Гнев Земли

Грохот взрывов и выстрелов заглушал крики гибнущих людей, но еще громче звучал хруст новеньких купюр и чавканье челюстей. Специально на потребу чревоугодию публики изобрели одноразовые танкеры – попкорновые, рисовые, бобовые и прочие. Бесконечным потоком они везли еду и тут же в порту прибытия переплавлялись в новые сковороды, мясорубки и ночные горшки, предназначенные для дальнейшего поглощения, глотания и, извините, испражнения всего только что съеденного. Западное общество не останавливалось ни перед чем, лишь бы соблюсти права своих граждан на свободное пожирание хот-догов, колы и прочей дряни. Люди ели как последний раз в жизни, будто их откармливали на убой. Тратились баснословные деньги, чтобы как можно быстрее и лучше угодить всем желаниям зажравшихся налогоплательщиков.

Сейчас даже не верится, но в те времена в Берлине в новые дома вместе с водопроводом прокладывали трубы с пивом, а в Лондоне придумали специальные лифты-такси. Они могли подниматься по стенам домов и забирать клиентов прямо из квартир. Это стало особенно актуальным, когда средний вес одного англичанина перевалил за сто двадцать килограммов.

Но, конечно, впереди всех была Америка. К тому времени старые США объединились с Канадой и Мексикой и превратились в Северные Штаты Америки. Так было легче контролировать общие рынки и управлять потреблением на всей территории континента. Так вот, там дошли до того, что изобрели, так называемые материализаторы. Внешне эти устройства были похожи на микроволновые печи. Особенно популярными были модели американской фирмы «Freetime». Они умели создавать буквально любые вещи – от лапши «Бержерак» до новых туфель, от карандаша до микропроцессора. Главное было загрузить в приемный отсек необходимые компоненты и запустить программу. Для материализаторов выпускали специальные смеси, состоящие из наборов определенных химических элементов. Разные пропорции предназначались для создания разных вещей. Например, чтобы сделать авторучку в бункер аппарата насыпали металло-пластиковую смесь № 17, а чтобы получить жареную яичницу требовалась смесь № 141 с большим содержанием кальция. За людей все делали машины, а венцу эволюции позволялось только открывать рот и милостиво принимать в себя блага цивилизации.

– Разве такое возможно?

Михаил никогда не был высокого мнения о преподавателях университета, но рассказ профессора все больше увлекал его. Он сам не заметил, как весь превратился вслух и старлся не пропустить ни одного слова. Недаром в студенческой среде Богомолова называли не иначе как «современным Нострадамусом». И вот он сидит перед Михаилом, всклокоченный и разбрасывающий вокруг себя молнии.

– Я понимаю, в это трудно поверить, но все было именно так. Похожее на всеядную гусеницу общество превратилось в настоящую саранчу. Оно с ужасающей скоростью уничтожало все, что попадалось на пути. Люди уже не просили, а требовали: «Еще! Еще! Еще!» Разогнавшие машину потребления производители сами загнали себя в угол. Они не успевали удовлетворить все желания чавкающей и глотающей человекообразной массы. Знаете, до Войны были популярны конкурсы на поедание чего-либо на скорость. Вы когда-нибудь видели такое?

– В университете нам показывали старую хронику. В ней несколько человек ели пирожные. Выиграл один здоровенный парень. Ему вручили приз – большой пакет с пирожными и его стошнило на камеру.

– Согласитесь, не самое приятное зрелище. Наблюдая такие сцены, я начинаю сомневаться в том, что человек создан по образу и подобию Бога. Бог не может быть таким… дебилом. На мой взгляд, общество потребления – это низшая ступень эволюции. После него трудно превратиться даже в порядочное животное. Вы слышали что-нибудь о таком явлении как «черная пятница»?

– По-моему, да, – задумался Михаил. – Кажется, так назвали тот день, когда упали цены на нефть.

– Совершенно… неверно, – резюмировал профессор. – «Черной пятницей» называлось начало рождественских распродаж. В эти дни магазины предлагали огромные скидки, и покупатели буквально брали их штурмом. Распродажа – что может быть лучше? А впрочем, много ли нужно для стада? Эти, с позволения сказать, люди врывались в магазины, сметая с прилавков все. Они дрались за фены и тостеры, избивали друг друга за телевизоры, давили детей, сгребая с полок дешевые подгузники. Это было вселенское безумие. Люди перестали быть людьми. Они превратились в быдло. Отныне ими было легко управлять. Те, кто оказался наверху, поняли всю прелесть нового порядка, и относились к народу, как к скоту – им торговали, его меняли и дарили. Были только узкий круг элиты и серая колыхавшаяся у ее ног масса.

– Разве человек может принадлежать кому-то? На дворе двадцать первый век, а не рабовладельческий строй. Демократия…

– Демократия? – усмехнулся Богомолов. – Может, вы приведете примеры?

– Конечно. Вот хотя бы у нас – выборы президента, парламента, губернаторов.

– По-вашему, когда человека выбирают на пятый срок подряд – это демократия?

Рядом, делая вид, что спит, недовольно закряхтел президент.

– Молчу-молчу, – замахал руками Богомолов. – Больше не буду, Ваше Величество. Теперь вы, Михаил, понимаете, почему меня недолюбливают власть предержащие? – он скривился в кислой улыбке. – Но вернемся к нашим баранам. Раньше умные люди говорили «Не пищей единой жив человек». В предвоенные годы эта фраза обрела иной, извращенный смысл. Кроме пищи ненасытное человечество требовало новые автомобили, которые полагалось менять каждый год, новую бытовую технику, которая устаревала, не успев добраться до прилавков, модную одежду, которая переставала быть таковой через неделю, когда появлялась новая коллекция. Старые вещи выбрасывали на улицу, потому что в домах для нее не хватало места. Казалось бы, что тут плохого. У людей были деньги, и они тратили их на что им вздумается. Но в том-то и загвоздка, что денег не было. Все покупалось в кредит. С течением времени кредиты достигли таких размеров, что люди сами по себе стоили меньше, чем их долги.

– Но человек не товар, – снова запротестовал Михаил.

– В те времена люди были таким же товаром, как и все, что их окружало. Люди становились заложниками, рабами, а самыми крупными рабовладельцами были банки. Конечно, они не выставляли должников на прилавки и не продавали их с молотка, но, тем не менее. Спасаясь от банковского рабства, люди предпочитали отправиться в тюрьму. Количество желающих попасть за решетку превысило все разумные пределы. Спрашивается, где взять столько тюрем? Проштрафившихся должников сажали под домашний арест. Доходило до смешного – половина населения планеты сидела по домам, уставившись в «говорящий ящик», и ничем не занималось. Они не работали, и, следовательно, ничего не покупали. Но самое страшное было в том, что они не брали новых кредитов. Банки не могли терпеть такое положение дел, и под их нажимом правительства объявляли экономическую амнистию. Двери тюрем распахивались. Все начиналось заново и шло до тех пор, пока не наступал следующий кризис, еще более продолжительный и тяжелый. Было очевидно, что так не может продолжаться бесконечно. Нужно было разрубить этот узел.

– И тогда случился ядерный взрыв?

– И да, и нет. Накануне третьей мировой завязалось много подобных узлов. Это и денежные махинации, и демографические проблемы, и борьба за природные ресурсы. Для их решения требовалось время и желание, но…

Около кресла президента остановилась стюардесса.

– Савва Тимофеевич, вы просили вас предупредить.

Старик открыл глаза.

– Оно под нами?

– Скоро будет в прямой видимости.

Ложка дегтя

Президент порывисто поднялся.

– Сделай-ка мне чашечку кофе.

– Слушаюсь, Савва Тимофеевич.

Старик шагнул к кабине пилотов, но у двери обернулся.

– А вам что, особое приглашение нужно? Пойдем, Аркадий. Дам тебе еще один повод для упреков в мой адрес. И ты, Михаил, чего рот открыл – за мной!

В кабине Суперджет-7700, как и подобает президентскому борту, все было сделано с размахом. Она больше напоминала квартиру, чем кабину пилотов. Здесь стоял платяной шкаф, журнальный столик, кожаные кресла и диван. На полу лежал ковер, а на стенах висели картины. В углу в металлическом горшке стояла пальма. Судя по значкам на дверях, за ними скрывались встроенный холодильник, посудомоечная машина, аппарат для приготовления чая, кофе и муссов. Разглядывая обстановку, Михаил не удивился, если бы за одной из этих дверей увидел вход в джакузи или тренажерный зал.

Перейдя незримую черту, вошедшие оказались в царстве тумблеров и мигающих лампочек. От их разнообразия рябило в глазах. По мониторам текли реки изменчивых цифр. Как пилоты успевали следить за всем, что происходило вокруг них, оставалось загадкой. Командира корабля и второго пилота разделял широкий как обеденный стол навигационный экран. По нему, ежесекундно меняясь, ползла карта пролетавшей под ними местности. Ее пересекала прямая линия маршрута, в центре которой чернел значок их лайнера. Тут и там появлялись и исчезали непонятные символы, вспыхивали надписи.

При появлении президента пилоты поспешили встать, но Старик повелительным жестом удержал их на месте.

– Не нужно реверансов – сидите.

Президент отступил в сторону, и в лобовом стекле перед Михаилом открылась захватывающая дух картина. Самолет только что миновал горы, за которыми растеклась бескрайняя белизна уходящих вдаль торосов. Снег внизу был так ослепителен, что не будь в стекле специальных отражающих кристаллов, смотреть на него было бы больно. От широты открывшейся перспективы горизонт казался чуть закруглен, как большое яйцо, под тонкой коркой которого, как под скорлупой, скрывались холодные воды Северного Ледовитого океана.

Лобовое стекло полукругом огибало кабину, и от этого создавалось впечатление, будто стоявших в кабине людей ничто не отделяет от внешнего мира. Михаил не был сентиментальным, но ощущение собственного полета было столь сильно, что на секунду он почувствовал себя словно птица. Он парил на огромной высоте, озирая землю от края до края. Необыкновенное чувство восторга появилось в груди и поднялось к горлу, готовое вырваться наружу радостным криком «Я лечу!» Михаил сам не заметил, как поднялся на носочки и расставил руки. Вот-вот в его ушах зашумит ветер, а лицо обожжет ледяной воздух. Широко открыв глаза, он… услышал приглушенный смех. На плечо легла тяжелая ладонь президента.

– Что, затянуло? – спросил он.

Приходя в себя, Михаил сконфуженно огляделся по сторонам. Как он мог так опростоволоситься? Все смотрят на него.

– Первый раз в кабине?

– Да. Мне показалось…

– Да ты не тушуйся, – ободрил его Старик. – Не ты первый, не ты последний. Всем в первый раз что-нибудь да кажется. Сами не свои становятся, но, – Савва Тимофеевич многозначительно поднял указательный палец. – И не всех сюда пускают. Наш генерал в свое время чуть головой вперед не выпрыгнул – такая на него прыгучесть напала, а министр финансов – тот просто в обморок свалился. Потом рассказывал, что «от переизбытка чувств». А вот я, кхе-кхе, стыдно вспомнить, хотел до облака дотянуться. Помнишь, Сан Саныч? Чуть стекло не выдавил.

– Как такое забыть, – радостно подтвердил командир корабля. – Мы как раз через грозу шли.

Президент потрепал Михаила по плечу.

– Так что все в порядке.

Он повернулся и, загородив половину окна, вгляделся в проплывавший под ними пейзаж.

– Показывайте, где эта штука.

– Прямо по курсу, Савва Тимофеевич. Во-он там.

Вместе с остальными Михаил посмотрел туда, куда показывал пилот, но кроме однообразного сияния снега ничего не увидел. Он так напряженно всматривался, что заболели глаза. Потерев их, Михаил снова вгляделся в бесконечное белое пространство. Некоторое время он видел только розовые круги… И вдруг, что это? На белом полотне появилась темная точка. С высоты пятнадцати тысяч метров она казалась не более спичечной головки, но спустя время и, миновав стадию кляксы, пятно превратилось в большую продолговатую тарелку. Прошло несколько минут, и на глазах собравшихся пятно заняло всю землю, поглотив ее до горизонта. Далеко справа, там, где чернота терялась в сизой дымке, к небу поднимались столбы дыма. Кто-то закашлялся. Михаилу тоже показалось, что пахнет горелым, но этого не могло быть – пожары чадили далеко в стороне.

В кабине воцарилась гробовая тишина. У Михаила мелькнула показавшаяся спасительной мысль: «Может, под нами наступила ночь?», но обмануть себя не удалось – было начало дня, светило солнце и небосвод отливал бирюзово-синим. Все было как раньше, кроме… этой черной земли, на которую боялись смотреть и от которой не могли оторвать глаз.