Заговор адмирала

«Получается, фюрер знает?» – меж тем думала Маренн, которая не читала словацких газет, обвинявших Хорти в предательстве союзнических интересов, но верила Шелленбергу, ещё совсем недавно убеждавшему её, что Гитлеру вряд ли что-то известно о намерениях Хорти. Теперь же получалось – фюреру известно всё за исключением того факта, что адмиралом получен вполне определённый и обнадёживающий ответ от англичан. Положение было намного серьёзнее, чем казалось поначалу, но Маренн не сердилась на Шелленберга. Наверное, он не стал говорить ей всю правду, чтобы не пугать раньше времени. К тому же Маренн помнила и свои собственные слова о долге Габсбургов перед венгерским народом и о том, что ради исполнения этого долга можно пожертвовать собой.

Внешне она ничем не выдала своего волнения и продолжала внимательно слушать Эстерхази, который не скрывал ничего:

– Положение наше отчаянное, ваше высочество. Как я сказал, план оккупации готов, и фюреру надо только отдать приказ, который, несомненно, будет отдан очень скоро. Мы судим об этом по тому, как с каждым днем профашисткие силы в стране ведут себя все активнее. Они уже чувствуют себя почти хозяевами положения и открыто нападают на Хорти в печати, чего раньше себе не позволяли. Переворот и арест адмирала будут означать не только угрозу его собственной жизни, но и фактический конец Венгрии, той старой, доброй Венгрии, которая долго была составной частью Австро-Венгерской империи. Столкновение немцев и большевиков на территории Венгрии приведет к её полному упадку, страна будет просто затоптана и залита кровью. Все это закончится большевизацией, возвращением из Москвы красных бандитов вроде Белы Куна. Это будет историческая катастрофа венгерского народа, конец его истории и культуры. Адмирал видит свой долг в том, чтобы не допустить подобного развития событий. Даже если ради исполнения этого долга ему придется отдать жизнь. И мы его сторонники поддерживаем его стремления. Каждый истинный мадьяр, тем более аристократ и военный, в такой тяжелый период для страны обязан сделать все возможное, отдать жизнь – это самая малость.

Последние слова графа как нельзя более соответствовали убеждениям самой Маренн, но она должна была думать не только о себе, но и о своей дочери, чья судьба зависела в том числе от воли фюрера, поэтому приходилось проявлять осторожность.

– Я понимаю, что ситуация серьезная, – женщина покачала головой, – но и адмирал должен отдавать себе отчет, что мое положение в Германии очень шаткое. Фактически я пленница. Да, я пользуюсь определенной свободой – например, могу посетить концерт и встретиться с вами – но эта свобода дана мне только потому, что я служу Германии как врач. Я вынуждена платить своим трудом за то, что нахожусь не в лагере, а по крайней мере в человеческих условиях. Вы понимаете, что моя судьба не в моих руках. Вот почему я смогу оказать поддержку Венгрии только в том случае, если Хорти найдет себе союзников, хотя бы тайных, не только среди высших, но и среди самых высших бонз Германии. То есть среди людей, максимально приближенных к фюреру и имеющих влияние. Все эти люди известны, их немного. О том, чтобы фюрер поддержал планы адмирала, конечно, говорить не приходится.

– Те люди, которые устроили нашу встречу, уверили меня, что имеют одобрение с самого верха, – ответил Эстерхази. – Я со своей стороны могу обещать вашему высочеству, что в случае неблагоприятного развития ситуации ваше имя не будет упомянуто ни мной, ни регентом, и ни кем другим из посвящённых с его стороны, даже если мы окажемся в подвалах гестапо, которое, кстати, здесь недалеко на Принц-Альбрехт-штрассе. Мы будем молчать, как бы с нами ни обращались и какому бы давлению ни подвергали, пусть даже пыткам. Мы помним о том, что присягали на верность Габсбургам, и это самая главная клятва в жизни. Наш долг отдать жизнь за сюзерена. Так нас воспитывали.

– Ваши слова трогают меня, граф, – Маренн уже не на шутку разволновалась. – Со своей стороны я только могу сказать, что как правнучка императора Франца Иосифа не имею никакого морального права заботиться о собственном благополучии, когда страна, более четырехсот лет доверявшая моим предкам корону и право решать свою судьбу, находится под угрозой порабощения. Я сделаю все, что от меня зависит, невзирая ни на какие трудности. Вы можете быть в этом совершенно уверены.

– Значит, я могу сказать регенту, что договоренность с представителем династии Габсбургов достигнута? – уточнил Эстерхази. – И он может упомянуть об этом в письме Черчиллю?

– Да, может, – кивнула Маренн. – Если регент сочтет необходимым, он может сообщить премьер-министру Англии. Не называя пока имен, конечно.

– Это само собой разумеется, ваше высочество, – живо откликнулся граф.

В это мгновение Маренн вспомнила о графине Илоне, приехавшей издалека только для того, чтобы увидеть её.

– После концерта я обязательно зайду к маэстро и поблагодарю его за чудесную музыку, – наследница Габсбургов взглянула на собеседника, и тот понял её с полуслова:

– Я передам это фрау Хорти. Благодарю вас, ваше высочество.

* * *

– Мама, где ты была?

Когда Маренн вернулась в зал, второе отделение концерта уже давно началось. Согласно программе теперь играли знаменитый «Полет валькирий» из тетралогии «Кольцо Нибелунгов». Эмми Зоннеман, супруга Геринга, приветливо улыбнулась опоздавшей слушательнице, когда та пробиралась мимо к своему месту. Джилл встретила появление матери взволнованным шепотом:

– Пока тебя не было, в перерыве приезжал Науйокс.

– Он приехал послушать Вагнера? – удивилась Маренн.

– Что ты, мама, – Джилл поморщилась. – Когда он слушал Вагнера? Или что-то ещё из классики. Разве только на официальных мероприятиях в присутствии фюрера, когда не слушать нельзя, а так ему куда приятнее поорать в пивной свои портовые песни. Нет, он что-то покрутился среди публики, а затем увидел меня. Не думаю, что ему хотелось со мной разговаривать, но и сделать вид, что он меня не заметил, тоже было неудобно. Он спросил, где тебя найти.

– И что ты ответила?

– Я ничего не ответила. Подошел Ральф. Он сказал, что Магда Геббельс пригласила тебя выпить кофе в Кайзерхофе в перерыве, она как раз там была. Так научил его Вальтер. Я бы не сообразила, конечно.

– И что Науйокс?

– Ничего. Ушел. Не будет же он слушать Вагнера, – Джилл пожала плечами, – но увидеть его так неожиданно второй раз на дню было не очень приятно.

– А когда ты видела его в первый раз?

– У нас дома, в столовой. Когда я встала утром и вышла на лестницу, он сидел за столом и уминал мясо, приготовленное накануне Агнесс. Увидев меня, что-то такое проговорил с набитым ртом вроде того, что у вас неплохо готовят, но меня это даже возмутило. У него нет собственного дома, где он мог бы позавтракать?

– А вы с Ральфом не ужинали, когда приехали?

– Нет, Ральф только привез меня. Сам он поехал к Вальтеру в Гедесберг, они ещё работали. А я сразу пошла спать.

– Отто был дома?

– Я его не видела. Был только Айстофель. Спал перед камином. А разве Отто…

– Фройляйн, я попросил бы потише, – послышался вежливый шепот де Криниса, сидевшего справа. – Вы мешаете слушать.

– Простите, профессор, – Джилл осеклась, покраснела и, чтобы скрыть смущение, прикрыла лицо краем зеленого шелкового шарфа.

– Потом поговорим, – прошептала ей мать.

Между тем оркестр продолжал исполнение «Полета валькирий». Маренн взглянула на графа Эстерхази. Он сидел впереди, через два ряда от нее, чуть наискосок, так что его профиль был ей хорошо виден. Густые черные волосы, на висках подернутые сединой, прямой с едва заметной горбинкой нос и гладковыбритые впалые щеки делали весь облик графа утончённо-аристократичным, а последний штрих к этому портрету добавляли награды, поблёскивающие на парадном военно-морском мундире. Рядом с графом Эстерхази сидела женщина лет тридцати с темными волосами. Её волнистые локоны были аккуратно уложены в причёску, где гладкой была лишь чёлка, зачёсанная на правую сторону.

«Благородное лицо, бледность, которая обычно появляется у людей, много переживших. Значит, это и есть графиня Илона», – подумала Маренн. Сразу бросалось в глаза жемчужное ожерелье, украшавшее изящную шею графини, и безупречный крой чёрного платья, но Маренн, которая подобно Илоне недавно потеряла близкого человека на войне, прекрасно понимала – эта женщина оделась так не для себя и не для того, чтобы нравиться мужчинам. Несомненно, одеваясь на концерт, вдова Иштвана Хорти думала лишь о том, что, продолжая дело погибшего мужа, она должна выглядеть достойно.

Разговор с графом Эстерхази глубоко тронул сердце Маренн. Она никак не ожидала, что трагические события, нависающие над Венгрией, заставят её отказаться от своего решения, принятого в юности – не иметь ничего общего со своими венценосными родственниками и жить свободной жизнью обычного человека. Теперь Маренн готовилась стать королевой, но плохо представляла себя в роли монарха. Впрочем, у неё не было выбора. Ей следовало пойти на это ради возможности спасти сотни тысяч жизней бывших подданных её прадеда.

Маренн должна была рискнуть, но уже сейчас понимала, насколько риск велик. События развивались непредсказуемо. Появление Науйокса удивило и насторожило не только Джилл, но и саму Маренн, для которой не являлось тайной то, что Науйокс состоял в коалиции Кальтенбруннера вместе с Отто.

Скорцени уже признавался Маренн, что отошёл от Шелленберга и практически примкнул к его противникам, а причиной стала она и её отношения с Шелленбергом. Отто утверждал, что дело только в этом, но Маренн понимала – есть и другие причины. Успех с освобождением Муссолини из плена и благосклонность фюрера способствовали тому, что Отто нацелился на то, чтобы занять пост главы Шестого управления РСХА. Скорцени интриговал ради этого, опираясь на Кальтенбруннера, а также обхаживал Гретель Браун, чтобы чаще попадаться фюреру на глаза. Маренн считала подобные интриги отвратительными, но делала вид, что не понимает происходящего. Все равно она ничего не изменит, а Отто не скажет ей правду.

Что же касается Науйокса, то он присоединился к коалиции Кальтенбруннера совсем по другим причинам. Ему нечего было делить с Шелленбергом, и он не имел таких амбициозных карьерных устремлений, как Скорцени. Науйокс просто хотел сохранить то положение в СС, которое заслужил, как верная собака стремится сохранить своё право лежать возле ног хозяина, когда тот по вечерам дремлет в кресле возле камина.

Джилл правильно заметила, что Науйокс принадлежал к таким слоям общества, которых граф Эстерхази презрительно назвал плебсом. Он был эсэсовцем первого призыва, ещё времен Рема, когда собирали ребят попроще, понаглее, а при слове «культура» прилюдно хватались за пистолет, чтобы вызвать симпатию малообразованных масс. Тогда не надо было вести внешнюю разведку, проводить переговоры с Черчиллем. Требовалось взять власть, а значит – победить на выборах, и в ход шли все методы без разбора.

Это теперь бывшие штурмовики сидели в первых рядах Берлинерхалле и слушали фон Караяна, притворяясь, будто он им интересен, ведь стало неприлично не слушать. Лишь Науйокс притворяться не желал. Ему претило строить из себя интеллигента, из-за чего его поведение нередко вызывало нарекания, но Маренн симпатизировала этому человеку именно потому, что ценила неподдельную прямоту.

Алик остался таким, как с самого начала – простым парнем из порта в Киле. Неудивительно, что этот парень легко нашел общий язык с грубоватым Кальтенбруннером, хоть тот и получил образование в Венском университете. Впрочем, связи с Кальтенбруннером не сделали Алика врагом Шелленберга. В начальники Управления Науйокс не стремился и к тому же помнил, что именно Шелленберг прикрывал его от опасности, именуемой «рейхсфюрер Гиммлер».

Рейхсфюрер не любил Алика, служившего ему постоянным напоминанием о покушении на Гейдриха, которое рейхсфюрер практически санкционировал. Точнее, никакого прямого приказа не было. Просто Гиммлер, почувствовав в лице Гейдриха, своего ближайшего сподвижника и заместителя, угрозу, поделился этими соображениями с Нуайоксом и дал тому волю все устроить, как нужно в таких случаях. Покушение было успешным, но после этого видеть Алика рейхсфюреру стало неприятно, да и Алику рейхсфюрера – тоже, потому что Науйоскс начал опасаться за свою жизнь. Гиммлер мог легко избавиться от ненужного свидетеля, но Шелленберг убедил рейхсфюрера, что такой опытный человек, как штандартенфюрер Науйокс, ещё пригодится, в чем не ошибся, конечно.

«Нет, против Вальтера Алик не пойдет и, даже получив сведения о моей встрече с Эстерхази, не станет докладывать Кальтенбруннеру правду, а как-нибудь выкрутится, – размышляла Маренн. – Алик ведь знает, что за всем стоит Вальтер, поэтому предпочтёт попридержать информацию и подождать, чтобы получить выгоду для себя».

* * *

На совещании голос Геббельса звучал буднично и как-то уныло:

– Генеральный штаб настаивает на окончательном и скорейшем решении венгерского вопроса. Фюрер склонен поддержать эту инициативу, так как правительство Хорти в последнее время решительно уклоняется от выполнения союзнических обязательств. В целях решения наших стратегических задач необходимо как можно скорее установить военный контроль над системой железнодорожного сообщения Венгрии, нельзя также сбрасывать со счетов и запасы промышленного сырья в стране, которые все ещё велики. Кроме того, фюрер выразил возмущение бездействием венгерского руководства в еврейском вопросе.

Геббельс бросил взгляд на Мюллера, сидевшего третьим справа от него, и Мюллер приготовился записывать, однако особенно записывать не пришлось, ведь все ограничилось констатацией известных фактов. Правда, в этой части своей речи Геббельс был более эмоционален:

– Евреев в Венгрии около миллиона, они пользуются полной свободой, разгуливают по городам наравне с мадьярами, ходят в те же магазины, парикмахерские, а в это время мы бьемся над решением еврейской проблемы в Европе вот уже почти десять лет. Фюрер склонен расценивать такое отношение Хорти и его англофильской клики к нашим пожеланиям как откровенный саботаж. Венгрию надо взять под контроль, заставить нынешнее руководство подать в отставку, самого Хорти поместить под арест, а в стране создать новое правительство во главе хотя бы с Имреди. Основной камень преткновения – армия, – Геббельс помолчал, постукивая пальцами по столу. – Военные преданы Хорти, но если их разоружить, то можно решить проблему непокорной венгерской аристократии и будапештского еврейства, пригревшегося под крылышком хортистов. Не зря наш фюрер называет Венгрию «островком европейского еврейства». Хочу, чтобы всем было понятно – фюрер намерен удерживать Венгрию в качестве союзника при любых обстоятельствах, пусть даже с применением силы. Принято решение в начале марта пригласить Хорти на переговоры в Вену, а за то время, пока он будет отсутствовать, реализовать план «Маргарита».

При упоминании о плане «Маргарита» Кейтель, также сидевший за столом для совещаний, кивнул.

– Насколько я понимаю, к этому все готово, – продолжал Геббельс, – с участием вермахта, частей СС, – он бросил взгляд на Кальтенбруннера, который нервно что-то записывал, – румынских и словацких войск…