не накоплен позитивный опыт беспилотников, мистер Хьюман. И с лабораторными животными все прошло удачно.

– Предлагаю вернуться к теме через десять лет.

– Если можно, несколько слов о перевалочной базе.

– За «игольным ушком», на пути к Земле (Стив явно преодолевал какое-то внутреннее сопротивление, выговаривая это название планеты), обнаружены планетоиды. На один из них целой серией беспилотных рейсов доставлена техника, исследовательская аппаратура с которой нам не пройти сквозь «ушко». Там же нас ждет термоядерный реактор. По достижении нашей конечной цели он будет для нас источником энергии на ближайшие три тысячелетия. Вот.

– Таким образом, мистер Хьюман, этот билет «в один конец» не следствие неизбежности, а результат свободного выбора?

– «Ушко» пропускает только в одну сторону. Почему? На сегодняшний день мы не знаем. Надеюсь, что сумеем разобраться уже на месте. А пока что? Ни один из беспилотников оттуда не вернулся.

Микрофон взял Том Сайдерс.

– О нашей программе написано столько, что нам с Эльзой Винер просто нечего уже добавить. Главная трудность даже не в восстановлении земной фауны и флоры в мельчайших деталях, а в создании того плодоносного почвенного слоя, который вообще-то есть результат жизни-смерти миллиардов растений и организмов за миллионы лет. В принципе можно было б создать и залежи нефти, но это уже не актуально.

Теперь что касается рая: на этой новой Земле не будет крыс, клещей, тараканов, ну и кое-кого еще.

– Таким образом, вы берете на себя функции Бога, мистер Сайдерс?

– В отличие от Господа Бога я не могу позволить себе роскошь эволюционного развития.

– А какова цена вашей возможной ошибки?

– Мы занимаемся моделированием биосистем. Это примерно как в медицине – не навреди. И безусловный приоритет традиции над новаторством в спорных случаях. Например, рай будет с комарами, – Том выдержал паузу, – в интересах сохранения популяций певчих птиц. Ну и так далее, по каждой цепочке. Но есть два пути: коррекция уже существующей биосистемы (в данном случае, прежней земной) или же моделирование новой (со всем смирением, разумеется). Впервые человек будет не приспосабливаться к… а создавать мир под себя. К концу моей жизни это перестанет быть художественным преувеличением.