Философы от мира сего

Философы от мира сего
Роберт Луис Хайлбронер

Когда в 2005 году скончался Роберт Хайлбронер, некрологи сообщали о смерти известного американского экономиста и социолога. Но миллионы благодарных читателей по всему миру знали его прежде всего как автора «Философов от мира сего» – удивительного повествования о судьбах и идеях титанов экономической мысли. Удивительного еще и потому, что общий тираж книги Хайлбронера составил несколько миллионов экземпляров, наглядно опровергнув миф о том, что экономика является мрачной и неинтересной наукой. На страницах «Философов» великие теории соседствуют с описанием причудливых выходок их авторов; казавшиеся персонажами исторических трудов фигуры обретают свои неповторимые очертания. Вечно рассеянный Адам Смит и ворчливый Карл Маркс, блистательные Давид Рикардо и Джон Мейнард Кейнс изменили наш мир, и рассказ о них вряд ли оставит равнодушными как студентов, так и тех, кто всю жизнь хотел узнать об экономике побольше, но боялся заглянуть в толстенные, напичканные формулами тома.

Роберт Л. Хайлбронер

Философы от мира сего

Великие экономические мыслители: их жизнь, эпоха и идеи

Моим учителям

Предисловие к седьмому изданию

Перед вами седьмое издание книги, впервые вышедшей в свет в 1953 году. Получается, что сегодня «Философы от мира сего» гораздо старше, чем был я сам во время работы над текстом. Учитывая совершенно удивительную живучесть этой авантюры, предпринятой еще в годы моего студенчества, я позволю себе кратко изложить историю появления книги на свет, после чего перейду к важным изменениям, сделанным специально для этого новейшего и, надо думать, последнего переиздания.

В начале 1950-х годов я учился в аспирантуре и зарабатывал на жизнь публикациями в различных изданиях, причем при необходимости или удобном случае отходил от экономической тематики. Прочитав один из моих текстов, Джозеф Барнс, тогда бывший старшим редактором в издательстве «Simon amp; Schuster», пригласил меня перекусить, а заодно и обсудить возможные темы для книги. Ни одно из моих предложений не было выдающимся. Когда принесли салат, я понял: первый обед с издателем не принесет мне контракта на публикацию книги. Но Барнса было не так-то просто сбить с толку. В ответ на его вопрос о занятиях в Новой школе социальных исследований я начал взахлеб описывать работу замечательного семинара под руководством неподражаемого Адольфа Лоу, о котором читатель узнает в дальнейшем подробнее. Так я нашел свой предмет – это стало ясно нам обоим раньше, чем официанты успели принести десерт. Сразу по окончании следующего занятия я поспешил поведать профессору Лоу о своем решении: я собирался написать историю развития экономической мысли.

Лоу – типичный представитель породы настоящих немецких ученых – пришел в ужас. «Вы этого сделать не сможете!» – объявил он таким тоном, что сомнений в его правоте не оставалось. Но я-то был абсолютно убежден, что на самом деле очень даже смогу – как я уже писал в другом месте, это чувство было удивительным порождением той смеси самоуверенности и самообмана, что является отличительным признаком аспирантов. Находя время между написанием текстов для разных журналов и учебой, я произвел на свет первые три главы и не без опаски показал их профессору Лоу. Надо отдать должное этому великому человеку (он оставался моим самым благожелательным критиком вплоть до самого конца – а умер он в 102 года), – завершив чтение, он сказал: «Вы должны это сделать!» Чем я – с его помощью – и занялся.

Когда книга была уже готова, возникла необходимость как-то ее назвать. Я прекрасно понимал, что слово «экономика» на обложке сразу отпугнет потенциальных покупателей, и отчаянно перебирал альтернативные варианты. Пока я мучился сомнениями, состоялся второй судьбоносный обед, на этот раз с Фредериком Льюисом Алленом. Аллен был главным редактором журнала «Харперз», с которым я регулярно сотрудничал, и его необыкновенную доброту по отношению ко мне вкупе с желанием помочь я никогда не забуду. Я мимоходом упомянул о своих трудностях и добавил, что думаю, не назвать ли книгу «Философы денег», хотя и чувствую, что «деньги» – не совсем то, что надо. «Ты хотел сказать, «Философы от мира сего», – поправил меня Аллен. «За обед плачу я», – был мой ответ.

Издатели были довольны куда меньше моего и уже после того, как книга, к их вящему изумлению, начала хорошо расходиться, предложили переименовать ее в «Великих экономистов». К счастью, название осталось прежним. Вероятно, ими двигали сомнения в способности покупателей переварить слова «от мира сего» (действительно, в тысячах студенческих работ это выражение было так или иначе искажено). А может быть, они предвидели трудности вроде той, о которой я узнал лишь много лет спустя. Зашедший в книжную лавку своего колледжа студент желал найти одну книгу. Имя автора вылетело из головы молодого человека, но, если память ему не изменяет, она называлась «Лобстеры от моря сего».

Прошли годы, и тираж «Философов от мира сего» превысил самые смелые ожидания. Утверждается, что книга заставила тысячи ни о чем не подозревавших жертв выбрать для изучения курс экономики. Я не готов взять на себя ответственность за все причиненные им страдания, но был чрезвычайно рад слышать от многих экономистов, что именно моя книга впервые возбудила в них интерес к предмету их нынешнего увлечения.

Новое издание отличается от всех предыдущих по двум параметрам. Во-первых, как и раньше, свежий взгляд на собственный текст позволил мне отловить ошибки, неизбежно возникающие на стадии рукописи или ставшие очевидными в результате недавних исследований в данной области. Я также воспользовался шансом изменить расстановку акцентов с тем, чтобы отразить развитие моих взглядов на те или иные вопросы. Сами по себе эти изменения довольно несущественны и скорее всего будут замечены лишь специалистами. Их значение не настолько велико, чтобы потребовать нового издания. А вот другое изменение очень и очень важно. В течение долгого времени я размышлял над тем, не вредит ли моей книге отсутствие сквозной темы, нельзя ли связать отдельные главы более убедительным образом, опираясь не только на хронологическую последовательность появления замечательных людей и их интересных идей. Наконец, несколько лет назад я утвердился во мнении, что таким связующим звеном должна стать смена концепций, или «видений», лежавших в основе анализа великими умами прошлого функционирования нашего общества. В середине XX века похожая идея занимала воображение Йозефа Шумпетера, одного из самых изобретательных философов от мира сего. До недавних пор я даже не задумывался о подобном подходе к предмету. Возможно, тот факт, что сам Шумпетер по той или иной причине не использовал свою находку при исследовании истории экономической мысли, может служить оправданием и мне.

Я не буду пускаться в обсуждение нового взгляда на эволюцию философии от мира сего непосредственно в предисловии – точно так же автор детективов не объявляет имя убийцы на первых страницах книги. По ходу нашего рассказа речь не один раз будет заходить о роли мировоззрения отдельных людей, но только добравшись до последней главы, мы сможем как следует обсудить актуальность такого подхода для нашего времени.

В связи с чем я хотел бы сделать последнее замечание. Уже заглянувший в оглавление читатель мог с недоумением обнаружить, что завершающая глава называется так: «Конец философии от мира сего?» Вопросительный знак указывает на то, что речь не идет о мрачном прогнозе, но также и гарантирует, что изменений в характере предмета нашего изучения не избежать. О возможных вариантах подобных изменений мы поговорим в заключительной части книги, о чем я здесь упоминаю вовсе не для того, чтобы разжечь интерес читателя. Дело в том, что лишь в конце пути, иными словами – сегодня, эти изменения оказывают существенное влияния на предмет и значение экономической мысли как таковой.

Но не будем забегать вперед. Позвольте мне напоследок поблагодарить моих читателей, в особенности студентов и преподавателей, которые изучали книгу настолько вдумчиво, что прислали множество писем с дополнениями и исправлениями, а также с выражением поддержки или несогласия. И то и другое для меня одинаково ценно. Я надеюсь, что «Философы от мира сего» продолжат служить билетом в захватывающий мир экономики для тех, кто впоследствии станет издавать книги или ловить лобстеров, а также для отдельных храбрецов, которые отважатся вступить в ряды экономистов.

Роберт Л. Хайлбронер Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

Июль 1998 г.

Введение

Эта книга посвящена горстке людей, слава которых странного рода. С точки зрения школьных учебников истории, они были никем: не командовали армиями, не посылали людей на смерть, не правили империями и редко участвовали в принятии решений, влиявших на ход истории. Часть из них достигла определенной известности, но никто не стал национальным героем; некоторые подвергались открытым нападкам, но ни один не считался врагом государства. И все же то, чем они занимались, зачастую оказывалось важнее для истории, чем деяния гревшихся в лучах славы государственных деятелей, потрясало мир сильнее, чем переходы огромных армий через границы, приносило больше благ и несчастий, чем королевские указы и законы.

Дело в том, что владеющий умами людей обладает властью большей, чем ее способен дать меч или скипетр: именно поэтому наши герои определяли очертания мира и управляли им. Мало кто из них пошевелил ради этого хоть пальцем; в основном они были учеными и работали тихо и неприметно, вряд ли интересуясь мнением окружающих о себе. Из-за них погибали целые империи и уничтожались континенты; они то обрушивали, то собственными силами поддерживали политические режимы; по их велению класс восставал против класса, народ – против народа; и все происходило не вследствие коварности их планов, но из-за потрясающей силы их идей.

Кем были эти люди? Мы называем их Великими Экономистами. Но, как это ни странно, о них самих мы знаем очень мало. Казалось бы, в мире, постоянно сотрясаемом экономическими неурядицами, то с волнением, то с интересом обсуждающем экономические вопросы, великие экономисты должны быть известны не менее, чем, скажем, великие философы или государственные деятели. На самом деле они кажутся всего лишь тенями из прошлого, а так волновавшие их темы, некогда вызывавшие бурное обсуждение, сегодня удостаиваются лишь сдержанного благоговения. Говорят, что экономика, вне всяких сомнений, наука важная, но сложная и не слишком увлекательная, так что пусть лучше ею занимаются те, кто чувствует себя как дома в малодоступных сферах мысли.

Подобное мнение ужасно далеко от истины. Человек, думающий, будто изучение экономики – удел профессоров, забывает, что именно она посылала людей на баррикады. Тот, кто заглянул в учебник и решил, что экономика скучна, напоминает человека, прочитавшего введение в логистику и заключившего, что война – унылый предмет для изучения.

Нет, экономисты вели исследование, увлекательнее – и опаснее – которого мир вряд ли видел. Идеи, с которыми они имели дело, в отличие от идей великих философов, играли заметную роль в нашей повседневной жизни; казавшиеся им нужными эксперименты не могли быть проведены в тиши лаборатории. Теории великих экономистов потрясали мир – а их ошибки оказывались для него гибельными.

Идеи экономистов и политических мыслителей – и когда они правы, и когда ошибаются – имеют гораздо большее значение, чем принято думать, – писал лорд Кейнс, сам великий экономист. – В действительности только они и правят миром. Люди практики, которые считают себя совершенно не подверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь экономиста прошлого. Безумцы, стоящие у власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад. Я уверен, что сила корыстных интересов значительно преувеличивается по сравнению с постепенным усилением влияния идей.[1 - John Maynard Keynes, The General Theory of Employment, Interest, and Money (New York: Harcourt, Brace & World, 1964), p. 383. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, – прим. автора.) (Здесь и далее русский перевод цитируется по изданию: Кейнс Джон Мейнард. Общая теория занятости, процента и денег. М., 2007.)]

Что и говорить, не все экономисты были титанами мысли. Тысячи оставили после себя тексты, зачастую бывшие памятниками скуке; многие исследовали мало значимые мелочи с рвением средневековых ученых. И если сегодня экономике недостает блеска, если экономисты уже не ощущают себя участниками увлекательного приключения, то винить можно лишь их самих. По-настоящему выдающиеся экономисты не были учеными педантами. Предметом своего изучения они считали целый мир и пытались уловить самые разные его настроения, рисуя его злым, отчаянным, надеющимся. Превращение их еретических мнений в образец здравого смысла вкупе с их же обличением «здравого смысла» как набора предрассудков были важнейшими элементами при строительстве интеллектуального здания современной жизни.

Более необычную группу, участники которой меньше походили бы на тех, кому суждено изменить мир, трудно себе представить.

Среди них были философ и сумасшедший, священнослужитель и брокер, революционер и аристократ, эстет, скептик и бродяга. Они принадлежали к разным народам, занимали разные общественные положения, обладали непохожими характерами. Некоторые из них были интереснейшими людьми, другие – занудами; одни обладали редким обаянием, а кого-то с трудом можно было выносить. По меньшей мере трое сколотили себе состояние, но еще больше было таких, кто так и не смог овладеть элементарной экономикой собственных расходов. Двое были знаменитыми предпринимателями, один не сумел подняться выше коммивояжера, а другой позволил своему богатству утечь сквозь пальцы.

Взгляды этих людей на окружающий мир различались чуть ли не сильнее, чем общественное положение, – более пеструю группу мыслителей надо еще поискать. Один слыл убежденным защитником прав женщин; другой утверждал, что женщины очевидно неполноценны в сравнении с мужчинами. Один считал, что «джентльмены» были всего лишь варварами, надевшими маски, в то время как другой полагал, что любой, не являющийся джентльменом, – дикарь. Тот, кто был очень богат, настаивал на уничтожении богатых как класса; другой – довольно бедный – осуждал благотворительность. Некоторые из них говорили, что наш мир, несмотря на все его недостатки, – лучший из всех возможных; другие посвятили свою жизнь доказательству обратного.

Все они писали книги, но библиотека из них получилась бы весьма необычная. Один или двое написали бестселлеры, которыми зачитывались даже в отдаленных уголках Азии, а кое-кому приходилось платить, чтобы их малопонятные работы, обращенные к строго ограниченной аудитории, были опубликованы. Несколько человек писали так, что сердца миллионов по всему миру бились быстрее, проза других – не менее значимых для хода истории – лишь затуманивала мозги.

Итак, объединяли их не личные свойства, не схожие карьеры, не предубеждения и даже не идеи. Общим знаменателем было кое-что другое – любопытство. Всех их завораживал окружающий мир, его сложность и мнимая беспорядочность, жестокость, которая в этом мире очень часто скрывается под маской лицемерия, и успех, не менее часто остающийся незамеченным. Каждый был глубоко увлечен поведением человека, сначала создававшего материальное богатство, а потом готового за частичку его вцепиться в глотку соседу.

Таким образом, их можно назвать философами от мира сего, ведь каждый стремился построить философскую систему, объясняющую наиболее приземленное из человеческих желаний – погоню за богатством. Наверное, это не самый элегантный род философии, но уж точно гораздо более интригующий и важный, чем все остальные. Кому придет в голову пытаться обнаружить Порядок и План в бедняцком быте или в поведении спекулянта, затаившего дыхание в предчувствии краха, или искать Последовательные Законы и Принципы в марширующей по улице толпе и в улыбке, которой зеленщик одаряет своих покупателей? Но все же великие философы искренне верили, что эти на первый взгляд не имеющие ничего общего лоскутки можно сшить в целое одеяло, что на достаточном расстоянии своевольное бурление мира похоже на последовательное продвижение вперед, а суматоха и суета – на гармонию.

Да уж, кажется, что речь идет о слепой вере – и только! И, несмотря на это, их взгляды оказались во многом оправданы историей. Стоило экономистам раскрыть перед современниками свои модели, как бедняк и спекулянт, зеленщик и толпа перестали быть бессвязно играющими актерами, случайно вытолкнутыми на сцену вместе; каждый исполнял роль, более или менее положительную, но абсолютно необходимую для развития спектакля, охватывающего все человечество. То, что раньше выглядело всего лишь будничным или хаотичным миром, на поверку оказалось упорядоченным обществом с вполне осмысленной историей.

Поиск именно такого порядка и такой осмысленности лежит в сердце экономической науки. Отсюда и главная тема моей книги. Мы не станем читать цикл лекций о принципах науки, а отправимся в путешествие по влиявшим на нашу историю идеям. На пути нам встретятся не только педагоги, но и многочисленные бедняки, спекулянты, ликующие и разоренные, разноликие толпы, и даже – хотя бы мельком – те самые зеленщики. Мы вернемся назад, чтобы обнаружить корни нашего общества в беспорядочном сплетении общественных структур, в котором великие экономисты пытались обнаружить закономерность и гармонию. Одновременно мы познакомимся и с самими великими экономистами; дело не только в том, что зачастую мы будем иметь дело с яркими фигурами, – просто на очень многих идеях хорошо заметен глубокий отпечаток личности их авторов.

Было бы весьма удобно начать с первого из великих – Адама Смита. Но Адам Смит жил во времена американской революции, и нам придется поломать голову над озадачивающим фактом: история человечества писалась на протяжении шести тысячелетий, но нет ни одного философа от мира сего, который творил бы в то время. Действительно странно: человечество начало сталкиваться с экономическими проблемами задолго до эпохи фараонов, и на сцену успело выйти бесчисленное количество философов, множество ученых, политических мыслителей, историков и художников, тысячи государственных деятелей. Почему же мы не знаем ни одного экономиста? Нам понадобится целая глава, чтобы ответить на этот вопрос. Пока мы не исследуем природу мира, существовавшего раньше и гораздо дольше нашего, – мира, в котором само наличие экономистов было бы не только необязательно, но и невозможно, – мы не сможем подготовить почву для появления великих экономистов. Главным образом мы будем говорить о людях, живших в течение последних трех столетий. Прежде чем начать разговор, необходимо понять мир, который предшествовал их приходу, и увидеть, как, несмотря на все потрясения и взрывы, свойственные крупным революциям, старый мир дал рождение новой эпохе – эпохе экономистов.

Глава 1

Экономическая революция

Стоило человеку слезть с дерева, как перед ним – не индивидом, а членом социальной группы – встала проблема выживания. С одной стороны, человечество существует и по сей день, а значит, он достиг успеха при решении этой проблемы. С другой – постоянное присутствие нищеты и страданий даже в самых богатых странах заставляет предположить, что найденное решение было неполным.

Но вряд ли человека стоит судить слишком строго за то, что он не смог построить рай на земле. Выжать из этой планеты средства к существованию не так-то просто. Надо обладать богатым воображением, чтобы представить, сколько усилий пришлось потратить, прежде чем человек впервые приручил животное, обнаружил, что семена можно сажать, и начал добывать руду. Возможно, мы выжили лишь по одной причине: мы очень хорошо приспособлены к сотрудничеству внутри социальной группы.

Именно потому, что мы зависим от своих собратьев, вопрос выживания всегда стоял особенно остро. Человек – не муравей, при рождении получающий удобный набор инстинктов для поведения в обществе. Напротив, наша эгоцентричная натура дает знать о себе уже с первого дня жизни. И если физически он относительно слаб и ищет взаимодействия с другими, то внутренний импульс постоянно толкает человека к нарушению партнерских отношений.

В примитивных сообществах исход борьбы между своекорыстием и взаимодействием определяется средой; если все сообщество окажется на пороге голодной смерти – как это произошло с эскимосами, – элементарная потребность в самосохранении заставит каждого выполнять ежедневные задания, кооперируясь с окружающими. Как утверждают антропологи, в менее жестких условиях мужчины и женщины выполняют будничные дела в соответствии с общепризнанными нормами родства и взаимности: в своей прекрасной книге об африканских бушменах Элизабет Маршалл Томас[2 - Elizabeth Marshall Thomas, The Harmless People (New York: Vintage, 1958), p. 50.] описывает, как антилопа распределяется между родственниками, затем между родственниками родственников и так далее, пока «каждый получит не больше, чем все остальные». В обществах развитых не хватает именно этого осязаемого влияния среды, или сети общественных обязательств. Когда мужчины и женщины прекращают совместно выполнять задания, от которых непосредственно зависит их выживание, когда добрые две трети населения живут, не прикасаясь к земле, не представляя себе работы на шахте и вообще ручного труда, и ни разу в жизни не входили на территорию фабрики, когда значение родственных уз падает чуть не до нуля, – выживание человечества кажется невероятным подвигом всего общества.

До такой степени невероятным, что существование этого общества каждый день висит на волоске. Сегодня мы находимся в зависимости от бесчисленного множества опасностей: наши фермеры могут посеять недостаточно, чтобы собрать необходимый урожай; если машинистам вдруг взбредет в голову стать бухгалтерами, а бухгалтеры решат управлять поездами, если слишком немногие решат стать шахтерами, металлургами или кандидатами на соискание степени доктора технических наук – короче говоря, если обществу не удастся выполнить любое из тысяч взаимосвязанных заданий, жизнь очень скоро скатится в неконтролируемый хаос. Угроза распада висит над нашим обществом каждый день – и виной тому не губительные силы природы, а людская непредсказуемость.

За многие столетия своей истории человечество открыло лишь три способа защиты от этой напасти.

Сохранность общества можно обеспечить, связав его существование с набором традиций, когда каждое следующее поколение решает разнообразные бытовые проблемы так же, как это делали их отцы, – так формируется преемственность. По словам Адама Смита, в Древнем Египте «религиозные нормы обязывали каждого мужчину заниматься тем же делом, что и его отец, и отступление от этого порядка считалось чудовищным кощунством».[3 - Adam Smith, An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations (New York: Modern Library, 1937), p. 62. (Здесь и далее русский перевод цитируется по изданию: Смит Адам. Исследование о природе и причинах богатства народов. М., 2007.)] Схожим образом до недавних пор в Индии некоторые профессии закреплялись за людьми из определенных каст; на самом деле в большинстве стран со слабо развитой промышленностью социальные обязанности человека известны уже при его рождении.

Есть и иной способ решения проблемы. Чтобы гарантировать выполнение всех необходимых заданий, общество может прибегнуть к кнуту авторитарного правления. Знаменитые египетские пирамиды были построены не потому, что некий предприимчивый подрядчик решил возвести их, а советские пятилетки не являлись результатом богатых традиций взаимопомощи или преследования каждым индивидом своих целей. И Советская Россия, и Древний Египет – это командные общества; если оставить в стороне политический аспект, их экономическое выживание обеспечивалось указами, спускавшимися сверху, и жестокими наказаниями за их неисполнение.

В течение многих столетий человек решал проблему выживания одним из двух приведенных выше способов. И пока все проблемы решались по традиции или в соответствии с приказами сверху, не могло быть и речи об отдельной области знаний, именуемой «экономикой». Существовавшие общества были ошеломляюще разнообразны с экономической точки зрения. Одни возвышали королей, а другие – комиссаров; в одних деньгами служила вяленая треска, а в других – валуны, которые нельзя было сдвинуть с места; где-то продукты распределялись элементарными коммунистическими методами, а где-то – посредством сложнейших ритуалов, но поскольку все общества функционировали по традиции или по приказам, ни одно не нуждалось в экономистах для объяснения своей сущности. Им были нужны теологи, политические мыслители, государственные деятели, философы, историки – но, как ни странно, не экономисты.

Экономистам пришлось ждать до тех пор, пока не был изобретен третий способ борьбы за выживание. Пока не возникла потрясающая воображение система, при которой общество гарантирует непрерывность своего существования, позволяя каждому индивиду делать то, что ему кажется верным, – при условии, что он или она руководствуется главным и общим для всех правилом. Эта система получила название «рыночной», а правило было предательски простым: каждый должен поступать так, чтобы максимально увеличить свое богатство. Именно манящая выгода, а не бремя традиции или кнут властителя заставляет большинство людей заниматься тем или иным делом при рыночной системе. Хотя каждый из них был абсолютно свободен в выборе пути, взаимодействие отдельных людей привело к выполнению обязательных для общества заданий.

Это парадоксальное, тонкое и трудное решение проблемы выживания предопределило появление экономистов. Когда жизнь идет не по традиции и не по команде, совершенно неочевидно, что общество, каждый член которого стремится лишь к собственной выгоде, будет успешным и вообще выживет. Стоило традициям и приказам утратить силу, как исчезла и гарантия, что общество решит все свои проблемы и выполнит все задания, от наиболее грязных до самых непыльных. Общество может избавиться от гнета тирана, но кто теперь будет указывать, как ему жить?

Эту роль взяли на себя экономисты. Их задача была тем труднее, что они не могли приступить к ее решению до тех пор, пока сама рыночная система не завоевала достаточного доверия к себе. Еще несколько сотен лет назад идея рынка зачастую встречалась с сомнением, густо замешенном на неприязни. На протяжении многих веков мир привычно катился по колее традиции и плана; принесение стабильности в жертву неоднозначным и непроверенным рыночным механизмам требовало по меньшей мере революции.