Век распутства

Король был рад, что мог хотя бы на несколько часов отвлечься от военных забот. Он даже улыбнулся и поприветствовал находившихся за столом дам. После десерта герцог Ришелье, воодушевленный хорошим настроением короля, совершил необдуманный поступок, имевший неожиданные последствия: он пригласил Людовика XV, мадам де Шатору и мадемуазель Лораге, сестру фаворитки и отставную любовницу государя, в комнату, где стояла широкая кровать.

Разумеется, никто никогда не узнал, что же произошло в ту ночь между тремя людьми, которых Ришелье с лукавой предосторожностью запер на ключ, но на следующее утро король был настолько изнурен, что «не смог встать с постели…».

И через день король все еще пребывал в постели, а вызванный к нему врач констатировал тяжелую форму горячки.

Весть о болезни короля с молниеносной быстротой распространилась по городу, посеяв панику среди жителей Меца.

В храмах шли беспрерывные богослужения, горели свечи, пел церковный хор. Людовик XV, не на шутку испугавшись, что может умереть, призвал своего духовника, отца Перуссо, хитрого иезуитского монаха.

Королевский духовник был сторонником принцев крови и ненавидел мадам де Шатору. Заручившись согласием епископа Суассона Фиц-Жама, он решил воспользоваться случаем, чтобы попытаться избавиться от фаворитки. Склонившись над больным королем, он произнес:

– Если вы хотите получить причастие, то должны изгнать вашу сожительницу.

Час спустя пришла очередь епископа Суассона поучать больного, состояние здоровья которого ухудшалось с каждой минутой:

– Пусть злые духи оставят вас, – повторял он. До самого вечера монахи сменяли друг друга у изголовья больного государя. К семи часам король, чувствуя, что последние силы оставляют его, наконец сдался и тихо прошептал:

– Пусть она убирается на все четыре стороны… Не теряя ни минуты, прелат стремительным шагом направился в комнату, где мадам де Шатору вместе со своей сестрой ждала известий о здоровье короля. «Они услышали, как с шумом отворилась двухстворчатая дверь, – писал присутствовавший при этой сцене Ришелье, – и увидели Фиц-Жама, опирающегося одной рукой на ручку двери, со всклоченными волосами, горящими нездоровым блеском глазами и раскрасневшимся лицом.

– Король приказывает вам поскорее убрать ся отсюда на все четыре стороны, – произнес он.

И удалился, тут же распорядившись о том, чтобы снесли деревянную галерею, соединявшую королевские покои с апартаментами герцогини, и таким образом оповестил народ о разрыве короля с любовницей».

«Потрясенные внезапной немилостью церкви, – пишет далее Ришелье, – обе фаворитки застыли на месте как вкопанные и не произнесли ни слова, но герцог Ришелье

, знавший о любви короля к мадам де Шатору, а также о том, что государь очень быстро попадал под влияние своих министров и придворных, заявил, что сделает все возможное, чтобы отменить распоряжение короля об отставке фавориток, и возьмет всю ответственность на себя, если те решат остаться и не выполнят отданного во время горячечного бреда приказа».

В свою очередь, священники времени даром не теряли, разослав по всем приходам следующее распоряжение:

«Закрыть святые дарохранительницы, для того чтобы немилость церкви стала еще более ощутимой и чтобы король не отдал новых распоряжений».

Но на этом они не остановились. Было объявлено о том, что король будет причащен только после отъезда обеих сестер.

– Законы церкви и наши святые каноны, – заявил Фиц-Жам королю, – запрещают прича щать умирающего, пока любовница еще нахо дится в пределах города. Прошу, Ваше Величест во, дать новые указания, чтобы ускорить отъезд фавориток.

И умышленно добавил:

– Время не терпит. Вы можете скоро умереть. Фиц-Жам с таким нажимом произнес слово «любовница», что у короля побежали мурашки по спине и он согласился со всем, что от него требовали. Приказ Людовика XV был на этот раз выполнен с таким рвением, что на королевской конюшне не нашлось ни одной кареты для бывших фавориток, чтобы оградить их от народного гнева.

В этот скорбный час все отвернулись от молодых женщин. И только маршал Бель-Исль, опасаясь, что их могут забить камнями, и вспомнив об услугах, которые они ему оказали, сжалился над женщинами и нашел для них карету, в которую они поспешно забрались и тут же задернули шторы, чтобы народ не узнал и не растерзал их

.

Как только фаворитки покинули город, епископ Суассона дал разрешение на причастие короля…

В то время пока король получал последнее причастие, мадам де Шатору спасалась бегством вместе со своей сестрой под градом насмешек, оскорблений, угроз и улюлюканье толпы. Их забрасывали камнями, карету обливали помоями и даже содержимым ночных горшков. А в Коммерси горожане едва не разбили окна кареты и не разорвали фавориток на куски. И только вмешательство городского нотабля спасло их.

Естественно, самые ужасные оскорбления обрушились на голову мадам де Шатору, о которой народ распевал:

Несчастья все, что с нами происходят,
Лишь только от нее одной исходят.
Не без ее советов и решений
Мы потерпели столько поражений.
Теперь вы все узнаете о ней,
Увидите, кто при дворе главней.

Несмотря на все оскорбления, в Париж мадам де Шатору не поехала. Она объяснила свой поступок в письме герцогу Ришелье, ласково называя его «дядюшкой».

«Я думала, что, пока король не пришел в себя после болезни, он будет исключительно набожен. Но как только он почувствует себя лучше, я готова держать пари, что он вспомнит обо мне и наведет справки о моей судьбе у Лебеля или у Башелье. А они всегда были за меня. И моим неприятностям придет конец. Я верю, что ничего плохого не произойдет и король отменит свое решение. А я пока в Париж не вернусь. После серьезных размышлений я пришла к заключению, что лучше остаться вместе с сестрой в Сент-Менеу. Бесполезно ему сейчас об этом говорить по одной лишь причине, что, пока он узнает, где я нахожусь, пройдет по крайней мере два или три дня. А я сама могу заболеть после такого ужасного путешествия…»

И пока мадам де Шатору со своей сестрой устраивались в Сент-Менеу, в Мец прибыла обеспокоенная состоянием здоровья своего супруга королева. Увидев скрюченного в постели короля, она залилась слезами и осыпала его поцелуями «на протяжении целого часа…».

Король, считавший, что часы его сочтены, мужественно вынес приступ сентиментальности королевы. И, расчувствовавшись, даже произнес:

– Мадам, я прошу у вас прощения за скандал, виновником которого я стал, за все неприятности и горе, причиненное вам.

Покаяние, похоже, оказало благотворное влияние на состояние здоровья государя. Неделю спустя он почувствовал себя намного лучше.

Радостная весть облетела все королевство и вызвала бурю восторга у простого народа, уже было похоронившего своего повелителя. Именно тогда под веселый перезвон колоколов парижане стали звать Людовика XV горячо любимым государем.

В конце сентября монарх возвратился в столицу. Чтобы лучше разглядеть проезжавшего по улицам Парижа короля, горожане забирались на крыши домов, памятники, верхушки деревьев. Женщины не скрывали слез радости. Все с восхищением смотрели на молодого, прекрасного как бог короля, которому только что исполнилось тридцать четыре года.

Среди встречавших Людовика XV в толпе горожан находилась и мадам де Шатору, гордая и счастливая триумфальным возвращением в столицу своего возлюбленного. Неожиданно ее узнал какой-то парижанин:

– Вот его шлюха! – воскликнул он.

И плюнул даме в лицо.

Мадам де Шатору вернулась домой весьма огорченной.

После возвращения Людовика XV в Париж Мария Лещинская наивно полагала, что король стегнет ей ближе и разделит, как и раньше, с ней ее ложе. Но мечтам не суждено было сбыться. Как только король пришел в себя и окончательно поправил свое здоровье, он стал громко жаловаться, что некоторые придворные воспользовались его болезнью и недостойно отнеслись к «человеку, который был виноват лишь в том, что слишком его любил».

Целый месяц все его помыслы были заняты милой его сердцу герцогиней. Наконец, не в силах более сдерживать свой пыл, поздним вечером 14 ноября король покинул дворец. Он пересек мост Пон-Рояль и, поднявшись по улице Бак, оказался перед домом мадам де Шатору. «Он хотел, – писал Ришелье, – снова покорить герцогиню, попросить прощения за все, что произошло в Меце во время его болезни, и выяснить, на каких условиях она смогла бы вернуться ко двору».

Но его ждал неприятный сюрприз: молодая женщина простудилась, и ее прекрасное лицо было обезображено огромным флюсом. Король, будучи человеком воспитанным, сделал вид, что ничего не заметил, и попросил ее вернуться в Версаль.

Красавица оказалась злопамятной.

– Я вернусь лишь тогда, когда не увижу герцога де Буйона, герцога де Шатийона, Ларошфуко, Баллеруа, отца Перуссо и епископа Суассона.

Испытывая непреодолимое желание вновь заключить в объятия свою любовницу, король согласился выполнить все ее требования. И они легли в постель, чтобы отпраздновать свое примирение. «Тогда, – писал Ришелье в своих мемуарах, – мадам де Шатору решила порадовать своего любовника особыми ласками. Но длительная разлука, тяготы путешествия и пережитые волнения так разожгли их любовный пыл, что им не удавалось его удовлетворить. Уходя утром на следующий день, король оставил герцогиню в постели с головной болью и высокой температурой».

Бедная женщина так и не смогла оправиться от болезни, и две недели спустя отдала Богу душу.

Видимо, так было предрешено Всевышним, что один из любовников отойдет в мир иной после бурной любовной ночи…

Смерть мадам де Шатору застала Людовика XV врасплох. К этому времени он уже исчерпал все возможности семейства Несле по женской линии, а нового источника поставки любовниц еще не нашел, что весьма сказывалось, к огорчению окружающих, на его настроении.

Придворные дамы лишь ждали подходящего момента, чтобы перейти в наступление. Дворец был переполнен прелестными молодыми особами в призывно шуршащих юбках, искавших лишь случая, чтобы привлечь внимание короля, нарушая порой все правила приличия. Одни появлялись в платьях с таким глубоким декольте, что почти полностью обнажали грудь, другие, как бы нечаянно, задирали юбки, чтобы показать королю стройную ножку, третьи обращались за помощью к своим друзьям, чтобы те распространили лестные слухи об их богатом опыте в любовных утехах и пылком темпераменте.