Трактир на Пятницкой. Агония. Вариант «Омега»

Толстяк остановился у рыбной лавки и, разинув рот, уставился на огромного осетра, подвешенного за жабры.

– Я пошел, мальчики, – прошептал Пашка и бегом пустился к толстяку. На секунду он к нему прислонился, и бумажник перекочевал в Пашкины брюки, скользнул по колену и тяжело плюхнулся в потайной карман у щиколотки.

– Сколько же эта рыбина стоит? – Толстяк отставил ногу и подбоченился.

Рыбник перестал точить нож, посмотрел на толстяка, потом на Пашку и криво улыбнулся.

– Непродажный осетр. – Потом, видимо, не удержался и добавил: – Да и денег-то у вас, гражданин хороший, нет.

Толстяк полез в карман, нахмурился и закричал.

Пашка стоял в двух шагах и удивленно смотрел на багровое лицо с вздувшимися веревками вен. Он знал, что его крестник будет кричать. Но такого крика Пашка еще никогда не слыхал. На этот рокочущий, срывающийся на визг вопль как по команде откликнулись:

– Атас! Срывайся!

И в стороне замелькали вихры мальчишек.

Пашка посмотрел в спину рванувшемуся, как борзая, крестьянину и спросил рыбника:

– Так сколько же стоит этот осетр?

– Ладно, топай себе, Америка. Нечего зубоскалить, и так торговля ни хрена не идет.

– Каждому по труду. – Пашка развел руками и пошел.

Бумажник тяжело мотался в брючине и бил по ноге. У «Балчуга» Пашка вновь увидел своего крестника. Тот, отдуваясь и вытирая струившийся по жирной шее пот, что-то объяснял равнодушным прохожим. Пашка точно знал, что именно объясняет прохожим толстяк, и на всякий случай перешел на другую сторону. Он завернул в ближайший двор и, присев на ящик из-под пивных бутылок, вытянул свою добычу. Денег было много. Пашка даже не стал считать их, а просто сунул в карман тугую пачку хрустящих червонцев. Кожаный бумажник с монограммой он бросил за ящик. Жалко, но ничего не поделаешь. Так и сгореть недолго.

Пашка гоголем прошелся по Пятницкой. Дал червонец пацанам, которые уже торговали на своем углу. Купил у них пачку папирос и пообещал, что скоро придет опять. Остановился у лавки, где полчаса назад толстяк торговал канотье, заплатил за него вдвойне и, нахлобучив на голову, отправился к Когану.

– Эх, разменяйте мне сорок миллионов! – крикнул он, появляясь в дверях. – Получи-ка должок. – и бросил червонец на прилавок. – Да налей стопарик.

– Так не положено, Паша, – зашептал старик, быстро пряча деньги. – Я же на водку разрешения не имею.

– А ты налей две: одну мне, другую себе.

– Широкий ты человек, Америка. Недаром от тебя все девки без ума.

От удачи и водки у Пашки кружилась голова. Он решил зайти к Нинке, договориться с ней о вечере, кивнул старику и, громко хлопнув дверью, вышел на улицу. Хотел остановить лихача и подкатить к Нинкиной хате с шиком, но передумал. В неудобном месте жила девка – прямо напротив районной уголовки. На лихаче там появляться ни к чему. С Нинкой он гулял вторую неделю.

Пашка поравнялся с отделением милиции.

– Паша!

Он остановился и с недоумением посмотрел на незнакомую худенькую девушку.

– Угости папиросочкой, Америка, – сказала девчонка и отвернулась.

Пашка вынул пачку папирос и молча протянул, девчонка вытянула губы трубочкой, прикуривала сосредоточенно, словно выполняла сложное и ответственное дело. Когда Пашка рассеянно кивнул и двинулся дальше, девчонка бросила папиросу, вздохнула и, подняв худые плечи, пошла в другую сторону.

Пашка выпятил грудь и засвистел. Пусть смотрят граждане начальники: идет человек, и ничего такого за ним не имеется. Около этого двухэтажного дома у Пашки каждый раз пересыхает во рту и ужасно хочется заглянуть внутрь, посмотреть, что они там делают. Он косит глазом и, еле волоча ноги, проходит мимо закрытой двери.

– Антонов! Антонов!

Пашка было приостановился, пытаясь вспомнить, где он слышал эту фамилию.

– Антонов! Павел! Ты что, оглох, парнишка?

Пашка остановился и медленно повернулся.

Рядом стоял начальник уголовки, известный среди блатных под кличкой Лошадник.

– Фамилию собственную забыл. – Начальник оглядел Пашку, снял с него шляпу, повертел в руках, рассмеялся и спросил: – Каждую кражу отмечаешь обновкой?

– О чем это вы, гражданин…

– Климов, Василий Васильевич, – перебил начальник и протянул Пашке шляпу. – Держи. И зайди на минуточку. Разговор есть. – Он круто повернулся и зашагал во двор уголовки.

«Почему Лошадник? Типичная обезьяна, – думал Пашка, глядя на низкорослого, широкоплечего человека на толстых кривых ногах. – И руками аж по коленям шлепает». Пашка замешкался на пороге. Может, сорваться?

Климов обернулся:

– Страшно стало?

Пашка вошел, сел на предложенный стул и огляделся. Видно, бьют не здесь. Окна настежь, ежели заорать, так на всей Пятницкой слышно будет. Ну, для того и подвалы существуют. Интересно, зачем он меня затянул? А может, рыбник накапал? Нет, тогда повязали бы на улице и этот черт ногой не шаркал бы – «зайди на минутку».

– О чем это ты мечтаешь, Павел? – Климов снял пиджак и расстегнул рубашку. – Чтобы вокруг тебя были одни слепые и у каждого из заднего кармана бумажник торчал? Об этом, что ли?

– Какой бумажник? – Пашка посмотрел Климову в лицо.

– Ладно, это я так. Может, ты совсем о другом мечтаешь. – Климов миролюбиво улыбнулся и стал набивать трубку. – Кури.

Пашка вытащил «Люкс» и закурил.

– Много я о тебе слышал, Павел Антонов. Ребята шутят, что ты когда-нибудь наган у меня срежешь. – Климов похлопал себя по боку.

– Этим не интересуюсь, – Пашка улыбнулся и опустил глаза, – не по моей части.

– Серый интересуется.

– Какой Серый? – Пашка незаметно вытер о колени вспотевшие ладони. – Что-то вы путаете, начальник.

– Тот самый, что третьего дня комиссионный магазин пытался взять и сторожа убил. Смотри в глаза. – Голос у Климова погустел и налился злобой.

Пашка поднял голову и встретился с черными маленькими, как буравчики, глазами.

– Я тебя воспитывать, стервеца, не буду. – Климов постучал трубкой по столу. – Ты при советской власти растешь, должен соображать, что к чему. Отец где?

– Убили в германскую.