Культура и пространство. Моделирование географических образов

1.3.3. Традиционное страноведение и формирование образа страны

Современное научно-географическое страноведение в России испытало в 1990-х гг. своеобразный «ренессанс»[134 - См. наиболее важные публикации по этой тематике в отечественной географической литературе: Дмитревский Ю. Д. Роль проблемного страноведения в изучении и организации современного туризма // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ 1998. С. 42–57; Каринский С. С. География и искусство // Вестник МГУ. Сер. 5. География. 1990. № 2. С. 27–33; МашбицЯ. Г. Комплексное страноведение. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998; Он же. Новые рубежи страноведения // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 13–23; Пуляркин В. А. Научное страноведение: быть или не быть – нет вопроса! // Географическое пространство: соотношение знания и незнания / Первые сократические чтения по географии / Отв. ред. Г. А. Приваловская. М.: Изд-во РОУ, 1993. С. 28–33; Он же. Дискуссионные вопросы современного научного страноведения // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 23–35; Серебряный Л. Р. Кризис современного страноведения и необходимость его преодоления // Там же. С. 35–42 и др.]. Обилие публикаций было связано с оживлением научного интереса к наиболее фундаментальной и в то же время наиболее «географичной» проблеме, довольно сильно «притушенной» и потускневшей в советское время. Признание кризиса в современном страноведении (Л. Р. Серебрянный) соседствовало с практически полным единодушием в оценке роли и значимости страноведения для развития современной географии. Современные исследователи страноведения сделали попытку опереться на наследие классической географии и одновременно актуализировать значимость сравнительно-географического и образного метода в страноведении. Так, Я. Г. Машбиц указал на значимость классических работ В. П. Семенова-Тян-Шанского, рассматривавшего страноведение как один из высших этажей географии, и на необходимость использования в страноведческих характеристиках ярких компаративистских образов – например, Ливан как «Швейцария Ближнего Востока» или Чехия как «Сингапур Восточной Европы»[135 - Машбиц Я. Г. Комплексное страноведение. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 34, 216.]. Проблематика образа страны оказалась явно на «передовых рубежах» современного страноведения. Это связано в первую очередь с тем, что понятие страны с трудом укладывается в точные географические границы; оно по своему генезису уже является образным. Так, В. А. Пуляркин считает, что страноведение явно нуждается в герменевтическом обосновании и ни в коей мере не сводимо к территории[136 - Пуляркин В. А. Дискуссионные вопросы современного научного страноведения // Проблемное страноведение и мировое развитие. Смоленск: Изд-во СГУ, 1998. С. 28–29.]. Определение страноведения как синтетического этапа географического познания[137 - См.: Каринский С. С. Указ. соч.; Мироненко Н. С. Концепция синтеза в современном страноведении…; Пуляркин В. А. Дискуссионные вопросы современного научного страноведения… С. 31 и др.] переводит образное страноведение в центр географического интереса. Следует сразу же отметить, что этот интерес не является только географическим[138 - См.: Пуляркин В. А. Указ. соч. С. 33.], так как внешние потребители страноведческой продукции могут быть заинтересованы в моделировании прикладных, специфически ориентированных образов каких-либо стран.

Классическая хорологическая концепция в географии, представленная прежде всего трудами немецкого географа Альфреда Геттнера[139 - Геттнер А. География. Ее история, сущность и методы. М.; Л.: Госиздат, 1930. См. также: Замятин Д. Н. Методологический анализ хорологической концепции в географии // Известия РАН. Серия геогр. 1999. № 5. С. 7—15.], по своей сути является страноведческой, причем понимание страноведения в ней достаточно жестко связано с проблемой чувственного и теоретического познания географического пространства. Выделяемые А. Геттнером ограничения для чувственно-образного восприятия пространства в значительной степени важны для формирования образа страны. Так, временные границы, весьма раздвинутые при восприятии и изучении страны, определяют известную абстрактность, обобщенность и в то же время синтетический характер образа страны: «Кто внимательно наблюдает природу какой-нибудь страны, тот носит у себя в голове большое количество образов, составляющих в своей совокупности некоторое единство; только это единство и может интересовать географию»[140 - Геттнер А. География. Ее история, сущность и методы / Под ред. Н. Баранского. М.; Л.: Госиздат., 1930. С. 198.]. Страноведение фактически решает, в интерпретации А. Геттнера, хорологические задачи в рамках всей географии[141 - Там же. С. 363.] и, следовательно, работа по формированию образов различных стран оказывается ядром содержательных географических исследований.

С точки зрения современной теоретической географии исследования образа страны вполне могут рассматриваться и как исследования виртуальных объектов[142 - См.: Шупер В. А. Мир виртуальных объектов в географии // Географическое пространство: соотношение знания и незнания / Первые сократические чтения по географии. М.: Изд-во РОУ, 1993. С. 18.], существующих, очевидно, в некоем специфическом пространстве, в данном случае – анаморфированном географическом пространстве. Идея виртуального мира, определяемая как своего рода методологическая метафора[143 - Там же. С. 20.], позволяет осознать автономность существования и развития образов стран, конструирование которых предстает как целенаправленная методологическая и теоретическая деятельность. Другими словами, детально разработанный и хорошо структурированный образ страны, в конечном счете, фактически есть упорядоченное представление страны – он как бы являет страну; изначальная «виртуальность» образа становится самой реальностью.

В рамках традиционного научно-географического страноведения изучение и формирование образа страны имеет четко обозначенную «ячейку», однако сам этот образ представляет собой лишь дополнительную «упаковку» для обстоятельной физико-, экономико– и социально-географической характеристики страны. В этой методологической ситуации актуализация и, в определенном смысле, централизация образа страны возможна прежде всего посредством наработки геокультурных образов страны, естественно аккумулирующих большинство ярких черт, особенностей, «изюминок» конкретной страны.

1.3.4. Методологический поворот в теоретико-географических исследованиях в 1960—1980-х гг

Очень важным в этой связи был своего рода методологический поворот в теоретико-географических исследованиях в 1960—1980-х гг. Суть его заключалась в переносе основного методологического научно-исследовательского интереса с собственно пространственных закономерностей развития какого-либо явления на закономерности развития самого географического пространства и, как следствие, на особенности трансформации представлений о географическом пространстве[144 - См.: Каганский В. Л. Методологические проблемы районирования и его отношение к концепциям геопространства // Исследование методологических проблем географии в Эстонской ССР. Таллин, 1987. С. 89–95; Каганский В. Л. Мир географических открытий и мир современной географии // Исследовательские программы в современной науке. Новосибирск: Наука, 1987. С. 186–203; Костинский Г. Д. Установки сознания и представления о различных традициях в географии // Известия АН СССР. Серия географическая. 1990. № 5. С. 123–129; Он же. Идея пространственности в географии // Там же. 1992. № 6. С. 31–40; Он же. Географическая матрица пространственности // Известия РАН. Серия географическая. 1997. № 5. С. 16–31; Родоман Б. Б. Территориальные ареалы и сети. Очерки теоретической географии. Смоленск: Ойкумена, 1999; Верлен Б. Общество, действие и пространство. Альтернативная социальная география // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1. № 2. С. 25–46; Tuan Yi-Fu. Space and place: The perspec-tive of experience. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1977; Raitz Karl B. Place, Space and Environment in America's Leisure Landscapes // Journal of Cultural Geography. 8 (Fall – Winter 1987). P. 49–62; Sack R. D. The Consumer's World: Place as Context // Annals of the Association of American Geographers. 1988. 78. P. 642–664; Cosgrove D. E. Models, descriptions and imagination in geography // Remodelling geography / Ed. by B. MacMillan. Oxford: Blackwell, 1989. P. 230–244.]. Здесь, пожалуй, впервые в истории географической науки, пространство географической мысли стало интенсивно взаимодействовать с мыслью о географическом пространстве. Понятие географического образа оказалось на пересечении этих двух ментальных пространств[145 - См.: Fauconnier G. Espaces mentaux: Aspects de la construction du sens dans les langues naturelles. Paris: Minuit, 1984. Ср. трактовки ментального пространства в рамках постюнгианской глубинной психологии: Резник С. Ментальное пространство. Киев: УАП-МИГП, 2004.] и, фактически, стало средством значительной экономии самой географической мысли.

Один из наиболее мощных географических образов, обеспечивающих экономию теоретико-географической мысли – это образ границы. Значительная часть анализируемых теоретико-географических явлений рассматривается сквозь пограничную «призму»: например, особо выделяемая лимогенная районизация, образование квазиграниц, а типологически важное понятие узлового района рассматривается как частный случай транзитной системы[146 - Родоман Б. Б. Указ. соч. С. 27, 34, 112.]. Образ границы фактически разрастается и становится эффективным средством характеристики пространственного саморазвития – например, при описании эксцентричной районизации[147 - Там же. С. 154–155.]. Географическое пространство самоопределяется пограничными процессами, границы и их образы структурируют фундаментальные общественные представления.

Фактором, облегчившим отмеченный нами методологический поворот, был перенос традиционных хорошо разработанных географических методик на новое исследовательское поле и их сравнительно эффективная последующая адаптация при изучении структур и динамики различных модификаций географических образов. Так, методики, разработанные в рамках модели «центр – периферия»[148 - Wallerstain J. The politic of world-economy. Paris: Maison de Sci. de l'Homme, 1984; Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика, 1500–2000 // Свободная мысль. 1996. № 5. С. 30–43; Он же. После либерализма. М.: Едиториал УРСС, 2003; Грицай О. В., Иоффе Г. В., Трейвиш А. И. Центр и периферия в региональном развитии. М.: Наука, 1991.], оказались вполне применимыми при анализе образно-географических систем и анализе функциональной структуры географического образа (соотношение ядра и различных оболочек образа).

Наряду с этим, теоретическая география базируется на плодотворном переносе и новом осмыслении категорий и понятий естественных наук – прежде всего геометрии и физики. Обособившись постепенно от этих наук, география на новом витке развития, уже в «своих» интересах, использует их последние достижения. Закономерности развития территории детально исследуются ученым посредством геометрических и физических представлений – это пульсация территориальных структур, анизотропия транспортной среды, процессы поляризации и концепция поляризованной биосферы[149 - Родоман Б. Б. Указ. соч.]. В результате географические образы, формируемые на стыке наук, отличаются как формализованной мощью, так и очевидной содержательной глубиной (проектирование зонно-волнового процесса и осебежная зонно-волновая экспансия, проксимальные и дистальные ограничения при расчленении и деформации узловых районов, картина эксцентричного излучения, циклы эволюции моноцентрических транспортных сетей и фасцикуляция путей[150 - Там же.]. Географическое пространство превращается в диверсифицированную и открытую образно-географическую систему (системы), способную к концептуальному и прикладному саморазвитию.

С методологической точки зрения исследования географических образов стали развиваться во многом за счет кумулятивного эффекта, рационального использования наиболее прочных и устойчивых географических закономерностей и научных традиций классической географии. В то же время исследования географических образов, начатые в смежных и пограничных областях научного знания, (например, политическое пространство, федерализм и т. д.)[151 - Замятина Н. Ю. Модели политического пространства // Полис (Политические исследования). 1999. № 4. С. 29–41; Замятин Д. Н., Замятина Н. Ю. Пространство российского федерализма // Политические исследования. 2000. № 5. С. 98—110.] оказались сравнительно эффективными. Здесь, на наш взгляд, понятие географического образа обеспечило успешную методологическую трансляцию наиболее важных теоретических достижений классической географии вовне (как в концептуальном, так и в прикладном отношениях) и затем их необходимую методологическую трансформацию и/или модернизацию. Понятие географического образа стало в методологическом плане гетерогенной структурой, способствующей формированию целенаправленных исследовательских систем с высокими уровнями эмерджентности (эмерджентного эффекта).

Сознательно сконструированные в теоретическом плане географические образы могут быть нацелены на решение множества прикладных задач: так, речь может идти о динамическом проектировании применительно к пространству, о строительстве универсальных узловых районов и о зонировании территориального конвейера[152 - Родоман Б. Б. Указ. соч. С. 64, 131, 103.]. Естественно, что успешное решение этих задач опирается на специфические, профессиональные представления географа (своеобразная профессиональная «кухня») – например, о районах как скрытых территориальных структурах, о пространстве «истинных расстояний» и о процессах позиционной редукции. За внешне хаотичными процессами пространственной самоорганизации стоят продуманные географические образы – будь то иерархические линейные ритмы дорог, степени пространственного «прикрепления» объектов к центрам или радиально-концентрическая планировка как самоусиливающаяся система (там же). Выявляемые в реальном пространстве географические образы, в свою очередь, трансформируясь, становятся важным и действенным фактором пространственной динамики.

1.4. Исследования образов географического пространства в естественных науках

Математика (особенно геометрия и топология), физика, физическая география, психология – естественные науки, дающие явные основания для изучения географического пространства и его образов. Однако здесь будут рассмотрены в основном междисциплинарные, пограничные теории и концепции, чье позиционирование позволяет четко выявить наиболее интересные с образно-географической точки зрения современные естественнонаучные положения. Характерно, что «возмутителями спокойствия» и «локомотивами» в данном случае выступают синергетика и теория фракталов, а также нетрадиционное почвоведение. Психология, традиционно изучавшая пространственные представления, достигла наибольших результатов как раз на границах с другими когнитивными науками, а также на стыке с синергетикой.

Для более глубокого понимания закономерностей формирования образов географического пространства большую ценность представляют исследования сенсорных систем в рамках естественнонаучного знания. Изучение структур пространственного зрения[153 - Бондарко В. М., Данилова М. В., Красильников Н. Н., Леушина Л. И., Невская А. А., Шелепин Ю. Е. Пространственное зрение. СПб.: Наука, 1999.], закономерностей восприятия пространства в психофизиологии и физиологии движения[154 - Леонов Ю. П. Цветовое пространство горизонтальных клеток сетчатки // Психологический журнал. 1995. Т. 16. № 2.]позволяет, с помощью аналогий, понять специфику процессов, способствующих формированию образов географического пространства. Главное в этом – обнаружение механизмов перехода от статичных к динамичным образам и механизмов сосуществования различных образов в панорамном зрении.

Теория фракталов и образы географического пространства. Основатель теории фракталов, известный американский математик Б. Мандельброт, развивал и развивает положения этой междисциплинарной теории на многих примерах, взятых, в том числе из традиционной физической географии и картографии. Земная природа является для него одним из наиболее эффективных научных полигонов[155 - Мандельброт Б. Фрактальная геометрия природы. М.: Институт компьютерных исследований, 2002.].

Поскольку теория фракталов имеет непосредственное отношение к разделу классической математики – топологии, то в ходе развития прикладной базы теории фракталов происходит вполне естественный переход от условного и абстрактного математического пространства к вполне реальному географическому пространству. Однако сам этот переход показывает, что представление о пространстве, тем более фрактальном пространстве, изначально образно. Когда Мандельброт начинает разбирать примеры, связанные с измерением различных географических границ, то выясняется, что фрактальный подход ведет в итоге к созданию многомерных образов самих географических границ. Выясняется, что сухопутные границы различных стран между собой могут иметь различную протяженность – в зависимости от того, с какой стороны границы проводились измерения[156 - Там же. С. 57–58.]. Хотя первоначально фрактал рассматривался как самоподобная и бесконечно самоорганизующаяся структура, впоследствии сам автор теории фракталов пришел к новому альтернативному определению фрактала как «множества, емкостная размерность которого больше его топологической размерности»[157 - Там же. С. 530.].

Интерпретируя это высказывание с образно-географической точки зрения, можно сказать, что всякое географическое пространство задает заранее гораздо большее потенциальное количество возможных на его базе географических образов, нежели любое физически возможное измерение площади данного пространства. Иначе говоря, культура, фактически порождающая само понятие географического пространства, обеспечивает пространственную (а реально – образную) бесконечность представления пространства. По сути, речь здесь идет об образе-архетипе географического пространства, причем, по-видимому, и само понятие образа может наиболее эффективно трактоваться как пространственное.

Возможность подобной образно-географической интерпретации теории фракталов в приложении к явлениям живой и неживой природы основана на так называемом условном космографическом принципе, в котором утверждается, что перемещение начала координат какого-либо процесса ведет к его возобновлению на независимых началах, «все промежуточные остановки обладают абсолютно равными правами на звание Центра Мироздания»[158 - Там же. С. 412.]. Именно соблюдение условного космографического принципа позволяет ввести при изучении фрактальной геометрии природы понятие броуновского (т. е. вероятностного) рельефа, и успешно моделировать настоящий земной рельеф, картографические очертания древних и современных островов и континентов, а также создавать модели идеальных ландшафтов[159 - Там же. С. 371–386.]. Суть дела в том, что увеличение размерности в таком фрактальном моделировании приводит не только к увеличению сложности рисунка, но и к появлению необратимых изменений в общей, фиксируемой научными измерениями и наблюдениями конфигурации моделируемого физико-географического объекта. Следовательно, можно вполне весомо говорить о том, что классическая физическая география и картография имеют мощные социокультурные корни, ими, однако, не вполне осознаваемые. Образы географического пространства, разрабатывавшиеся в этих науках в течение тысячелетий, основаны на специфических правилах измерений и особой размерности. Переход к неэвклидовым геометриям и сферическим поверхностям в рамках теории фракталов показал относительность этих традиционных образов. В то же время стало ясно, что эти традиционные образы географического пространства занимают свое определенное место в фактически бесконечном пространстве представлений географического пространства – в рамках уже провозглашенного условного космографического принципа.

Физическая география и картография. В сфере физико-географических исследований, важных для понимания особенностей изучения образа в гуманитарной географии, выделяется геоморфология, в рамках которой разработаны наиболее детальные и содержательные процедуры дистанцирования от предмета самого исследования; значительная часть концептуальных моделей в геоморфологии, как классических, так и современных, по сути, является образно-географической[160 - Дэвис В. М. Географический цикл // Географические очерки. М.: Изд-во иностр. лит., 1962. С. 7—25; Щукин И. С. Общая геоморфология. М., 1960; Симонов Ю. Г. Морфометрический анализ рельефа. М.; Смоленск: Изд-во СГУ, 1998.]. Поэтому дальнейшее методологическое и теоретическое развитие образно-географических исследований во многом может вестись путем прямого переноса ряда геоморфологических моделей на новые предметы изучения и их последующей адаптации. Главная задача здесь – разработка адекватных процедур интерпретации получаемых при этом результатов.

Например, весьма важный для исследования географических образов инструментарий может представить одно из наиболее важных научных направлений геоморфологии – морфометрия. Узловые части этого направления – морфометрический анализ, анализ формы элементов рельефа, проблемы геометризации рельефа, цели и стратегия морфо-метрического анализа, построение морфометрических карт[161 - Симонов Ю. Г. Указ. соч.] – могут быть крайне продуктивным средством исследования при параметризации географических образов.

В то же время использование базовых понятий геоморфологии – таких, например, как географический цикл, пенеплен и пенепленизация, денудация и абляция – позволяет наглядно представить процессы пространственного развития культурных и политических процессов, эффективно интерпретировать сюжетные и языковые особенности художественных произведений. Следует отметить, что в основе подобного переноса понятий из одной научной области в другую с целью их образного использования лежит фундаментальная аналогия между земным (географическим) рельефом и рельефом культуры (или ее конфигурацией). Между тем, если согласиться, что образ появляется, очерчивается и маркируется в процессе отдаления или дистанцирования условного исследователя или наблюдателя от предмета его наблюдения (будь то холм, склон, речная долина, бытовые традиции какого-либо народа, локальный фольклор, массовые представления в конкретном регионе), то здесь проявляется коренное феноменологическое единство гуманитарных и естественных наук. Собственно говоря, фиксируемый, извлекаемый или конструируемый в определенной эпистемологической ситуации образ и есть та самая культурная дистанция, позволяющая исследователю или наблюдателю маркировать и тем самым закреплять в культуре изучаемый объект или предмет. Особая эффективность в данном случае именно геоморфологических понятий связана как раз с естественностью и легкостью аналогического перехода от, по существу, образных исследований земной поверхности к образно-географическому изучению поверхности (конфигурации, рельефа) культуры.

Недокучаевское почвоведение и образы рельефа. Неожиданный импульс для образного восприятия рельефа и развития образно-географического мышления был получен от концепции пластики рельефа, интенсивно развивавшейся с 1970-х гг. Пущинской школой почвоведов. Группа ученых, возглавляемых И. Н. Степановым, разработала междисциплинарную теорию на стыке почвоведения, геоморфологии и картографии[162 - См.: Геометрия структур земной поверхности. Пущино: ПНЦ РАН, 1991; Симметрия почвенно-геологического пространства: Сб. науч. тр. Пущино: ПНЦ РАН, 1996; Степанов И. Н. Пространство и время в науке о почвах. Недокучаевское почвоведение. М.: Наука, 2003 и др.].

Суть предлагаемой теории в том, что почва рассматривается не как инертное природное тело в заранее данных координатах, а как динамический пространственный поток, картографирование которого позволяет обнаружить важнейшие закономерности развития почвенного покрова Земли. С этой целью используются математические алгоритмы, позволяющие преобразовать горизонтали традиционных топографических карт в выделяемые цветом или штриховкой выпуклости и вогнутости земного рельефа. С этими элементами географического пространства, разграничиваемыми т. н. морфоизографой (линией нулевой кривизны) связаны определенные типы почв. В теории используются синергетические построения (понятия репеллера, аттрактора и точки бифуркации), а также, в качестве обоснования – теория фракталов.

Один из основных авторов концепции пластики рельефа, И. Н. Степанов, утверждает, что «метод пластики имеет дело с математическими образами почв и рельефа, а не с реальными»[163 - Степанов И. Н. Пространство и время в науке о почвах… С. 36.]. Он утверждает, что не-докучаевское почвоведение (т. е. отличающееся от классической концепции отечественного почвоведения В. В. Докучаева) имеет дело исключительно с относительным, а не абсолютным пространством[164 - Там же. С. 37.]. Фундаментом концепции пластики является понятие образа (геометрического, или картографического), например: «Картографическим образом является «выпуклость», названная физическим термином «поток», подтверждающим, что «выпуклость» – результат прошлого, настоящего и будущего движения органно-минеральных масс по обозначенной в прошлом траектории»[165 - Там же. С. 49.], немного дальше также говорится об образе тела-потока. Благодаря карте пластики возникает целостное изображение земной поверхности, обзорность такой карты есть «результат мгновенного охвата территории одним изображением – инсайтом»[166 - Там же. С. 50.].

Действительно, концепция пластики рельефа позволила впервые осознать кривизну земного пространства не через обилие рельефных и ландшафтных терминов и названий, а посредством немногих (фактически – двух-трех) образов. Эти образы (поток, вогнутость, выпуклость) передают динамику географического пространства, а по сути, замещают его, эффективно репрезентируя его. Немаловажно также, что карты пластики рельефа обеспечивают многочисленные почвенные, геоморфологические и картографические интерпретации с выходом на прикладные прогнозы (сельскохозяйственная мелиорация, гидрогеология, поиск полезных ископаемых).

Образно-географический смысл концепции пластики рельефа заключается в формировании в рамках естественных наук парадигмы относительности географического пространства, основанной на зрительном, визуальном образном эффекте. Один из авторов концепции фактически говорит о картографическом и ландшафтном гештальте, при этом разные ориентации и взгляды на одну и ту же карту могут порождать разные интерпретации[167 - Там же. С. 89.]. Речь в данном случае идет о целом дереве образов, причем всякое пересаживание точки зрения на «новую ветку» ведет к новой пространственной картине изучаемого процесса и изменении конфигурации самого образного дерева рельефа.

«Дифференциальное движение геометрических образов» (выражение И. Н. Степанова)[168 - Там же. С. 102.] означает не что иное, как продуктивное осмысление естественной кривизны географического пространства в рамках евроцентристских социокультурных установок, ориентированных на примат геометрического построения видимого мира, начиная со времен Древней Греции. В рассматриваемую нами концепцию вводится даже понятие «приобретенной памяти» почвенного потока[169 - Там же. С. 115.], что является очевидным аналогом понятия культурной памяти, в том числе культурной памяти ландшафта как такового. Природно-географическое пространство здесь становится тотально антропологическим, или культурно-географическим; культура опять-таки феноменологически «поглощает» рассматривавшиеся первоначально изолированно природные явления. При этом образы пространства, пространственные образы оказываются наиболее емкими для самой культурологической стратификации, каковой является и любая классическая научная концепция.

В картографии развитие образно-географических исследований прямо связано с изучением семиотики и семантики географических карт и картографических моделей[170 - Лютый А. А. Язык карты: сущность, система, функции. М.: ИГ РАН, 2002; Крутько В. Н. Семантические модели и проблема представления географической информации // Вопросы географии. Сб. 127. М.: Мысль, 1986. С. 17–22; Тикунов В. С. Моделирование в картографии. М.: Изд-во МГУ, 1997; Книжников Ю. Ф. Зрительный образ местности как геоизображение // Вестник МГУ. Сер. 5. 1999. № 1. С. 31–35; Hammer M. Putting Ireland on the Map // Textual Practice. 1989. 3. P. 184–201; Randviir A. Sign as an object of social semiotics: evolution of cartographic semiosis // Sign System Studies (Труды по знаковым системам). Vol. 26. Tartu: Tartu University Press, 1998. P. 392–416; О Cadhla S. Mapping a Discourse: Irish Gnosis and the Ordnance Survey 1824–1841 // Culture, Space and Representation. A special issue of the Irish Journal of Anthropology. 1999. Vol. 4. P. 84—110 и др.]. Перспективные «точки роста» возможны здесь также в рамках структурного образно-географического анализа и интерпретации самих карт, как профессиональных, так и любительских, а также на пересечении семантических и герменевтических исследований географической карты.

Сравнительно новой для традиционной картографии является тема виртуальных геоизображений[171 - Берлянт А. М. Виртуальные геоизображения. М.: Научный мир, 2001.], которая, вполне очевидно, связана с проблемой репрезентации географических образов. В рамках этого направления по-иному анализируются понятие географической карты и ее атрибуты; рассматриваются сам процесс виртуального моделирования, его язык и особенности применяемых технологий. Видео– и аудио-переменные позволяют создавать виртуальные глобусы и новые учебные пособия. Перспективы использования виртуальных геоизображений связаны с развитием геоиконики и киберкартографирования. Такие исследования ценны для понимания механизмов трансформации географических образов, а также в контексте расширения возможностей их репрезентации и интерпретации[172 - См., например: Перфильев Ю. Ю. Кибергеография: виртуальное пространство как объект географических исследований // Известия РАН. Серия географическая. 2003. № 3. С. 103–111.].

В психологии ощутимый специальный интерес к изучению образов географического пространства возник первоначально в 1910—1920-х гг., в рамках быстро развивавшейся гештальт-психологии. Затем, начиная с 1930-х гг., эти образы стали также интенсивно исследоваться в работах, придерживавшихся концепции бихевиоризма (прежде всего ментальные карты), и довольно сильно повлиявших на становление поведенческой географии[173 - Милграм С. Эксперимент в социальной психологии. СПб.: Изд-во «Питер», 2000. С. 78—117; Kitchin R. M. Increasing the integrity of cognitive mapping research: appraising conceptual schemata of environment-behavior interaction // Progress in Human Geography. 1996. Vol. 20. № 1. P. 56–84.]. В 1960-х гг. психологические исследования образов географического пространства стали, по сути, междисциплинарными – на стыке с языкознанием и филологией, теорией искусственного интеллекта[174 - Минский М. Фреймы для представления знаний. М.: Энергия, 1979; Кандрашина Е. Ю., ЛитвинцеваЛ. В., Поспелов Д. А. Представление знаний о времени и пространстве в интеллектуальных системах. М.: Наука; Гл. ред. физ. – мат. лит., 1989; Елизаренкова Т. Я. Слова и вещи в Ригведе. М.: Издат. фирма «Восточная литература» РАН, 1999 и др.]. Благодаря этому процессу началось развитие новой научной области – когнитивной психологии[175 - Солсо Р. Л. Когнитивная психология. М.: Тривола, 1996.], а затем и когнитивной науки (науки о закономерностях познания)[176 - Кубрякова Е. С, Демъянков В. 3., Панкрац Ю. Г., Лузина Л. Г. I Под общ. ред. Е. С. Кубряковой. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: Филолог. факультет МГУ, 1996; Рахилина Е. В. Когнитивный анализ предметных имен: Семантика и сочетаемость. М.: Русские словари, 2000. С. 93—102, 116–140, 211–311.], в которой значительное место заняли исследования ментальных и ментально-географических пространств. Становление когнитивной науки, в свою очередь, способствовало (наряду с внутренними причинами развития) появлению в 1990-х гг. новой географической дисциплины – когнитивной географии.

Благоприятная эпистемологическая ситуация для междисциплинарного изучения образов географического пространства складывается в настоящее время на стыке когнитивной психологии и синергетики[177 - См.: Синергетика и психология: Тексты: Выпуск 3: Когнитивные процессы I Под ред. В. И. Аршинова, И. Н. Трофимовой, В. М. Шендяпина. М.: Когито-Центр, 2004.]. Очевидно, что синергетика, как динамично развивающаяся молодая научная область имеет множество перспективных приложений в соседних науках. Наиболее интересное здесь, с нашей точки зрения – синергетический анализ сознания и моделирование когнитивных процессов.

В сфере синергетического анализа сознания исследования хаотического и странно-аттракторного[178 - Комбс А. Сознание: хаотическое и странно-аттракторное II Там же. С. 49–61.] позволяют, по аналогии, представить географическое пространство как систему, ориентированную на порождение так называемых хаотических аттракторов, которые не фиксированы и не могут быть предсказаны точно[179 - Там же. С. 52. Автор проводит аналогию с состоянием погоды.]. Исходя из этого, возможно представление образов географического пространства как континуума, автономного от конкретных, жестко фиксируемых географических объектов (здание, холм, церковь, пристань, город и т. п.). Формируется своего рода процессуальная ткань, определенный ментально-географический «туман», позволяющий в какой-либо момент времени вычленять из него необходимые для пространственного анализа структуры – образы[180 - Cр.: Там же. С. 53.]. При этом выделяемые образы географического пространства будут всякий раз ориентированы в своем развитии на некий фундаментальный образ-архетип, играющий роль хаотического аттрактора, поскольку значимость и влияние подобного образа-архетипа могут сильно изменяться и колебаться.

Другой важный для образно-географического исследования аспект синергетического анализа сознания – это синергия динамики тела и восприятия мира[181 - Трофимова И. Н. Синергия динамики тела и восприятие мира II Там же. С. 61–82.]. Опыт синергетико-психологического изучения телесности показывает, что конечные образы мира, формируемые динамикой тела, всегда вероятностны и представляются в понятиях количества неопределенности, меняющейся в процессе категоризации[182 - Там же. С. 77.]. Хотя на конфигурацию этих образов накладывают серьезные ограничения социокультурные и физические навыки и стратегии, тем не менее, тело обладает очевидной образной автономией, в том числе, и образно-географической. Это означает, что образы географического пространства порождаются специфическими телесными практиками в рамках определенных социокультурных норм и установок. Такие телесные практики (например, туристический поход, экскурсия, обычный маршрут на работу и обратно и т. д.) формируют опять-таки лишь некий образно-пространственный «бульон» или «варево». Однако, происходящие время от времени неожиданные события, или точки бифуркации (например, случайное изменение рабочего маршрута, решение об изменении района туристического похода, незапланированная остановка вагона метро в подземном тоннеле посреди перегона между станциями и т. д.) актуализируют только некоторые образы из уже заготовленного «бульона», при этом последующие телесные практики нуждаются уже в новом образном «вареве» – таком же вероятностном и неопределенном.

Моделирование когнитивных процессов является междисциплинарной областью научного знания, в которой взаимодействие синергетики и когнитивной психологии дает, наш взгляд, наиболее интересные результаты для их образно-географической интерпретации. Речь здесь может уже идти не только о плодотворных научных аналогиях или же опосредованном выходе на интересующие нас проблемы. Дело в том, что именно в указанной области синергетико-географическое изучение когнитивных карт, проведенное одним из основателей синергетики Г. Хакеном и израильским географом Дж. Португали[183 - Хакен Г., Португали Дж. Синергетика, межуровневые нейронные сети и когнитивные карты II Там же. С. 129–155. См. также: Portugali J. Social syn-ergetics, cognitive maps and environmental recognition II Synergetics on Cognition I Eds. Haken H., Stadler M. Berlin: Springer, 1990. P. 379–392; Portugali J, Haken H. Synergetics and cognitive maps II Geography, Environment and Cognition (J. Portugali ed.), a special theme issue Geoforum. 1992. 23 (2). P. 111–130.], позволяет напрямую использовать выводы авторов на образно-географическом материале.

Преобразования в когнитивных картах между вербальными и визуальными представлениями, а также коллективные когнитивные процессы, связанные с когнитивными картами городов эффективно исследуются с помощью синергетических подходов. Для этого вводится понятие интеррепрезентационных сетей, призванное отразить не только процессы формирования внутреннего мира индивидуума, но и процессы взаимодействия внутреннего и внешнего миров[184 - Хакен Г., Португали Дж. Синергетика, межуровневые нейронные сети и когнитивные карты… С. 130.]. С точки зрения синергетики, «В когнитивных картах цель состоит в том, чтобы создать первоначально неизвестный образ/карту из неполного набора особенностей некоторого окружения»[185 - Там же. С. 133.].

Очень важно при этом, что когнитивная карта рассматривается и как представление внешней среды, продукт совместной деятельности культурных, социальных и политических процессов. «…очень вероятно, – пишут авторы, – что индивидуум создает когнитивную карту не только на основе борьбы внутренних параметров порядка данного набора деталей окружения, а уже будучи подчиненным одному или нескольким из этих параметров, или более глобальным представлениям»[186 - Там же. С. 134.]. Иначе говоря, возникающие и взаимодействующие между собой образы географического пространства, фиксируемые той или иной когнитивной картой, заранее могут быть вписаны в различные масштабные или глобальные культурные, социальные или политические контексты. Например, бывший храм святой Софии в Стамбуле, превращенный в мечеть, может восприниматься туристом из России или православным священнослужителем как главный символ или образ православного мира, или восточно-христианской ойкумены – отсюда его повышенная значимость на соответствующей когнитивной карте Стамбула. В случае, например, западного туриста, этот храм может быть выделен на его когнитивной карте лишь как одна из множества достопримечательностей города на Босфоре.

Серьезное значение для исследования образов географического пространства имеет синергетический анализ динамики формирования когнитивной карты. Как показывает опыт, возможно сосуществование различных когнитивных карт одной местности, принадлежащих разным авторам. Устойчивое состояние когнитивной карты «достигается не обязательно тогда, когда когнитивная карта соответствует точной географической карте местности, но когда она дает возможность человеку выживать и функционировать в данной специфической среде»[187 - Там же. С. 144.]. В то же время возможно сосуществование и некоторое взаимодействие между разными когнитивными картами одной местности одного и того же автора, созданными в разных социокультурных условиях и жизненных обстоятельствах. Например, здание, где работает автор когнитивной карты, может иметь различное положение и значимость в зависимости от того, как он добирается туда (пешком, в метро, на автомобиле, на вертолете), а также от того, как меняется, скажем, его профессиональный и социокультурный статус (он становится начальником или по-прежнему остается мелким чиновником, или интервью с ним публикуется в газете, и т. д.). Как отмечают Г. Хакен и Дж. Португали, «когнитивные карты являются… по своей природе многомодальными объектами»[188 - Там же. С. 145.].

В конце концов, любой город, местность, культурный ландшафт может рассматриваться в рамках синергетико-психологической перспективы как хранилище потенциальных образов/карт[189 - Там же. С. 152.], актуализируемых по мере потребности теми или иными людьми, коллективами и социальными группами. При этом, однако, само «хранилище» не остается статичным, поскольку социальное общение и взаимодействие ведет к его постоянному пополнению, обновлению; могут меняться и условные формы такого хранилища, и способы репрезентации извлекаемых образов (развитие телекоммуникационной техники и визуальных способов передачи информации). Метафора хранилища может обретать здесь «плоть и кровь».

1.5. Географические образы в культуре

1.5.1. Генезис образно-географического видения мира

Генезис образно-географического видения мира связан со становлением синкретического сплава поэзии и мифа. Поэтико-мифологическое видение мира на ранних стадиях развития человеческих сообществ сочетает в себе два взгляда на земное пространство. Первый взгляд – измерительно-топографический, или геометрический. Практически любая космогония содержит ряд топографических или геометрических указаний, параметризующих ее в рамках крохотных по современным меркам ойкумен. Второй взгляд – хорологический, когда космогонические представления завязаны на «небесную» точку зрения, а координаты привычного мира отсчитываются по вертикальной умозрительной шкале. Ранние мифологические конструкции и построения содержат оба взгляда, причем они могут сильно противоречить друг другу. Так, в «Теогонии» Гесиода «…тартар описывается в системе отсчета, противоположно направленной относительно вектора системы, в которой описываются прочие мировые стихии»[190 - Шиловский Д. П. Исчисление пространства в архаическом космогоническом тексте: к интерпретации стихов 736–738 «Теогонии» Гесиода II Вестник МГУ Серия 9. Филология. 1998. № 6. С. 99.]. В эпической традиции архаических обществ хорологический взгляд может подавлять измерительно-топографический, что ведет к сочетанию семантически несочетаемых лексем[191 - Там же. С. 99—100. См. также: Урысон Е. В. Языковая картина мира и лексические заимствования (лексемы округа и район) II Вопросы языкознания. 1999. № 6. С. 79–83.]. На метапространственном уровне в космогонических представлениях происходит отождествление микро– и макрообразов земного пространства. Эти образы нельзя назвать географическими с точки зрения географии эпохи Модерна, поскольку земное пространство в данном случае и есть весь мир, космос[192 - См.: Вернан Ж. – П. Происхождение древнегреческой мысли. М.: Мысль, 1988. С. 140, 142–143.]. Однако подобная ситуация близка Постмодерну, ибо учитывает возможность разных географий – «космической», «мифической» и т. д[193 - Благодарю за это замечание М. В. Ильина.].

В древнегреческом полисе космос обретает географические черты. Географическое пространство полиса однородно. Политическое пространство полиса имманентно его географическому пространству. Полис – это однородный, строго центрированный мир, в котором политические кругообороты (переход власти от одной группы граждан к другой) четко соотнесены с отдельными частями территории полиса. Космос античного полиса максимально упорядочен, образ полиса максимально географичен[194 - Там же. С. 121–125, особенно с. 132.]. «Режим полиса предстает перед нами соотнесенным с новой концепцией пространства; институты полиса представляют собой проекцию и воплощение того, что можно назвать «политическим пространством»[195 - Там же. С. 150.]. Однако политическое пространство полиса геометрично, оно уравнивающее и симметричное, без какой-либо иерархии. Геометрия еще тождественна географии, и геометрия политического пространства проецируется на пространство физическое (представления милетцев Анаксимандра и Гекатея). Политико-геометрические образы становятся здесь физико-геометрическими. Географическое пространство максимально центрировано, реальные контуры суши и моря не играют большой роли; Азия симметрична и равновелика Европе[196 - Там же. С. 152–155.]. Мир есть геометрический образ, а его развитие есть концентрическое расширение.

В древнегреческом полисе политическое пространство сосуществует с пространством сакральным. Они отделены друг от друга, Агора противостоит Акрополю[197 - Там же. С. 151–152.]. Общность этих пространств в наличии Центра, из которого происходит их структурирование. Архаичная модель мира предполагает, что земной мир лишь слепок, сколок мира божественного, потустороннего[198 - Элиаде М. Космос и история. М.: Прогресс, 1987. С. 168. См. также: Топоров В. Н. Первобытные представления о мире (общий взгляд) II Очерки истории естественно-научных знаний в древности. М.: Наука, 1982. С. 8—41; Он же. Древо мировое II Мифы народов мира. Т. 1. М.: Сов. Энциклопедия, 1987. С. 398–406; Евсюков В. В. Мифы о Вселенной. Новосибирск: Наука, 1988; Tuan Y. Sacred space: explorations of an idea II Butzer K. (ed.) Di-mensions of human geography: essays on some familiar and neglected themes. Chicago, 1978. P. 84–99. Ср.: НовикЕ. С. Обряд и фольклор в сибирском шаманстве. М.: Наука, 1984; Скрынникова Т. Д. Символическое сакральное пространство бурятского фольклора II Народы и культуры Сибири. Взаимодействие как фактор формирования и модернизации. Вып. 2. Иркутск: Оттиск, 2003. С. 59–90; Содномпилова М. В. Природные и культурные ориентиры жизненного пространства номадов Центральной Азии II Там же. С. 112–128.], отсюда его геометрическая (географическая) размытость, неясность. В отличие от этой модели, античная модель мира деонтологизирует земное пространство, расщепляя его на равномерно множащиеся образы[199 - См. в связи с этим: Элиаде М. Священное и мирское. М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 22–24.]. Сущность деонтологизации земного пространства состоит в феноменологизации пространственных отношений, осознании уникальности (географичности) физических расстояний и проницаемости, преодолимости пространства как физического (метафизического) феномена. Земное пространство как бы осознает себя. Политико-географические образы, продуцируемые древнегреческим полисом, используют сакральные представления о пространстве. Античная мифология «ложится» на политическую географию античного полиса, создавая удивительный эффект композитных, гибридных географических образов[200 - Cм.: Торшилов О. Д. Античная мифография: миф и единство действия. СПб.: Алетейя, 1999. С. 70–90 (Хорографическая мифография).]. Сакральное пространство предельно политизируется, при этом представления о том, что «наш мир» всегда в центре», а реальное пространство раскрывается через священное[201 - Элиаде М. Священное и мирское. С. 34–35, 46.], сохраняются и используются.

Средневековье практически сохранило (правда, в усеченном виде) античные представления о пространстве, уступая античности в течение нескольких веков в содержательности его трактовок[202 - См.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М.: Мысль, 1972; Райт Дж. К. Географические представления в эпоху крестовых походов: Исследование средневековой традиции в Западной Европе. М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1988; Мелъникова Е. А. Древнескандинавские географические сочинения (текст, перевод, комментарий). М.: Наука, 1986; Она же. Образ мира. Географические представления в средневековой Европе. М.: Янус-К, 1998; Плигузов А. И. Текст-кентавр о сибирских самоедах. М.; Ньютонвиль: Археографический Центр, 1993 и др.]. По мере развития географических знаний в эпоху средневековья геомифологические (библейские по происхождению) образы все более отодвигались на края представляемого физико-географического пространства, но это не меняло теоцентристского взгляда на мир. Библейские генеалогии тех или иных народов приспосабливали реальное пространство под условные мифологические траектории их развития[203 - См., например: Мылъников А. С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы: этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI – начала XVIII века. СПб.: «Центр Петербургское Востоковедение», 1996; Он же., Этническая имагология II Курьер Петровской Кунсткамеры. Вып. 8–9. СПб.: Наука, 1999. С. 13–18.], причем они могли успешно функционировать даже на этапе раннего Модерна. Средневековье мыслило мелкими прерывными интервалами и практически не связанными локусами в рамках реальных путешествий[204 - Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 79–80; Мелъникова Е. А. Образ мира. С. 12–14.], и эти мозаичные топо-образы проецировались и встраивались в сакрально-пространственную картину мира. Между ними был явный разрыв.

В эпоху раннего Возрождения происходят кардинальные изменения в понимании земного пространства. Пространство секуляризуется, постепенно исчезают непространственные версии (сакральные по преимуществу) в интерпретации пространства[205 - Кузнецов Б. Г. Идеи и образы Возрождения (Наука XIV–XVI в. в свете современной науки). М.: Наука, 1979. С. 99—104.]. Возрождение предложило иную точку зрения на пространство – создание каузальных образов пространства, упорядоченный ряд каузальных представлений непрерывно перемещающегося тела[206 - Кузнецов Б. Г. Указ. соч. С. 178–181, 186–188. См. также: Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. Опыт исследования. М.: Юристъ, 1996. С. 185–200.]. Пространство стало непрерывным и повсеместно открытым для обзора. Произошел принципиальный переворот: географическое пространство и его осмысление стали «свободными» – свободными от тотальных (политических, сакральных) взглядов на мировое развитие. Впервые становится возможным становление множественных географических образов мира, в структуре которых заложено понимание мира как непрерывного пространственного развития. Каковы последствия подобного понимания мира?

Происходит своего рода «приватизация» мест и расстояний; путешествия воспринимаются как необходимая политизация (в широком смысле) географического пространства. Перефразируя Сесиля Родса («Расширение – это всё»), можно сказать: «Пространство – это всё». Мир воспринимается как политика самого пространства; понимание сакральности и божественного «завязано» на процедуры опространствления политических событий; пространственность теперь есть необходимый атрибут политического бытия. Подобное понимание мира – заслуга Модерна, который тем самым заложил основы для любых других возможных пространственных интерпретаций мирового развития. В этом смысле Постмодерн всегда находится «внутри» Модерна; он не представим без Модерна[207 - Ср.: Хабермас Ю. Философский дискурс Модерна. М.: Весь мир, 2003.].

1.5.2. Система методологических понятий образно-географического анализа

Понятие методологических оснований. Как возможно понимание или интерпретация методологических оснований какой-либо когнитивной деятельности? Естественно, что здесь необходима интерпретация не на уровне методов, но на уровне «-логии» – прежде всего интерпретация самого смысла. Эта интерпретация связана с размещением предмета интереса или цели исследования в какое-либо более широкое исследовательское (когнитивное) поле, иначе говоря – в более широкий и более мощный контекст. Здесь нужно определить законы развития и границы выбранного контекста, рассматриваемого прежде всего как содержательного. Можно сказать, что это способ определить, или «замерить» уровень содержательности основных посылок самого предмета интереса или исследования. Наиболее интересны степень, характер и специфические параметры этой содержательности.

Образно-географическая деятельность. Что понимается под образно-географической деятельностью? Образно-географическая деятельность – это моделирование и/или создание географических образов в теоретических или прикладных целях в различных сферах и секторах общества. Усложняя задачу, определим, что такое проектная образно-географическая деятельность. В данном случае это моделирование каких-либо геопространственных символов, знаков, стереотипов, предполагающее достижение определенной цели или состояния территориального объекта (предмета), на базе которого формируется образ.