Заговор адмирала

– Был.

– Значит, все, что говорит Зилке, правда.

– С каких пор ты стала слушать все, что говорит Зилке и ей подобные? – Отто поморщился. – Это сплетни.

– Я слушаю не Зилке, – поправила Маренн. – Я слушаю то, что говорит моя дочь, а Джилл не будет расстраивать меня, если это не заслуживает внимания. Она обо мне заботится. Раз она сказала мне, значит, рассказ Зилке показался ей правдоподобным. Тебе не кажется, что похождений с фрау Гретой Браун достаточно, и племянница Шахта – это уже слишком. Джилл сказала, что Шахт был в ярости. В его доме, с его ближайшей родственницей, чуть не в его собственной спальне! Он назвал это эсэсовской наглостью, которая переходит все рамки приличий. И пообещал, что при известных обстоятельствах заставит тебя на ней жениться. Дойдет до рейхсфюрера или, если будет нужно, до самого фюрера. Насколько я знаю Шахта, слова у него не расходятся с делом. Это серьезно.

– Я не боюсь, до кого бы он ни дошёл, – Отто презрительно пожал плечами. – Мне это все равно. У меня хватит собственных сил, чтобы справиться. Но странно, что ты пеняешь мне за мелкую интрижку, когда сама только что приехала из Гедесберга.

– Я не устраиваю сексуальных представлений на глазах у половины столицы.

– Ты даже не пытаешься отрицать свою связь с Шелленбергом!

Резко наклонившись вперед, гость схватил Маренн за руку и притянул к себе; бокал с вином, стоявший рядом с хозяйкой дома, опрокинулся; вино растеклось по скатерти.

– Пусти. Мне больно, – Маренн выдернула руку, снова села на стул, а Отто вышел из-за стола, прошагал к камину, оперся на полку и начал смотреть на огонь. Затем взял сигарету из пачки, всё так же лежавшей на стеклянном столике, и, чиркнув зажигалкой, закурил.

Маренн молча смотрела перед собой на бордовое пятно. Опять как всегда. Ей уже было невыносимо спрашивать, а ему также невыносимо отвечать. И зачем только начался этот разговор? Маренн и так понимала, что с племянницей Шахта, которую она сама никогда не встречала, а Отто встретил в первый раз, и, скорее всего, в последний, у него нет ничего серьезного. Зачем лишний раз натягивать струну, которая и так вот-вот порвется? Известно же, что на все упреки Маренн у него есть ответ, и спорить с ним бессмысленно. Все зашло слишком далеко. Стало слишком сложно. Не нужно было и начинать.

– Я иду спать, уже поздно, – хозяйка дома встала из-за стола.

– А кто же съест говядину? – усмехнулся Отто, по-прежнему глядя на огонь. – Агнесс зря старалась?

– Не знаю, наверное, съест Айстофель. Или Джилл с Ральфом, когда приедут. Разогреют.

– Они всегда голодные, – съязвил Скорцени. – Особенно твоя дочка. Но на всякий случай я бы позвонил Науйоксу. Похоже, его помощь может понадобиться. Пусть заедет утром, чтобы Ирме не пришлось трудиться над завтраком.

– Позвони, – согласилась Маренн. – Кто действительно никогда не расстроит Агнесс, так это Науйокс. У него аппетит зверский.

– Голодное детство. Нам его не понять.

– Конечно.

* * *

В зале Берлинерхалле только что закончилось первое отделение концерта, на котором исполняли отрывки из вагнеровского «Лоэнгрина», переложенного для оркестра, но Маренн не было среди публики, хлынувшей в фойе и оживлённо обсуждавшей выступление Караяна. Заблаговременно покинув зал, Маренн уже находилась в номере люкс небольшого отеля «Кронпринц», расположенного как раз напротив сверкающего вечерними огнями Берлинерхалле. Пройдясь по номеру, она остановилась у портрета австрийской императрицы Зизи.

На этом портрете, занимавшем всю стену напротив окна, художник изобразил Зизи во весь рост. Казалось, императрица, стоявшая в парке Шенбрунского дворца, только сейчас заметила зрителя и повернулась к нему вполоборота. Длинные распущенные волосы выглядели так, как будто их шевелит лёгкий ветерок, но полностью перенестись воображением в парк у Маренн не получалось. На картине был ранний вечер, а сейчас была почти ночь, и в номере царил полумрак, так что отблески огней, освещавших Берлинерхалле, скользили по каштановым кудрям Зизи, украшенным бриллиантовыми звёздами, по белому платью, по красивым обнаженным плечам и по белому вееру, который императрица держала в руках.

– Это копия портрета, написанного Францем Винтерхальтером по заказу императора Франца Иосифа, – произнёс граф фон Эстерхази из-за плеча Маренн. Та не услышала, как он подошёл, потому что Эстерхази ступал по мягкому ворсистому ковру, заглушавшему звук шагов. – Оригинал находится в Хофбурге, в Вене, а раньше украшал рабочий кабинет императора.

– Я знаю, – кивнула Маренн. – Хотя в Хофбурге при императоре я была только один раз, когда меня совсем маленькой девочкой привозили с ним знакомиться. Но когда уже стала взрослой, после падения Габсбургов и моего возвращения из Америки, когда я работала с Фрейдом, я частенько посещала Хофбург и Шенбрунн. Мне нравилось смотреть на изображения моей прабабушки, на обстановку, в которой она жила, и прикасаться к вещам, которыми она пользовалась.

– Многие в Вене уверены, что в вашем лице Зизи вернулась к нам, ваше высочество, – мягко заметил граф. – Ведь она покинула грешный мир до срока, насильственно. Её жестоко убили заточкой. Душа её не успокоилась, потому что не выполнила до конца своего предназначения. А вы удивительным образом похожи на прабабушку внешне.

– Да, как ни странно я пошла в баварскую породу. И ничего не взяла ни от французов де Монморанси, ни тем более от своих бельгийских родственников по линии принцессы Стефании. Это кстати, слава богу, – Маренн улыбнулась. – Мне даже повезло, наверное. У моей бабушки, если верить хотя бы её собственным мемуарам, был очень скверный нрав. Вот характер у меня скорее в французов, полегче, чем у баварцев Виттельсбахов.

Собеседники немного помолчали, а затем Эстерхази, увидев, что его гостья с интересом оглядывает обстановку номера, признался:

– Я постоянно держу этот номер для себя и всегда останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Берлин. По моему желанию хозяин все сделал здесь так, чтобы интерьер напоминал мне об Австрии, той Австрии, которую я люблю. Не нынешней.

– Это чувствуется, – согласилась Маренн. – Как будто ненароком оказываешься в Вене. Мне сказали, вы имеете отношение к Морису Эстерхази, который был министром при моем прадеде.

– Да, я его правнук по прямой линии, ваше высочество, – поклонился граф. – Я счастлив, что мне выпала возможность увидеться с вами. Вальтер сказал мне, что здесь я могу говорить прямо, без обиняков, – Эстерхази отошел к окну и взглянул на улицу.

«Видимо, Мюллер отключил прослушку. Вальтер договорился с ним. Иначе представить себе невозможно», – мелькнула мысль у Маренн.

– И я не стану кривить душой, – продолжал граф. – Мы, бывшие австро-венгерские аристократы, не любим Гитлера. Более того – относимся к нему с презрением. Мы считаем его плебеем. Из-за него в нашей древней стране, славной своей культурой, у власти оказались те, кто прежде чистил попоны на конюшнях Габсбургов и выносил отходы за их лошадьми. Они перенесли свои плебейские представления о жизни на все сферы австрийской жизни, сделали свои привычки главными. В Венгрии нам удалось этого избежать в первую очередь благодаря регенту, адмиралу Хорти, являющемуся истинным аристократом…

Взглянув на собеседницу, Эстерхази усмехнулся:

– Мне не хотелось бы, чтобы вы подумали, ваше высочество, что я сторонник ортодоксальной монархии, и мои убеждения отдают крепким запахом нафталина. Ни в коем случае! Я вполне сторонник взглядов вашего деда кронпринца Рудольфа, что народ, все его слои, вплоть до самых низших и необразованных, должен иметь свое представительство во власти. И ради этого ещё в девятнадцатом веке нашим государем Францем Иосифом было принято решение о созыве парламента.

– Признаться честно, его подтолкнул к этому Гарибальди и потеря Италии, – заметила Маренн.

– Это верно, – согласился граф. – Это был горький опыт. Но мы выучили печальные уроки. Сегодня среди аристократических фамилий нашей страны вряд ли найдется хоть одно семейство, которое сомневалось бы в необходимости свободных выборов и формировании правительства, представлявшего интересы всего общества. Тем не менее, поскольку противоречия ещё велики, необходима консолидирующая фигура, монарх, признанный всеми слоями и гарантирующий стабильность и соблюдение законов. Это насущная необходимость. Пока что адмирал Хорти благополучно справлялся с этой задачей, но положение требует того, чтобы он уступил свое место регента истинному монарху. В первую очередь потому, что адмирал хочет вывести Венгрию из войны и не допустить кровопролития на её территории, но с ним, как с фигурой, имевшей пусть и формальные, но все-таки скрепленные его подписью союзнические контакты с Гитлером, вряд ли станут вести переговоры представители Англии и Америки. Точнее, они станут, узнав, что он сразу по достижении договоренности покинет свой пост.

– Пожалуйста, присаживайтесь, граф, – придерживая подол длинного черного платья с изумрудной брошью на груди, Маренн опустилась в кресло рядом с портретом Зизи.

– Благодарю, ваше высочество.

Граф сел в кресло напротив.

– Адмирал немало сделал для Венгрии, надо отдать ему должное, – продолжил он через мгновение. – Вы знаете, Венгрия практически была разорена Первой мировой войной. Она лишилась территорий, более половины индустриального потенциала, чуть не половина населения погибла на фронтах и умерла от болезней. И в таких жесточайших условиях мы были вынуждены платить странам Антанты в течение десяти лет аж до 1934 года почти двести миллионов крон репараций золотом. Мы лишились всех наших ископаемых и лесов. Экономический кризис, разразившийся после войны в Европе, в прямом смысле едва не уничтожил нас. Красные дьяволы, прорвавшиеся к власти, буквально губили страну. Им активно помогали из Москвы. После распада австрийской монархии у Венгрии не было своих денег, и Советы грубо подделывали австрийские банкноты простым фотомеханическим способом, наводняя ими страну. Они дошли до такой наглости, что стали печатать купюры не на особой синей, как положено, а чуть не на простой белой бумаге. Крестьяне отказывались принимать такие деньги, был установлен специальный курс синих и белых денег. В конце концов эта сумасшедшая политика и погубила красных. Инфляция зашкаливала, они ей захлебнулись. Приняв бразды правления, регент практически поднял страну из руин. Он и премьер-министр граф Бетелен, глава аристократической партии, путем невероятных политических усилий смогли добиться консенсуса в обществе и успокоить экономику. Был создан своеобразный союз низших и высших социальных слоев на основе общего национального мироощущения при патерналистском доминировании аристократии. Адмиралу даже удалось договориться с социал-демократами, и волна рабочих выступлений спала. Была введена цензовая демократия, вроде как при Габсбургах, которая скорее не продуцировала, а утверждала решения правительства. Благодаря стабилизации, достигнутой с большим трудом, удалось договориться о кредитах и отсрочках по репарациям. Да, адмирала многие упрекают, что его внешняя политика в отличие от внутренней однобока. Он не хотел и не хочет налаживать никаких отношений с Москвой, он терпеть не может большевиков и сторонится Советов, считая СССР прибежищем красного дьявола, однако такая позиция не лишена оснований, как вы согласитесь. Даже теперь, когда армии Сталина практически стоят на пороге нашего дома, адмирал не хочет обращаться к нему напрямую, а только через посредничество западных держав. Для него это дело принципа. «Не имей дело с дьяволом. Это всегда плохо кончается. С ним опасно договариваться», – так учила меня няня в нашем поместье Айзенштадт, когда я был маленьким. Адмирал Хорти получил точно такое же воспитание. И теперь оказался его заложником. При поддержке Муссолини он наладил отношения с фюрером ещё до развязывания Второй мировой войны и добился возвращения стране аннексированных после Первой мировой территорий. В частности, нам вернули ресурсы, нефтяные скважины, что способствовало экономическому подъему. Но когда в оплату за эти самые бенефиции фюрер потребовал участия Венгрии в войне с СССР, адмирал вначале рассчитывал отделаться двумя-тремя дивизиями в тылу. Гитлер требовал большего. Адмирал отказывался под предлогом, что венгерская армия малочисленна, плохо оснащена. Мы вообще надеялись отделаться разрывом дипломатических отношений с СССР и пропуском румынской нефти через свою территорию. Нам казалось, этого достаточно. Неограниченный союз с рейхом был бы губителен для Венгрии, это было очевидно. Такой маленькой стране попасть в схватку двух гигантов, какими являются СССР и Германия, это все равно, что оказаться между молотом и наковальней, однозначно катастрофа. Однако позиция адмирала и политического руководства не совпадала с планами наших военных. Они преследовали собственные интересы, надеясь получить от рейха современное вооружение и дополнительную техническую помощь. Не один раз они выступали с меморандумом о необходимости вступления Венгрии в войну, но каждый раз он отвергался Советом министров и Коронным советом. Память о плачевных итогах нашего участия в Первой мировой войне способствовала этому. Мало кто из венгерских политиков был готов отправить свой народ на новую бойню. Фюрер в личных письмах к адмиралу требовал участия Венгрии в войне и сулил Южную Трансильванию с её нефтяными месторождениями. Но адмирал никогда не смотрел «этому выскочке» в рот. Он помнил о собственных интересах. Во всяком случае, адмирал выжидал, когда проясниться позиция Штатов и Англии, пойдут ли они на союз с Москвой. Ведь если рассорится с Германией, надо опереться на не менее сильного союзника. Хорти написал фюреру, что для Венгрии объявлять войну СССР это даже смешно, учитывая размеры двух стран. Немцы тоже понимали, почему выжидает Хорти, и опередили англо-саксов. Они провели провокацию, как теперь выясняется – это была чистой воды провокация немецкого Генерального штаба, поддержанная нашими военными.

Эстерхази говорил много и эмоционально:

– Сейчас мы знаем это совершенно точно. 26 июня 1941 года, когда война с СССР уже началась, самолеты с опознавательными знаками СССР бомбили железнодорожные узлы Рахов и Мункач. Бомбы были сброшены также на город Кошице, где в результате погибло довольно много людей. На осколках обнаружили клеймо Путиловского завода СССР. Все это, как теперь мы знаем, было подстроено абвером. Молотов немедленно прислал телеграмму, что СССР не имеет никакого отношения к происшествию, там же было изложено предложение Сталина поддержать претензии Венгрии на Южную Трансильванию в случае сохранения страной нейтралитета, но германские агенты в то время были у нас везде, в том числе и в МИДе. Подкупленные Риббентропом люди попросту не показали это сообщение из Москвы ни регенту, ни премьер-министру. Сразу активизировались профашистские партии, которые стали требовать немедленного вступления Венгрии в войну, а немецкий Генеральный штаб сразу же прислал ещё одно предложение присоединиться к их операциям на Востоке. Адмирал уступил, хотя до сих пор не снимает с себя ответственности за это. Правда, войну СССР официально объявлять не стали, ведь это действительно было бы смешно, а просто послали на Восточный фронт несколько дивизий без всякой помпы. Фюрер был доволен. Он писал адмиралу, что разделит с ним грядущий триумф, но этот триумф представлялся нам сомнительным, учитывая географические размеры СССР и его людские ресурсы. Да, за вступление в войну фюрер тут же предложил адмиралу ввести войска в Южную Трансильванию. Но это была ложка меда в бочке дегтя, если перефразировать известное выражение. Конечно, вступление в войну было вызвано также тем, что адмирал опасался, и не без оснований, что Гитлер очень легко снова отнимет у Венгрии земли, которые удалось возвратить по Венскому арбитражу после Первой мировой войны. Такая угроза была отнюдь не призрачной. К тому же участие в войне и заказы от германских заводов обещали хорошие деньги, новые вливания в экономику. Конечно, все трезвомыслящие политики в Будапеште отдавали себе отчет, что, скорее всего, это процветание временное, и заплатить за него придется большой кровью. Как только было объявлено о создании антигитлеровской коалиции, адмирал сказал мне в приватной беседе: «Мы должны опереться на англо-саксов и выйти из всего этого. Я боюсь Сталина, а Черчиллю я верю. С ним можно иметь дело. Он не станет лукавить за нашей спиной». Адмирал тут же полностью поменял прогерманское руководство Генерального штаба, а также МИДа, поставив надежных людей, поддерживающих его взгляды. Но все-таки немцы вынудили нас послать целую армию под Сталинград – девять дивизий и одну бригаду – и ради этого они снова не остановились перед тем, чтобы пролить венгерскую кровь. На этот раз они нанесли удар в самое сердце адмирала – убили его сына Иштвана. Это было последним предупреждением регенту. Он понял его, но не отступил. Сегодня со мной на концерт приехала вдова Иштвана, графиня Илона Дюлаи. Вы наверняка видели её в зале.

Маренн кивнула, подтверждая предположение графа, а тот продолжал рассказывать:

– Она тоже врач и работает в госпитале. Конечно, ей не сравниться с вами, – Эстерхази грустно улыбнулся. – Она прошла ускоренные курсы, когда решилась отправиться на фронт вслед за своим супругом. Это очень мужественная женщина. Несмотря на потерю, она продолжает исполнять свой долг, лечит раненых солдат и изо всех сил поддерживает адмирала в его решимости выйти из коалиции с фюрером и возродить в Венгрии монархию. Илона делает это ради будущего страны и ради своего маленького сына Шарифа, который никогда уже не увидит отца. К вам она относится с восхищением. К сожалению, я не могу представить её вам открыто, так как наша встреча тайная. Илоне об этом известно, но она упросила адмирала позволить ей поехать со мной только для того, чтобы взглянуть на правнучку императрицы Зизи и при возможности сказать вам, как Венгрия предана Габсбургам и как сожалеет сейчас о событиях восемнадцатого года. Я думаю, такая возможность ей все-таки представится.

– Я с удовольствием познакомлюсь с графиней Илоной, – ответила Маренн. – Но есть ли уверенность, что катастрофа Иштвана была подстроена и что это не несчастный случай? То, что вы говорите о деятельности абвера, это очень серьезное обвинение.

– Мы сомневались до последнего времени. Все-таки он был на фронте. Мало ли, что может быть, – ответил Эстерхази. – И это был первый запрос, который адмирал попросил меня передать Вальтеру, когда наши контакты начались. Стоит ли упрекать безутешного отца, что он хотел знать правду. Правда оказалась горькой, – граф склонил голову. – Иштвана убрали, чтобы лишить адмирала преемника, ведь было объявлено, что Иштван примет власть после того, как адмирал уйдет в отставку, ведь он уже стар. К тому же все знали, что Иштван был англофилом и обладал демократическими убеждениями, а значит – при нём Венгрия обратила бы свой взор в сторону Англии. Немцы поняли, что Хорти хочет отдать власть сыну, так как тот более приемлемая фигура для англичан. Поняли, куда ветер дует. К тому же им казалось не лишним припугнуть адмирала, чтобы он не вздумал отзывать от Сталинграда войска, осознав, какая там началась мясорубка. Илона была в Киеве, в нашем госпитале, когда все случилось. В тот день Иштван на своем истребителе сопровождал самолет-разведчик. Его машина поднялась в воздух, они барражировали над аэродромом, когда самолет неожиданно резко пошел вниз, находясь на очень малой высоте. Самолет врезался в землю, взорвался. Примчавшись на аэродром, Илона увидела лишь обугленный труп. Она не поверила в версию о несчастном случае и утверждает, что всего лишь за два дня до гибели Иштван прилетал в Киев и говорил ей, что такой случай уже был с ним, самолет начал падать с высоты четырех километров. Но ему удалось выправить машину. Видимо, это была проба. Второй раз тот, кто все подстроил, не просчитался. Немцы провели свое расследование, и все свалили на машину. Мол, МAVAG Heja не очень надежный самолет, к тому же установили дополнительную броню, – все-таки Иштван был преемником регента, – и это нарушило баланс. Вспомнили и то, что налет у Иштвана был всего 345 часов, и при том все больше на итальянском Reggiano. Вот, мол, надо было использовать мессершмитт. Но все это были только отговорки. Причина была скрыта в другом. Илона нашла в кармане Иштвана полусгоревшее письмо и привезла его отцу. В нем Иштван писал о том, что надо отказаться от союза с Германией и сделать запрос англичанам на начало переговоров, а на роль основного переговорщика предлагал свою кандидатуру. Кроме того, один из товарищей Иштвана сказал Илоне, что накануне вылета на аэродроме видели немецких офицеров, которые не имели отношения к люфтваффе. Якобы они занимались подготовкой зимнего расквартирования летчиков, но, как теперь выяснил Вальтер, они завербовали одного из механиков, который, собственно, и «подготовил» машину к полету соответствующим образом, а сразу после покушения исчез. Видимо, его давно уже нет в живых. Из этого можно сделать однозначный вывод, что Илона все правильно поняла с самого начала. Да и адмирал не сомневался, против кого и против чего направлена эта чудовищная провокация, ведь немцы не первый раз пытались убить Иштвана – первое покушение они организовали на следующий же день после того, как отец объявил его преемником. Следует сказать, что гибель сына не сломила адмирала. Когда тело Иштвана перевезли в Будапешт и предали земле, адмирал стойко держался на похоронах, несмотря на свой возраст. Я разговаривал с адмиралом на следующий день. Он ничем не выдал своего отчаяния и лишь выразил твёрдое убеждение в том, что фюрер, если проиграет войну, то потянет Венгрию за собой, к полному краху, и что Иштван был прав, когда настаивал на поиске контактов с англичанами. Адмирал показал мне обрывок письма своего сына. Я был глубоко тронут этим доверием и обещал, что сделаю все, что от меня зависит, чтобы воплотить наши планы в жизнь. Мы договорились, что я все возьму на себя, а адмирал останется в стороне, словно ему ничего не известно о моей деятельности. Это было разумно, ведь нельзя сразу действовать от первого лица, пока не установлены прочные контакты и не получен ответ от первых лиц противоположной стороны. Я должен был искать контакты через Швейцарию, Турцию, Швецию, через работающих там англо-американских дипломатов, журналистов, по линии католической церкви, однако все первоначальные ответы оказались отрицательными. Правда, они были получены от второстепенных лиц, но так всегда и бывает на начальном этапе переговоров. Личность самого Хорти стала камнем преткновения, и адмирал выразил готовность назначить своим преемником премьер-министра Калаи, как компромиссную фигуру переходного периода, чтобы его самого не упрекали в династических устремлениях. А вскоре грянул Сталинград. Итальянцы и румыны, принимавшие участие в сражении, были уничтожены полностью при советском наступлении. Мы попали в окружение, когда прикрывали отход частей вермахта, и в результате боев потеряли сто сорок тысяч человек – колоссальные потери, каких ещё не знала Венгрия! Когда удалось добиться от немцев эвакуации разбитой армии, домой вернулось не более тридцати тысяч. Остальные были убиты или погибли от голода, холода и болезней. Это произвело на регента, да и на всю страну угнетающее впечатление. Стало понятно, что медлить нельзя. Граф Бетелен действовал через бывшего посла Венгрии в Лондоне Барца и наладил контакт с послом Англии в Швейцарии, через которого удалось передать письмо лично Черчиллю, и это был первый крупный успех. В письме адмирал ясно изложил свою позицию, что, учитывая положение Венгрии под самым боком фюрера и возможность оккупации в любой момент, он не может открыто порвать со странами «оси», пока не заручится поддержкой союзников. В случае же достижения договоренности и высадки союзных войск на Балканах, он гарантирует, что никаких препятствий в продвижении союзных войск по Венгрии не будет, все венгерские ресурсы будут переданы в руки США и Великобритании, а сам он добровольно уйдет в отставку. Причем подчеркивалось, что эта отставка возможна на любых условиях, которые будут ему продиктованы, вплоть до самых невыгодных. Ради того, чтобы избежать германской оккупации, разорения земель и уничтожения своего народа, адмирал готов был пожертвовать своими интересами и интересами своей семьи. Также адмирал отметил, что не желает еврейских погромов и не выдаст рейху социалистов и беженцев.

– Это смелый шаг, – заметила Маренн. – Насколько мне известно, ни один из союзников фюрера никогда не вел себя так смело. Адмирал Хорти не зря служил флигель-адъютантом моего прадеда, – она улыбнулась. – Император Франц Иосиф умел замечать достойных людей и выдвигал их.

– О, и надо отметить, – Эстерхази заметно оживился, – что адмирал был первым венгром, занявшим столь высокую должность в Вене. Император отметил его за смелость и мужество, которые Хорти проявил, командуя самым быстроходным и современным в империи крейсером «Габсбург» во время средиземноморских сражений против итальянского и французского флота. Он тогда показал себя чрезвычайно одаренным командиром. Император пригласил его в Вену и предложил пост флигель-адъютанта. Вся Венгрия была очень горда этим, но, к сожалению, времена той славы прошли. Безвозвратно. Лишь характер адмирала не изменился.

Произнеся эти слова, граф вдруг заметно погрустнел и добавил:

– Сейчас над Венгрией сгущаются тучи. Риббентроп через своих ищеек прознал о наших контактах с англичанами и сразу же доложил фюреру. Тот пришел в ярость, но сначала постарался купить нас. Он предложил адмиралу совместную оккупацию Сербии. Хорти отказался. Тогда Риббентроп прислал в Будапешт своего соглядатая, некого бригандефюрера СС фон Вейзенмайера, который стал шпионить за каждым нашим шагом. Гитлер же, не дожидаясь его докладов, прислал письмо, в котором настаивал на личной встрече с адмиралом. Даже словаки, – уж кто-кто! – и те по указке Берлина укусили нас, в своих газетах объявив венгров саботажниками, пытающимися уклониться от выполнения долга в общей войне.

Маренн слушала внимательно, а граф меж тем рисовал перед своей гостьей не слишком радужные картины:

– Адмирал долго не соглашался на встречу с Гитлером. Он понимал, что разговор будет тяжелым, и ссылался на здоровье, но на самом деле мы дожидались ответа от Черчилля. В конце концов пришлось всё-таки ехать в замок Клейсхайм недалеко от Зальцбурга, где фюрер назначил встречу. Как ожидалось, встреча получилась очень эмоциональной. Риббентроп обвинял нас в закулисных интригах, фюрер требовал отставки премьер-министра и срочной депортации евреев в лагеря, а Хорти мужественно отвергал все претензии, касавшиеся неисполнения союзнического долга, и приводил весьма грустные цифры по потерям венгерской армии и убыткам, понесенным страной вместо обещанного триумфа. Кроме того, он требовал со своей стороны, чтобы все венгерские части, наконец, были возвращены домой, на что Гитлер категорически не соглашался. Адмирал же со своей стороны отказался заставлять евреев носить желтые знаки отличия на рукаве и выселять их из жилищ, согласившись лишь принять закон о том, чтобы евреев не допускали к руководящим должностям, а тех, которые такие должности уже занимают, понизили. Совсем ни на что не согласиться было невозможно, и решили откупиться малой кровью. Даже совместного коммюнике составить не удалось. Так и разъехались, хмурые и недовольные друг другом. Хорошо, что фюрер, добившись уступок по еврейскому вопросу, на некоторое время оставил нас в покое, но когда немецкие войска были разбиты под Курском, мы поняли – оккупация не за горами, а Германия отчаянно нуждается в промышленных и людских ресурсах. Скоро каждый венгр будет поставлен под ружье, чтобы умирать за интересы рейха, и если адмирал не согласится на это, немцы совершат государственный переворот. Ничто их не остановит. Вскоре последовали и подтверждения наших опасений. В день семидесятипятилетия адмирала фюрер прислал ему дорогой подарок – яхту с наилюбезнейшими поздравлениями и пожеланиями. Это само по себе говорило о том, что очень скоро его попросят уйти в отставку. Сначала попросят, а потом свергнут. Единственное, что удерживало фюрера и удерживает до сих пор, это необыкновенная популярность Хорти во всех слоях венгерского общества. Его открытое свержение может вызвать бунт, который немцам сейчас не нужен, так что они бы согласились оставить его как вывеску – мол, все делается с согласия адмирала – а сами руками своего премьера из партии Салаши делали бы все, что им нужно. Но адмирал не желает служить ширмой для уничтожения своего народа. Вы знаете, как высоко ценилось слово чести при дворе императора Франца Иосифа, и мы, старомодные мадьяры, ещё помним, что это такое. Лучше самому пустить себе пулю в лоб, чем оказаться обесчещенным сговором с преступниками. Понимая все обстоятельства и даже зная по собственным источникам, что план «Маргарита» по оккупации Венгрии уже полгода как готов в немецком Генеральном штабе и военные только ждут отмашки фюрера, Хорти тем не менее сохранял хладнокровие. Он поблагодарил Гитлера за подаренную яхту и в ответном письме снова попросил его вернуть венгерские войска на родину. Ответа не последовало, что было красноречивым свидетельством готовящегося захвата. Зато пришел другой ответ – тот, который мы давно ждали и уже отчаялись получить – от лорда Черчилля. Не им подписанный, конечно, но с его слов и по его указанию. В этом письме лорд в общем соглашался с предложениями Хорти, но отвергал кандидатуру Калаи как преемника адмирала, поскольку Калаи также был скомпрометирован сотрудничеством с рейхом. Отказывались англичане принять и кандидатуру любого из родственников регента, поэтому просили Хорти подобрать фигуру, которая бы их устроила, после чего переговоры можно было бы продолжить. Некоторое время мы пребывали в затруднении, но в это время как нельзя кстати через нашего посла в Лиссабоне поступило ещё одно сообщение, важность которого невозможно переоценить. Оказалось, что внутри самой Германии есть люди, в том числе и в высших сферах, которые ничуть не меньше озабочены судьбой своей страны, чем мы волнуемся за судьбу Венгрии. Они тоже хотели бы для немцев скорейшего мира и выхода из войны, поэтому, чтобы убедить союзников в искренности своих намерений, готовы на первых порах помочь Венгрии. Якобы это была группа офицеров вермахта и люфтваффе, за которой как вскоре выяснилось, стояли люди, устроившие сегодня нашу с вами встречу. Именно они подсказали нам предложить лорду Черчиллю вас, ваше высочество, наследницу габсбугского рода, пользующегося популярностью в венгерском народе. Особенно учитывая то, что лорд Черчилль лично знаком с вами и, насколько мне известно, к вам расположен. Ваше согласие спасло бы не только Венгрию. Оно бы дало возможность Австрии так же избежать советской оккупации и последующей большевизации, что, в свою очередь, облегчило бы судьбу Германии.