Никитский бульвар

На фасаде особняка на Большой Никитской под уличным номером 42 до революции установили одну из первых в городе мемориальных досок в виде щита с барельефом полководца, гласящую, что здесь жил Александр Васильевич Суворов. Никитский бульвар переименовали в Суворовский.

Суворов жил в собственном доме и посещал службы в церкви Федора Студита. По преданиям, у стен храма похоронена его мать. Будучи любителем духовной музыки, Александр Васильевич пел в церковном хоре на клиросе, месте для певцов и чтецов.

Под сводами этой церкви Суворов венчался, как пишут, с «красавицей русского типа, полной статной румяной, но с умом ограниченным», и малообразованной. То была княгиня Варвара Ивановна Прозоровская, дочь генерал-аншефа. В браке первой родилась дочь Наташа, которую отец боготворил, называл Суворочкой, писал ей на привалах нежные письма.

Счастье в браке пожилого генерал-майора с молодой женой с разницей в возрасте в 20 лет длилось недолго. Через пять лет после венчания, по словам биографов, «нетерпеливый и горячий до вспышек бешенства, неуступчивый и деспотичный», пренебрегавший комфортом, «бережливый до скупости», не терпевший роскоши спартанец возненавидел красавицу. Характер жены «легкомысленный и избалованный с детства», твердый и неуступчивый, с привычкой «к мотовству и открытой жизни», привел к неминуемому разрыву.

Суворов обвинил жену в неверности, в прошении о разводе заявил, что она «отлучалась своевольно, употребляла развратные и соблазнительные обхождения, неприличные чести ее». Все инстанции – Духовная консистория, Синод, императрица Екатерина II развода не дали. Временное примирение привело к рождению сына Аркадия. Но и это обстоятельство не скрепило брак. Детей поделили. Дочь осталась с отцом, малолетний сын – с матерью, получившей от мужа «раздельное жительство» и «отдельное содержание». Дом на Большой Никитской улице принадлежал Суворову до 1800 года. В том году, в семьдесят лет, кумир армии и народа умер в Санкт-Петербурге, где похоронен под камнем с надписью «Здесь лежит Суворов».

С тех пор храм Федора Студита дошел до наших дней видоизмененный в силу разного рода переделок. После пожара 1812 года пять глав сменила одна, фасад церкви и приделов приобрел черты ампира, а позднее во второй половине ХIХ века – эклектики. При всем консерватизме православная церковь в сфере зодчества всегда шла в ногу со временем, градостроителям давала полную свободу творить храмы в том стиле, какой господствовал в светском обществе.

В пятую годовщину советской власти, в 1922 году, двери храма Федора Студита для верующих закрыли. Из оскверненных и опустошенных стен вывезли пуд с лишним серебра, сбили крест над главкой, сломали алтарь, запустили в помещение арендаторов, приспособивших здание под свои нужды.

В отличие от церкви колокольня Федора Студита оставалась триста лет такой, какой ее видел Филарет. Она напоминала шатер. В Москве насчитывалось всего две таких башни редкой архитектуры. Одна стояла на Лубянской площади у церкви Гребневской иконы Божьей Матери, ее разрушили. Ту, что у Никитских Ворот, разобрали на кирпич и поставили на ее месте уродливый жилой дом. Поэтому когда в наши дни решили воссоздать утраченную колокольню, ее пришлось установить на другом месте, где она сейчас видна вблизи храма. Церкви Федора Студита вернули пять глав и былой вид, так как она выглядела у каменных стен и ворот Белого города, когда не существовало Никитского бульвара.

У площади Никитские ворота по повелению Павла I по проекту петербургского архитектора Стасова появилась гостиница. На земле, где сейчас строения бульвара, историк Петр Сытин во времена Суворова насчитал шесть дворов служащих соседних церквей, четыре двора купцов, шесть дворов чиновников и знати. Их заполняли сплошь деревянные дома, лавки, харчевни, цирюльни. Все это многообразие сгорело при пожаре 1812 года.

После бурного возрождения Москвы картина резко изменилась. На месте разобранных стен Белого города и земляного вала поднялись в два ряда липы Никитского бульвара. Его проезды, внутренний и внешний, начали обживать самые знатные и состоятельные аристократы, заказывая проекты особняков лучшим архитекторам. Когда эта работа завершилась, увидевший Москву в первой половине ХIХ века Белинский заметил: «…обе линии по сторонам Тверского и Никитского бульваров состоят преимущественно из господских (московское слово!) домов».

Пройдем по сторонам бульвара, где сломали гостиницу времен Павла I и Суворова, но сохранились другие дома, где жили замечательные люди.

Сосед Никитского монастыря – Московский университет сохранил все свои здания на Большой Никитской улице. На углу с Романовым переулком, названным так в честь династии Романовых, в двухэтажном некогда жилом доме, находилось издательство МГУ, а в глубине двора помещалась типография университета.

Сюда весной 1956 года я принес отпечатанный на машинке диплом «Фельетоны газеты «Правда», откуда его, как полагалось перед защитой, унес в твердом переплете. Больше всех мне нравились фельетоны за подписью «Юрий Золотарев». Он состоял в узком кругу фельетонистов центральных газет, писавших по заданию «инстанций» пасквили, в частности на самых известных артистов, писателей, спортсменов – Марка Бернеса, Людмилу Гурченко, Эдуарда Стрельцова, чьим именем назвали в Москве стадион. После звонких публикаций делались «оргвыводы» и для героев фельетонов закрывались двери концертных залов, издательств, стадионов.

Спустя полтора года после защиты диплома меня зачислили в штат «Московской правды». И я вдруг стал соседом на этаже с матерым Юрием Леонидовичем Золотаревым, в 34 года казавшимся мне пожилым, плотной комплекции мужчиной, способным растоптать любую репутацию, единственным в редакции беллетристом, членом Союза писателей СССР.

29 мая 1958 года «вся Москва» читала его фельетон «Тузик в обмороке», посвященный Клавдии Шульженко, не забытой с тех пор народом, сочиненный по всем канонам партийной печати. Поводом послужила отмена ее концерта в клубе в связи со смертельной раной собаки – тибетского терьера, попавшего под колеса автомашины. Дирекция клуба написала жалобу в горком партии, оттуда последовало указание газете МГК КПСС наказать зазнавшуюся певицу. Его выполнил Юрий Золотарев, сочинив такие диалоги:

– Не подведите нас, – просит администрация клуба актрису, – вашими афишами оклеены все стены клуба. Народ ждет. Народ хочет слушать песни любви.

– И не просите. Прежде всего любовь к Тузику. А у него катастрофически поднимается температура. Я боюсь, что не переживу этого … Собака друг человека!

– Клавдия Ивановна! Приезжайте!

– Не могу. Тузик в обмороке.

После публикации актриса заболела и год не выходила на сцену. Я бы не стал вспоминать давнюю историю, если бы не узнал, чем она закончилась много лет спустя. Клавдию Ивановну по телефону попросил о встрече постаревший писатель Золотарев. Придя с букетом роз к ней домой, он стал на колени и покаялся за давний фельетон. У него самого умерла любимая собака, и только тогда он осознал, почему актриса не смогла выйти на сцену.

Золотарев издавал постоянно сборники фельетонов и юмористических рассказов, последний из них вышел в 1984 году в издательстве «Московский рабочий», которого больше нет. Как нет и фельетонов, подобных тем, что сочинял всю жизнь Юрий Леонидович. По натуре он был незлобивый честный человек, единственный, кто на собрании, где меня за не прошедшую ошибку в газете лишили зарплаты, промолчал. Не обвинял в «политической незрелости» за незнание того, что заместитель заведующего отделом пропаганды МГК КПСС получил накануне выхода номера газеты повышение по службе и должность заведующего отделом.

«Магниты очей» князя Потемкина-Таврического

По традиции каждый, кто пишет о старых московских улицах, непременно поминает Пушкина, все те места, где он бывал и жил. Конечно, Никитский бульвар Александр Сергеевич знал хорошо. Его проезды вели к друзьям и знакомым, в квартиру на Арбате, дому родителей Натальи Гончаровой.

Пушкинисты установили, что, приехав в Москву 6 декабря 1828 года, поэт встретил не только друзей, но и свою судьбу. Князь Петр Вяземский, друг Пушкина и поэт, спустя шесть дней после неожиданной радости писал жене:

«Здесь Александр Пушкин, я его совсем не ожидал. Он привез славную новую поэму “Мазепа”, но не Байроновского, а своего. Приехал он недели на три, как сказывает, еще ни в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись… Он вовсе не переменился, хоть, кажется, не так весел. Кончил он также и седьмую песню Онегина, но я еще не слышал».

Вскоре Вяземский о невлюбленности и невеселом настроении друга не мог бы так рассуждать: в том декабре на балу у танцмейстера Иогеля Пушкин впервые увидел юную красавицу Наталью Гончарову и влюбился в нее с первого взгляда.

Князь, переживший Пушкина на сорок лет, дал Москве характеристику, точно выражающую особенность ее застройки, и сегодня, как в пушкинские времена, поражающую контрастами.

Здесь чудо барские палаты
С гербом, где вписан славный род.
Вблизи на курьих ножках хаты
И с огурцами огород.

Судя по оценке поэмы, которая стала известна как «Полтава», Вяземский успел ее услышать в промежутке между днем приезда Пушкина и днем, когда датировано письмо жене – 12 декабря. Но где произошло это событие – не уточнил. Известна и другая запись князя, связанная с чтением поэмы в Москве, ее на этот раз он называет уже «Полтавой»:

«В первый раз Пушкин читал нам “Полтаву” у Сергея Киселева при Американце Толстом и сыне Башилова». Графа Толстого по прозвищу Американец в молодости Пушкин вызывал на дуэль, потом помирился с ним, подружился даже и поручил роль свата, решив жениться на Гончаровой. Сын Башилова – молодой артиллерийский офицер и стихотворец, которому покровительствовал сочинитель «Полтавы». Сергей Киселев, полковник в отставке, часто встречался с Пушкиным в доме юных сестер Екатерины и Елизаветы Ушаковых. У них Пушкин бывал порой по два, три раза в день, блистал остроумием, писал стихи в альбом, рисовал и на его страницах оставил «донжуанский список» всех своих многочисленных романов.

До приезда в Москву в декабре увлечен был Пушкин старшей сестрой Екатериной. Перед смертью она сожгла письма влюбленного Александра Сергеевича, хранившиеся в шкатулке, и призналась дочери, просившей мать не делать этого. «Мы любили друг друга, это была наша сердечная тайна; пусть она умрет с нами».

К сестрам в дом на Пресню Пушкин приезжал верхом на белой лошади и рассказывал, что цыганка ему нагадала смерть от белой лошади или от белокурого человека из-за жены… Что, как известно, сбылось.

Младшая из сестер, Елизавета, вышла замуж вскоре после чтения «Полтавы» за полковника Киселева. А старшую сестру Екатерину из сердца Пушкина вытеснила Наталья Гончарова, увиденная на балу…

Полковник за два года до чтения «Полтавы» жил на Никитском бульваре в доме графини Головкиной. Это сохранившийся в перестроенном виде под номером 8а особняк Центрального дома журналиста. На этом основании, начиная с вышедшего к столетию со дня гибели поэта классического путеводителя «Пушкинская Москва», одни краеведы писали, что, возможно, и в декабре 1928 года Киселев снимал квартиру по этому адресу, и чтение поэмы состоялось здесь. Другие, как историк Петр Сытин, принимали это событие как установленный факт.

Разгадал загадку выдающийся знаток Москвы Сергей Романюк, автор книги «В поисках пушкинской Москвы». В архиве по хранившимся исповедальным книгам он установил: в декабре 1928 года полковник Киселев жил в приходе церкви Святых Бориса и Глеба на Поварской улице в доме графа Николая Шереметева. Занимал три комнаты на первом этаже, кухню и семь комнат, включая гостиную и кабинет, на втором этаже. Там и произошло первое чтение «Полтавы» в Москве.

Поэму часто цитировали в 2009 году, когда исполнилось 300 лет со дня триумфальной Полтавской битвы. Ее разыграли в Коломенском у стен воссозданного стараниями мэра Москвы Юрия Лужкова дворца царя Алексея Михайловича, где пировал царь по случаю победы над шведами и рождения дочери Елизаветы, будущей императрицы Елизаветы Петровны.

Об этих событиях весной 2009 года я напомнил мэру Москвы, и по его распоряжению 9 июля состоялось многолюдное театрализованное действо с участием конницы, артиллерии, русских и шведов. В тот день мэр, представив всем Петра Петровича Шереметева, потомка графа «Шереметева благородного», на радостях вместо речи прочел сочиненные по этому случаю стихи:

Полтава, поле нашей славы,
Несокрушимой, как гранит,
Три века память о Полтаве
Душа российская хранит…

На Никитском бульваре на месте Центрального дома журналиста и домов № 8 и 10 перед пожаром 1812 года простиралось владение князей Голицыных. Эта знатная фамилия пошла от боярина по прозвищу Голица – так называлась кожаная рукавица без подкладки. Его потомки роднились с Рюриковичами и Романовыми, служили воеводами, наместниками. А со времен Петра, по подсчетам Н.Н. Голицына, автора книги «Род князей Голицыных», из него вышли четыре генерал-губернатора, семь царских наместников, двенадцать губернаторов военных и гражданских.

В Смутное время князь Василий Васильевич Голицын считался одним из претендентов на осиротевший престол, затем томился в польском плену с Филаретом, будущим патриархом, основателем династии Романовых. Его полный тезка, незадачливый воевода и успешный дипломат, вошел в историю фаворитом царевны Софьи. Обоих лишил власти Борис Голицын, дядька-воспитатель Петра.

Внук фаворита Софьи – Михаил Голицын учился в Сорбонне, служил во флоте. Как паж царицы играл роль придворного шута Анны Иоанновны по прозвищу Квасник. Его насильно женили на любимице императрицы – шутихе калмычке. Свадьбу сыграли в Ледяном дворце. Эта история послужила сюжетом романа Ивана Лажечникова «Ледяной дом», многие его страницы, по словам Пушкина, «будут жить, доколе не забудется русский язык».

Генерал-губернатор Москвы в 1790 году доносил Екатерине II, что «генерал-майора князя С.Ф. Голицына супруга Варвара Васильевна и другие граждане просят дозволения строиться на месте “порозжих мест”, образовавшихся после сноса стен и вала Белого города. Племянница князя Потемкина Варвара Голицына домом на Никитском бульваре обзавелась». Она и три ее сестры, Екатерина, Александра, Татьяна, выросли в смоленской деревне. Когда их дядя Григорий, фаворит Екатерины II, достиг высшей власти, сестры переселились из провинции в Санкт-Петербург, стали фрейлинами императрицы. Три сестры, за исключением Татьяны, полюбились дяде, а «влюбиться, – как писал свидетель его амуров, – на языке Потемкина, значило наслаждаться плотью». После разной продолжительности романов дядя выдавал родственниц замуж, подбирал им видных и богатых женихов. Младшая из сестер, Екатерина, «ангел во плоти», самая красивая, «отдалась ему, не любя». Державин назвал девушку «магнитом очей». Дядя выдал эту племянницу за польского графа Скавронского, русского посла в Неаполе.

Вторая дочь сестры князя Александра Голицына высокая, стройная, с «царственной осанкой», осталась на всю жизнь лучшей подругой императрицы. Григория Потемкина Александра «сама не переставала страстно любить, и покинутая им» была выдана замуж за коронного польского гетмана и русского генерал-аншефа Браницкого. Когда Александра узнала о болезни дяди, поспешила к нему. Князь Потемкин-Таврический умер по дороге на ее руках в степи под Херсоном, где покоится в соборе основанного им города.

Однако не все потенциальные женихи шли навстречу желанию того, кто не только «разделял тяжесть власти», но и постель с Екатериной II. Одним из таких несговорчивых оказался дед графа Льва Толстого по материнской линии, о чем его внук вспоминал:

«Про деда я знаю то, что, достигнув высоких чинов генерал-аншефа при Екатерине, он вдруг потерял свое положение вследствие отказа жениться на племяннице и любовнице Потемкина, Вареньке Энгельгардт. На предложение Потемкина он отвечал: “с чего он взял, чтобы я женился на его б…”. За этот ответ его удалили из столицы и сослали воеводой в Архангельск. После отставки генерал поселился в Ясной Поляне».

На этом история его отношений с несостоявшейся женой Варварой не закончилась. Спустя годы, когда страсти улеглись, случилось то, что поразило Льва Толстого: «Странная судьба и самым странным образом свела его с той самой Варенькой Энгельгардт, за отказ от которой он пострадал во время своей службы. Варенька эта вышла за князя Сергея Федоровича Голицына, получившего вследствие этого всякого рода чины, ордена и награды. С этим-то Сергеем Федоровичем и с его семьей и, следовательно, с Варварой Васильевной сблизился мой дед до такой степени, что мать моя была в детства обручена одному из десяти сыновей Голицына».

Жену князя Сергея Голицына звали в молодости «рыжей Варенькой». Потемкин называл «улыбочкой». Она родила в браке десять сыновей. Все братья выросли, не умирали в младенчестве, как водилось в других семьях, храбро воевали, заслуживали высокие чины и награды, один из братьев в молодости погиб в битве с французами. Но никому не удалось превзойти отца, героя штурма Очакова, удостоенного всех высших российских орденов, золотой шпаги, алмазных и бриллиантовых знаков к орденам.