Никитский бульвар

Вершина жизни пришлась на десять лет, когда Кокошкин руководил Большим и Малым театрами, «выказывая большую энергию и любовь к делу, которому служил». При нем театральное искусство в Москве процветало. Стараниями директора восстановили долго стоявший в руинах сгоревший в 1812 году Петровский театр. Однажды, услышав восторженные отзывы о певчем Новоспасского монастыря, которым оказался помощник приказчика лесного склада, директор императорских театров посетил службу. И уговорил певца учиться вокалу, поселил бедняка в своем доме. Спустя год публика рукоплескала новоявленному кумиру – Николаю Лаврову, исполнявшему баритональные и басовые партии.

Директор дружил с великими актерами Мочаловым, Живокини, Щепкиным, которого пригласил на сцену Малого театра. Занимался устройством театральной школы, существующей поныне, образованием и воспитанием актеров. Кокошкин пленился талантом молодой актрисы Марии Львовой-Синицкой, влюбился в нее, дал ей квартиру в своем доме, открыв путь на сцену. Она играла на редкость долго, свыше тридцати лет. Для ее бенефиса, первого выступления в Москве, Грибоедов и Вяземский написали по просьбе директора водевиль «Кто брат, кто сестра», где Мария сыграла и женскую, и мужскую роль.

К неудовольствию генерал-губернатора Москвы и знати, говорившей и думавшей на французском языке, Кококшин противился приезду на гастроли в Москву французских трупп. Всему иностранному в искусстве предпочитал, невзирая на веские доводы, отечественное, став в обществе героем анекдотов. Так, Кокошкин заверял собеседников «своей честью», что Уильям Шекспир ничего хорошего не написал, «хотя его не читал». В других вариантах анекдотов фигурировали Фридрих Шиллер и Вальтер Скотт.

Разменяв седьмой десяток, Кокошкин женился на возлюбленной, актрисе Потанчиковой, родившей ему сына и дочь. Спустя четыре года после брака, скончавшегося от паралича великого театрала в возрасте 65 лет похоронили в Донском монастыре.

Дом на Никитском бульваре, 6 выглядел невысоким, как все другие дворянские особняки в стиле ампир. В нем пролетели лучшие годы жизни композитора и певца, страстного игрока в карты Александра Варламова. Природа наградила сына титулярного советника, родившегося в Москве, голосом и страстью к музыке. Он сам научился играть на скрипке, виолончели, фортепиано и гитаре. В десять лет его взяли в придворную певческую капеллу. После Петербурга в Гааге, где жила вышедшая за голландского кронпринца сестра Александра I, Варламов служил регентом придворной русской церкви. Вращаясь в кругу оперных артистов, овладел «искусством пения», стал автором первой методики по вокалу «Полной школы пения», последнее издание которой вышло в 1953 году век спустя после смерти автора.

Живя в кругу богемы, Варламов заимел привычку, как писали в «Биографиях» Брокгауз и Эфрон, «к беспорядочной и рассеянной жизни», там же его называют «известным композитором-дилетантом». Иную оценку дал академик и композитор Асафьев, назвав Варламова «выдающимся преобразователем романсной мелодики», обладающей «глубоким дыханием, разнообразием и пластичностью».

Все эти качества проявились, когда Варламову пришлось из Европы вернуться на родину, где состоялся бракоразводный процесс с беспутной матерью четверых его детей. В Москве новая жизнь началась в должности помощника капельмейстера императорских театров, актеры под его аккомпанемент разучивали оперные партии, учились петь.

В тридцать лет Варламов встретил Марию Львову-Синицкую и безнадежно влюбился. По ее совету сочинил музыку на стихи умершего поэта и друга Николая Цыганова. Так появился «Музыкальный альбом на 1833 год» из девяти романсов. Один из них начинался словами: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Это песня девушки, не желавшей идти замуж, чему сопутствовало шитье красного сарафана, стала народной.

Не шей ты мне, матушка, красный сарафан,
Не входи, родимая, попусту в изъян.
Рано мою косыньку на две расплетать.
Прикажи мне русую в ленту убирать!

Варламов посвятил романс любимой женщине Марии Львовой-Синецкой. Мелодия покорила не только Россию, но и Европу, исполнив роль, подобную той, какую сыграли «Подмосковные вечера» в ХХ веке.

По словам очевидца, романс «произвел фурор и пелся везде и всеми, словом, сделался общей песней. Он был певаем всеми сословиями – и в гостиной вельможи, и в курной избе мужика». Пушкину «Красный сарафан» пела до замужества Наталья Гончарова, волнуя до слез. Гоголь в «Ревизоре» заставил напевать романс Хлестакова. Возлюбленная Тургенева певица Полина Виардо постоянно исполняла этот шедевр в концертах. В романе Голсуорси «Конец главы» неоднократная игра на фортепиано «Красного сарафана» заворожила мужа героини.

Вся Россия пела романсы «Что отуманилась зоренька ясная», «На заре ты ее не буди», «Вдоль по улице метелица метет» и многие другие. На музыку романса «Не бил барабан перед смутным полком» сочинили другой текст, ставший траурной песней революционеров «Вы жертвою пали борьбы роковой». Ее пели на похоронах «борцов за народное дело».

Из дома на Никитском бульваре Варламов с молодой женой, родившей ему двоих детей, уехал в Петербург, где умер за карточным столом. О нем, Львовой-Синицкой и Лаврове, живших под одной крышей, писатель Нина Молева рассказала в главе «Соловьиный дом» своей книги о Москве. Очевидно, с ее легкой руки этот образ овладел умами масс. Но я понять не могу, почему «Соловьиный дом», а не «Сарафанный». Ведь романс «Соловей» написал другой замечательный композитор.

И еще меня волнует вопрос: когда Россия снова запоет романсы?

На Арбатской площади в память о древней церкви Бориса и Глеба воздвигнута часовня. Памятная доска у входа в нее гласит, что появилась она при патриархе Алексии II и президенте России Ельцине.

Когда летописи упоминали о закладке новых храмов в Москве, они непременно называли Патриарха Московского и всея Руси и царя. Трудно поверить, что бывший первый секретарь Уральского обкома, Московского горкома, секретарь ЦК партии и кандидат в члены Политбюро, сдав партийный билет, уверовал в Бога, в то, что его новорожденного внука, названного Глебом, возьмет под небесное крыло святой Глеб, киевский князь, сотни лет тому назад убитый родным братом в борьбе за престол и объявленный Русской православной церковью святым. То была форма религиозного популизма сродни политическому, в котором проявил себя Борис Николаевич.

По его наводке моя родная газета «Московская правда» наносила удары по спецшколам и спецбольницам, которые радовали всю Москву. И в один прекрасный день в кабинете редактора газеты в дверном проеме показался первый секретарь МГК партии Ельцин, чего никогда прежде не наблюдалось за всю историю ее существования. Пришел в сопровождении заведующей идеологическим отделом МГК, молча сидевшей в углу зала, пока Ельцин выслушивал всех журналистов, сидевших за большим столом. Каждый говорил о наболевшем. Олег, сын автора школьного учебника по истории, Базилевича, давно рвался свести счеты с первым секретарем Фрунзенского райкома партии. Писал он не об истории СССР, как отец, а о торговле. И на руку сам был нечист, вымогал взятки.

Секретарей райкома, тем более первых, орган МГК никогда не задевал. Базилевич разрешение тотчас получил. Борис Николаевич за короткий срок пребывания на Старой площади многих первых секретарей райкомов Москвы снял, в некоторых районах успел сделать это дважды, и не раз секретари райкомов кончали жизнь самоубийством.

Председатель месткома Наташа (будущий главный редактор «Российской газеты») жаловалась, что не выделяют землю под дачи, медленно движется очередь на автомашины, и заказы продуктовые плохие, «ножек» не дают, а в праздник на стол хочется поставить холодец. Ельцин все всем обещал. Я обратил его внимание, что в центре города ЦК партии, Министерство обороны, КГБ строят большие административные здания, а старая Москва разрушается.

Сидели мы, не вставая из-за стола, часа четыре. Ельцин никого не перебивал, умел слушать. Разговор заключил словами, что нами доволен, «коллектив боевой». Но вскоре сменил главного редактора. Про обещанные блага – дачи, машины и заказы – забыл.

Протягивая ноги волейболиста сборной СССР в «москвич», Ельцин, отстраненный от власти, ездил по Москве, ходил в районную поликлинику, демонстрируя демократизм. Никто не подозревал, на какие иномарки он пересядет, какими врачи попользуется, в какие школы пойдут его внуки.

«Соловьиный дом», Никитский бульвар, 6

Между снесенным «Соловьиным домом» и доходным многоэтажным домом № 8 притаился за оградой под номером 8а Центральный дом журналиста. Войти в него, не так как сейчас, мог в прошлом только обладатель членского билета Союза журналистов СССР. Пивной зал в подвале с настенными рисунками датского карикатуриста Бидструпа всегда был полон. Пиво, самое лучшее, наливали из бочек. В ресторан дома, филиал «Праги», часто приходили Юрий Григорович, Расул Гамзатов, Белла Ахмадуллина, Людмила Зыкина, Эдуард Хиль, зять Хрущева Алексей Аджубей, когда был редактором «Комсомольской правды» и «Известий»… Фирменное блюдо, поджарка по-суворовски их трех сортов мяса, подавалась на огне, горевшем под сковородкой.

О подземных залах ресторана в сводчатых подвалах ХVIII века журналисты не догадывались. Туда я попал впервые, когда там принимали начальника Главного управления общественного питания, чему я поспособствовал. У него просили хорошую посуду, приборы, скатерти. Купить все это в магазине было невозможно. В тех залах принимали, как сейчас говорят, исключительно «випов», важных персон. Все, что говорили подвыпившие журналисты и гости, на Лубянке знали. Для этого в ЦДЖ существовала тайная комната со всегда закрытой дверью, не бывшая секретом для сотрудников, где стояла звукозаписывающая аппаратура.

Из западни на Запад. Судьба гениев Никитского бульвара

В одном доме, на Никитском бульваре, 6, жили в советской Москве два выдающихся артиста. Один из них играл в театре и кино, создал систему обучения актеров, успешно конкурирующую с системой Станиславского. Второй стал новатором в музыке, создал первый симфонический оркестр, игравший без дирижера. Он воспитал знаменитых учеников, судьбы которых удивительны. Кто они?

Из дома на Никитском бульваре в 1928 году, пока еще «железный занавес» не опустился, уехал на лечение в Германию Михаил Чехов, признанный лучшим актером России. На тех, кто его видел, «ошеломляющее впечатление» произвело исполнение ролей Хлестакова и Гамлета. С одинаковой силой он воплощал на сцене комедийные и трагические образы.

После генеральной репетиции «Ревизора» один из ведущих актеров МХАТа Лужский, выступавший в нем со дня открытия, в дневнике записал: «Громадный успех, такой, какой не видел еще ни один актер на сцене МХАТ». А видел он Качалова, Москвина, Леонидова, всех основателей Художественного театра. Но народным артистом СССР, лауреатом Сталинских премий, орденоносцем и любимцем вождя, как великие «старики» из Камергерского переулка, Михаил Чехов не стал. Потому что страшился ареста и не вернулся в Москву.

…Его великий дядя, чье имя носит Художественный театр, обратил внимание на племянника, сына старшего брата Александра, когда малышу исполнилось четыре года. «Миша удивительный мальчик. В его глазах блестит нервность. Я думаю, – писал Антон Чехов сестре, – что из него выйдет талантливый человек». Ребенок родился нервным, врачи поставили диагноз «гиперемия мозга». Отец, литератор, страдавший алкоголизмом, писал книги о вреде пьянства, и сам же приучил сына пить, давал деньги на проституток.

В 1912 году Станиславский, прослушав монологи Михаила Чехова, игравшего до тех пор в Петербурге, пришел к выводу: «Без всяких сомнений, талантлив, обаятелен. Одна из настоящих надежд будущего». Поначалу, как всех новичков, занимал его в массовых, народных сценах, поручал эпизодические роли.

Нервы не позволили сыграть роль самоубийцы. В тот день, когда Михаил Чехов, одолеваемый страхами, сбежал с репетиции «Чайки», взятым тайно у него пистолетом застрелился его двоюродный брат. Страдание усилилось разрывом с женой.

Выйти из кризиса помогли лечение и занятия с актерами. В конце концов Михаил Чехов возглавил 1-ю студию Художественного театра, преобразованную во МХАТ-2. За исполнение роли Гамлета нарком Луначарский вручил ему грамоту заслуженного артиста республики.

Казалось бы, все складывается замечательно. Несмотря на страхи, страсть к картам и вину, Михаил Чехов успевал играть на сцене и в кино, заниматься философией, писал статьи и книгу «Путь актера». Прочитав ее, Зинаида Райх, актриса и жена Мейерхольда, писала автору: «Я пьяна вашей книжкой. В ней коротенькой я почувствовала длинную замечательную жизнь, Вас замечательного».

М.А. Чехов

Но МХАТ-2 раскололся. Михаил Чехов, уехав со второй женой из СССР на два месяца, продлил пребывание за границей на год. Потом, опасаясь возможного ареста, о чем ему стало известно, в Москву не вернулся, успешно выступал в разных городах Европы. Когда запахло войной, переплыл океан. В Голливуде снимался в кино, годами занимался с Мэрилин Монро, Грегори Пеком и другими кинозвездами Америки, ставил спектакли в Лабораторном театре Голливуда, читал лекции. И таким образом дал основание американцам признать: «Режиссура гениальна. Влияние Чехова на американский театр гораздо более значительно, чем на русский театр, его имя получило мировую известность после того, как стало известно в Америке».

Как многие в США, жил в собственном доме. По описанию очевидца, «дом Чехова был небольшой. Но какой-то удивительно складный и удобный. Гостиная, где принимались все посетители, ученики, актеры, знакомые. Это была самая большая комната в доме, с хорошей английской мебелью… Следующая большая вместительная комната служила столовой. И потом – коридор, по коридору – три спальни… Коридор кончался довольно большой застекленной террасой, которая выходила в сад и была приспособлена как кабинет и библиотека». Дом Чехов завещал дочери Ольге. Умер Михаил Чехов в 1955 году.

Другой жилец дома на Никитском бульваре, 6 виртуозно играл на скрипке, множил в классе Московской консерватории лауреатов международных премий, славивших СССР. Постоянным жителем Москвы Лев Цейтлин стал не сразу, после учения в Петербурге проявил себя как скрипач в Европе, где впервые исполнил с Бартоком его сонату № 1 для скрипки и фортепиано. Раньше всех сыграл концерт Сибелиуса и «Поэму» Шоссона.

Революцию 1917 года преуспевавший музыкант встретил как концертмейстер оркестра Большого театра и первая скрипка созданного им квартета. Год спустя после захвата власти коммунистами организовал струнный квартет имени В.И. Ленина. В голодной и холодной советской столице подобные квартеты – имени Страдивари, Музыкального отдела Наркомпроса, Бородина, Бетховена и так далее – возникали часто, как в наши дни рок-группы.

За свою жизнь Цейтлин создал три квартета и один уникальный симфонический оркестр, игравший без дирижера. Пишут: якобы такое беспрецедентное явление в мировом искусстве возникло под «влиянием большевистской идеи коллективного труда». По-моему, все объясняется без политики партии. В ее ряды, разменяв шестой десяток, музыкант вступил в 1941 году, когда разразилась война и членский билет ВКП(б) заслуженному деятелю искусств РСФСР, профессору и заведующему кафедрой Московской консерватории, доктору искусствоведения благ и привилегий дать не мог. По-моему, все дело заключалось в идее жизнерадостного молодого музыканта создать оркестр, который бы существовал как сообщество единомышленников, без дирижера. Например, в квартете четыре музыканта (две скрипки, альт и виолончель) перед выступлением на публике часами репетируют и решают, как и что им играть. Подобным образом поступали артисты оркестра. На концертах, глядя не на дирижера, а друг другу в глаза, они знали без взмаха руки, как им играть.

Так в пролетарской столице в 1922 году появился Первый симфонический ансамбль Моссовета, сокращенно – «Персимфанс». Цейтлин пригласил участвовать в нем лучших музыкантов Большого театра, профессоров и студентов Московской консерватории. С «Персимфансом» исполняли концерты Игумнов, Нейгауз, Софроницкий, иностранные гастролеры, пели Нежданова, Обухова, Козловский. Оркестру без дирижера доверяли первое исполнение композиторы.

«Персимфанс» Сергей Прокофьев назвал «одним из лучших в мире» оркестров. Вернувшись на родину из Парижа в 1927 году, он позволил впервые исполнить Третий концерт для фортепиано с оркестром. В дневнике Прокофьев подробно описал встречу с оркестром, сыгравшим в его честь марш. Понравилась репетиция, которую вел Цейтлин, поразился, что мог «встать второй тромбон или третья валторна и говорить: «Товарищи, здесь надо сделать то-то и то-то…»

После репетиции Прокофьев прошел в правление «Персимфанса», оказавшееся этажом ниже в здании Московской консерватории «в комнатке, которая в одно время служит жилищем Цейтлину и его жене, спавшим за занавеской». В ней увидел два стула и два стола.

По примеру «Персимфанса» возникли оркестры без дирижеров в Ленинграде и других городах СССР, за границей – в Лейпциге и Нью-Йорке. Первому симфоническому ансамблю единодушия хватило на десять лет. Он распался в 1932 году, после того как Лев Цейтлин покинул оркестр. Демократию музыкантов победила диктатура дирижеров.

После войны профессор ютился в крошечной комнате на Конюшковской улице, настолько маленькой, что, как пишет его ученик, приглашенный однажды здесь переночевать, раскладушку профессор снял со стены. На ней висели за недостатком места складные стулья.

Из скрипичного класса Льва Цейтлина, где царили дружелюбие и единодушие, вышли прославленные скрипачи, чьи имена до недавних лет украшали афиши Москвы и городов мира. Самый легендарный из них не заслужил на родине орденов и почетных званий. В 1974 году отодвинутый на обочину искусства, «забитый и забытый» солист Московской консерватории Борис Гольдштейн с женой и детьми эмигрировал из СССР в Западную Германию. Там сразу занял место профессора одной из высших музыкальных школ, стал выступать по всему миру, вызывая до последних дней жизни восторг слушателей и музыкальных критиков.

Впервые вся страна узнала о нем в 1933 году. В одиннадцать лет мальчик из Одессы по имени Буся, ученик легендарного Столярского, очаровал слушателей в Большом зале Московской консерватории на заключительном концерте Первого Всесоюзного конкурса скрипачей, на котором присутствовал Сталин с соратниками.

Согласно легенде, после выступления вождь пригласил мальчика в ложу и похвалил: «Ты, Буся, играл лучше всех».

Писатель Анри Барбюс в известной книге «Сталин» факт той встречи подтверждает: «Как сейчас вижу восторг двух маленьких чародеев – пианиста Арнольда Каплана и скрипача Буси Гольдштейна, рассказывавших мне, как они после своего триумфа в консерватории были у Сталина». По словам племянника пианиста Льва Харитона, Сталин сказал безмерно обрадованным мальчишкам: