Великий город Кразеран

Великий город Кразеран
Михаил Андреев

Маленькая бродяжка становится ученицей колдуньи, у которой есть опасные секреты.

Михаил Андреев

Великий город Кразеран

– Красивее города, чем ваш Кразеран, я не видел. Мы с цирком всю страну объездили, но такого города, как Кразеран не сыщешь. Нет, конечно, не столица. И нет размаха крупного, купеческого. Но как красив! Уютный. Чувствуется в нём такая, знаете, гордость за себя. За каждую свою улицу, за каждый свой дом. И всё у вас есть! И всё в достатке. И вода, и еда, и какой хочешь эль! Ну и дивный же ваш город Кразеран! А публика какая! Мы всем цирком обожаем приезжать к вам. Скамьи ломятся, дети смеются до коликов, взрослые аплодируют, пока руки не отсохнут! Любим мы вас, любим! И в других городах про вас рассказываем, говорим: какой же великий! Великий город Кразеран!

***

На помойке за гоблинским кварталом всегда можно найти что-нибудь вкусное. Гоблины не привыкли обгладывать мясо до костей и вылизывать тарелки, как тролли. Помойка гоблинов всегда полна объедков. Тепла там тоже будет достаточно – излюбленное делом гоблинской детворы поджигать и без того воняющую яму с мусором. Здесь и безопасно – даже вампиры, будь они от разумного рода или от рода животного, не рискуют соваться сюда. Первые достаточно умные, вторых не подводит интуиция. Жестокий, непредсказуемый и опасный народ, соседство с которым никому не нужно, заставил город отдать целый квартал под его распоряжение. Кого тут стоит бояться, так это самих гоблинов. Только отчаявшийся решиться пройти весь гоблинский квартал, чтобы наесться. Камилла не ела пять дней, а отчаялась уже как два дня назад.

Двенадцатилетняя бродяжка ковыляла к помойному закутку в конце квартала. Камилла аккуратно шагала по ночной улице, стараясь не попадать в прямоугольники света, бьющие из окон. Босые ноги онемели, проваливаясь по щиколотку в недавно выпавший снег, рваные одежды не спасали от плетей зимней стужи. Живот ныл от голода, во рту пересохло, и язык покрылся белой, склизкой гадостью.

Вдруг, дверь одного из домов открылась. Камилла бросилась к стене дома, прижалась к ней, прячась за распахнутой дверью.

– Ты здесь!? – послышался крик гоблина и быстрые короткие шаги. – А ну вон отсюда, пока не отрубил твою собачью башку!

Камилла, думая, что крик обращён к ней, прижалась ещё сильней и зажмурилась, сдерживая слёзы.

– Пожалуйста, – хрипло зашептала она, – мне некуда больше идти.

– Вон!

Послышался жалобный собачий скулёж. Затем на улицу вылетел рыжий пёс, на мгновение в дверном проёме мелькнула гоблинская ступня. Собака звучно грохнулась мордой вниз и прокатилась до самой середины улицы, оставив после себя след отчищенной от снега каменной брусчатки.

Дверь захлопнулась.

Пёс присел, спокойно, как по привычке, зализал взъерошенную шерсть у хвоста, затем поднялся и ненадолго остановил взгляд на перепуганной девочке. Безразлично тявкнув, он трусцой побежала в сторону помойки.

«Если дружелюбный, – подумала Камилла, отходя от стены, – спать с ним в обнимку будет теплей».

Шагать отчего-то стало легче, Камилла ковыляла по заснеженной улице куда быстрей, чем раньше. Наверно от того, что до помойки оставалось совсем немного – поворот, тупик и она на месте.

Обычно, огонь от костров светил куда сильней, его можно было рассмотреть трепещущим полукругом ещё из-за угла. Сегодня в закуток тонул в холодном мраке. Не разглядев света даже от маленького костерка, Камилла расстроилась.

Не успела она вновь с надеждой подумать о псе, как он стрелой выбежал из-за тёмного угла и, скуля в десятки раз сильней, чем от хозяйского пинка, кинулся прочь. Когда его выгонял гоблин, пёс скулил от боли, теперь же он скулил от страха. Камилла остановилась. Сердце очень быстро заколотилось в груди.

«Кто там?»

Камилла достала из потрёпанной курточки маленький нож, который всегда носила с собой. Сил практически не осталось, но стоять на месте попросту не было смысла. Готовая драться до последнего, Камилла зашла за угол. Её встретила отвратно пахнущая тьма. По спине побежали мурашки. Кушать хотелось так сильно, что она, не смотря ни на что, учуяла в холодном воздухе несколько кучек ещё свежих гоблинских объедков. Вдруг, в темноте вспыхнули два огонька волчьих глаз.

Девочка хрипло закричала, выставила зажатый в дрожащей руке нож. Голова закружилась, от страха и усталости подкосились ноги. Волчьи глаза злобно блеснули и поднялись во тьме. Над Камиллой навис волколак. Он занёс лапу и свирепо зарычал.

Камилла, качаясь, попятилась назад и почувствовала, как упирается в чью-то грудь.

– Пошёл прочь! – раздался женский голос из-за спины девочки.

В темноте сверкнуло жёлтое пламя, осветившее взъерошенную шерсть волколака и ударившее его в живот. Зверь заскулил, отлетел в помойную кучу.

– Я с тобой, дитё, – прошептала женщина. – С тобой.

Камилла, перед тем как потерять сознание, почувствовала, что её кто-то обнимает и осторожно берёт на руки.

***

Сначала был запах чего-то очень вкусного и горячего. Затем пришло ощущение себя самой. В кой-то веки ноги и руки были тёплые, даже горячие. Голова от чистых волос казалась непривычно лёгкой. Кожу постоянно хотелось гладить, настолько она стала гладкой и нежной. Не было больше спутанных, засаленных волос, грязи на руках и на ступнях. Камилла поняла, что, впервые за долгое время, её искупали. Удивление сменилось голодным урчанием в животе. Девочка вспомнила о своём многодневном голоде и рывком села. Голова закружилась, но Камилла всё равно внимательно оглядывала помещение широко распахнутыми глазами, пытаясь найти еду, что так вкусно пахла.

Оказалось, Камилла сидела на кровати с худым матрасом под небольшим окном, из которого в помещение попадал свет зимнего солнца. Это была небольшая комната с низким потолком и стенами из тёмного кирпича, больше похожая на подвал. Около кровати стоял широкий стол с выдвижными ящиками по бокам, уставленный стеклянными пузырьками и стаканчиками. На столе лежали и принадлежности для письма – толстые листы сероватой бумаги, писчее перо, чернильница и небольшой нож. Вдоль стен вытянулись прочные, деревянные стеллажи. На их полках громоздились книги, закупоренные колбочки с мутными жидкостями внутри, стаканы полные разноцветных кристаллов, запечатанные банки с уродливыми зародышами животных, цилиндры с дымом, флорариумы с ползучими растениями и много чего ещё. Вся эта утварь стояла в невероятном хаосе, словно её клали на стеллажи в сильной спешке или с таким же сильным безразличием к порядку. Такой же кавардак творился и на потолке: связки засохших кустов лавровых листьев, листьев боярышника, крапивы, веток ромашки и белладонны превратили потолок в нечто похожее на осеннюю аллею. Мерно покачивались на тонких нитках маленькие косточки и сморщенные ягодки.

Камилле всё это показалось странным и немного гадким, но не пугающим. По крайней мере, не настолько, чтобы прекратить поиски съестного.

В центре подвала стояла пухлая колонна выложенная из того же кирпича, в противоположном от кровати углу находилась старая, но добротная дверь с выдвижным окошком. Но Камиллу больше всего заинтересовал камин у дальней стены. Небольшой, но глубокий, он берёг в себе пышный огонь, от которого по подвалу растеклось приятное, успокаивающее тепло. Но главным было не это. Огонь лизал дно прикрытого крышкой котелка. Запах пара, выходившего полупрозрачными клубами, заставлял голодную девочку забыть обо всём. Аромат подсоленного, приправленного хитрыми пряностями бульона из жирной курицы манил Камиллу к себе.

Она сорвалась с постели и, пошатываясь от слабости, устремилась к котелку. Камилла схватила большую ложку, лежавшую на камине, и снесла с котелка крышку. Ложку окунулась в суп, вынырнула из него, заполненная до краёв. Обжигать язык не хотелось, поэтому Камилла дунула на ложку, да так резво, что часть супа расплескалась, и капли его зашипели, попав на горящие угли. Камилла охнула от жалости к утерянным каплям и, не медля больше ни мгновения, засунула ложку в рот.

Сначала от небывалого вкуса даже потемнело в глазах, потом тепло растеклось где-то внутри груди и, наконец, уняло бедный желудок. Камилла зачерпывала вновь и вновь, и ела, не думая останавливаться, не думая вообще ни о чём.

Немного позже, когда кастрюля была наполовину опустошена, Камилла замерла. Её насторожил жуткий звук, напоминающий булькающее, скребущее прерывистое дыхание. Кто-то стоял сзади очень близко от неё и медленно, неровно дышал. Камилла неторопливо, с опаской повернулась. Ахнула от увиденного, выронила ложку и истошно завизжала.

Освещённая оранжевым светом из камина, к Камилле тянула худую когтистую лапу горбатое и кривоногое существо. Морщинистая, как кора дерева морда вся была покрыта острыми зазубринами. Длинные, похожие на мелкие колья клыки торчали из открытой пасти, над горящими зелёным глазами, подобием бровей торчали сучки, вытянутые обломками веток скулы заканчивались под заострёнными кверху ушами. Ссутулившееся, кривое тело резко вздрагивало от каждого вдоха, от каждого движения. Тварь, похожая на ожившую корягу, медленно, практически бесшумно подходила к перепуганной девочке, пальцами почти доставая до её лица.

Камилла вспомнила о ноже, который всегда носила с собой, потянулась в карман, и вдруг поняла, что на ней новое платьице. Карманов не было, ножа и подавно. Тварь, потеряв терпение, рыкнула, в бешеном припадке дёрнулась к перепуганной девочке. Вдруг, лязгнула вбитая в колонну цепь, чудовище гаркнуло от неожиданности и схватилось за стальной ошейник. Длины цепи едва хватило чтобы, тонкая лапа не дотянулась до детского худого лица.

Так они и стояли: Камилла, прижав к себе руки, и тварь, неистово царапая ошейник.

Присмотревшись к чудовищу, девочка увидела, что плечи, ноги, грудь и, наверно, спина его не только покрыты глубокими морщинами, но и испещрены разного размера рытвинами, походившими на маленькие гнёзда. В этих отверстиях лежали кисти, писчие перья, палочки и небольшие связки трав, стеклянные пузырьки с водой и другими жидкостями, даже из одного уха торчала небольшая щёточка. Камилла насчитала около тридцати иссохших язв, заполненных мелкой утварью, но самым отвратным показался ей живот. Одной лапой тварь постоянно поддерживала норовившее отвалиться брюхо. Оказалось, что это и не брюхо вовсе, а обложка книги, большой и довольно толстой. Верхним краем фолиант упирался в рёбра, а нижним в древесный таз коряки. С каждым вдохом книга приоткрывалась, с каждым выдохом закрывалась, напоминая вспоротый сбоку живот обескровленного тела.

Зелёные мертвецкие глаза бездумно впились в Камиллу. На мгновение проявленный гнев сменился привычным равнодушием. Огонь за спиной девочки продолжал гореть, становилось жарко. Кружилась голова, по спине текли капли пота, Камилле казалось, что сзади, пониже спины, она, и вовсе, уже неплохо пропеклась.

– Я тебя не боюсь, пенёк, – сказала девочка. – Может, выпустишь меня? Убивать за пол кастрюльки супа как-то мелковато для такой страшилищи, как ты, разве нет?

Ответа не было, наоборот, коряга замерла и вела себя тише, чем до этого.

– Эй, – Камилла щёлкнула пальцами перед клыкастой мордой.

Коряка не двинулась, только клацнула челюстями.

Камилла от неожиданности вновь вскрикнула и отдёрнула руку.

Снаружи, из-за двери послышались шаги, звонкие, неторопливые. Высокий и чистый, мелодичный голос пел заунывную песню. Камилла пыталась понять, что это за песня, но слов так и не расслышала.

В замочную скважину вошёл ключ. Провернулся. Едва громче ударов напуганного сердца Камиллы щёлкнул замок. Дверь открылась и в подвале показалась невысокая, стройная и очень красивая женщина в длинном платье и тёплом, припорошённом снегом плаще. В руке, на согнутом локте висела накрытая полотенцем корзина.

Лицо женщины едва тронули морщинки, взгляд её полнился спокойствием и мудростью. Тридцать ей лет, или пятьдесят было непонятно, но это и не имело никакого значения. Каждое движение женщины пленяло, излучая нежность и привлекательность, как у молодой девушки.

– Ох, дитё! – воскликнула женщина, с тревогой глядя на Камиллу и коряку. – Саад, отойди от неё!