Этикетные нормы казахов. Часть I. Будни и праздники

Цифровые константы

Традиционный этикет в своей идеологической основе базируется на мифологическом осмыслении универсума, когда важная роль отводилась цифровым константам. Числовой код, возникший в глубине веков, имел определенное значение в миропонимании многих народов [Мелетинский, 1976, с. 230–234]. Бинарная классификация универсума устанавливается еще в культуре массагетов [Толстов, 1948, с. 207, 288] и саков [Акишев, 1984, с. 7–23]. Цифровые константы нашли отражение в мифопоэтической и орнаментальной системах средневекового периода тюркоязычных народов [Турсунов, 1973, с. 76]. В традиционной обрядовой и художественной культуре казахов большое значение имеют числа 2, 3, 4, 7 и 9.

Дуалистическая классификация, делящая мир на оппозиции (верх – низ, день – ночь, правый – левый, земля – небо, рождение – смерть, мужское – женское, огонь – вода и т. д.), пронизывала собой пространственные, временные, социальные, нравственные, оценочные, биологические, религиозные, цветовые и все другие жизненные структуры. Горизонтальная ориентация у древних тюрков была обусловлена движением солнца, поэтому противоположными константами были вперед (восток) – назад (запад), вправо (юг) – влево (север) [Толеубаев, 1991, с. 164]. Амбивалентность прослеживается в фольклоре [Львова, 1988, с. 56] и распределении традиционного жилищного пространства казахов. Так, с верхом связывается почетное место в юрте для гостей (т?р), слева от которого располагаются женская, а справа – мужская половины. В соответствии с этим предметы приобретали престижную половую знаковость. Низ, беспорядочные действия, хаос связываются с женщиной, ее образом и жизнедеятельностью, тогда как мужчина ассоциируется с верхом, в том числе – с внешним миром, космосом.

Вещи левой половины юрты (кровать, мебель, посуда и т. д.) осознавались как женские, а правой (конское снаряжение, оружие) – как мужские. По мнению некоторых исследователей [Львова, 1988, с. 31, 149], у тюркских народов Южной Сибири бытовая утварь женской, – то есть северной, нижней, подземной части мира, – половины юрты осмысливается отчасти как вредоносная. Это не подтверждается материалами нашего исследования, поскольку в традиционном сознании казахов, наоборот, существует представление о сакраментальности посуды – ложек, черпаков, чаш и сосудов [Тохтабаева, 2005, с. 294–296]. Некоторые противоположные символы группируются в более емкие оппозиции: огонь, металл, правое, верх, день ассоциируются с мужским началом, а левое, низ, вода, ночь – с женским [Толстов, 1948, с. 288].

Всё, в чем предполагаются возникновение, развитие и завершение, символизирует собой тройка, именно в ней воплощаются абсолютное совершенство и завершенность. Эта цифровая величина делит мир на три вертикальных уровня: верхний – небесный, средний – земной, нижний – мертвый. Трем мирам в сакской мифологии соответствовали определенные животные: верхний мир олицетворяли птицы; средний – звери и домашние животные; нижний – змеи, рыбы [Акишев, 1984, с. 80, 93]. Триадность мира соотносилась с деревом: крона – верхний, ствол – средний, корни – нижний мир.

В мифологическом сознании казахов, как и в сознании других народов мира [Мелетинский, 1976, с. 217], вертикальное трехчленное деление мира вполне переложимо на горизонтальную плоскость или образ реки: исток – небо, русло – средний, а устье – нижний мир [Каскабасов, 1990, с. 97–100]. С данной цифровой величиной соотносимы и троекратные повторы интонационных действий, испытаний героев в казахских народных сказках; общественная структура казахов (три жуза); три стихии (огонь, земля, вода); временные категории (прошлое, настоящее, будущее).

Изобразительное воплощение триады нашло широкое распространение в орнаментике казахского прикладного искусства: вертикальное триадное строение мира сочеталось с горизонтальной четырехсторонней структурой Вселенной, графически воплощенной в квадрате – символе земли. Эта форма соотносится с идеями прочности, стабильности и порядка мира: четыре стихии и времени года, четыре стадии человеческой жизни, четыре стороны света – и является основой планировки жилищ в общечеловеческом масштабе. Тетрада, психологически осмысливаемая как уравновешенное единство, легла в основу не столько архитектуры юрты, а скорее, – в распределение жилищного пространства [Толеубаев, 1991, с. 154–157].

Четыре стороны света у казахов ассоциируются с четырьмя углами и центром земли – берегом Сырдарьи (местом захоронения ханов трех жузов), что нашло отражение в мифе о Коркуте [Каскабасов, 1990, с. 96–100]. Как мы уже отмечали, пространственная символическая ориентация казахов довольно гибка, вертикальное и горизонтальное членения мира могут переплетаться. Так, север (иногда – и восток) ассоциируются с низом, а юг – с верхом [Каскабасов,1990, с. 98].

Динамичная тройка и статичная четверка дают в сумме семь; эта цифра является некоей мировой константой, центральной величиной, связанной с психикой (оперативной памятью) человека, вследствие чего она сакрализуется [Миллер, 1964, с. 223–225]. Именно с семеркой соотносится недельное исчисление времени, с ней же связано количество дней, составляющих срок поминальной даты. Семерка фигурирует также в казахских пословицах, сказках (вместе с тройкой) как магическое число в пространственных и временных преградах-испытаниях героя.

Утроенная триада образует священное в представлении многих народов мира число девять [Садов, 1909, с. 6, 28], ассоциирующееся с идеями гармоничного миропорядка. С этой цифрой соотносились объемы приданого, выкупа, призов и подарков в свадебной обрядности у казахов [Аргынбаев, 1973, с. 162, 178, 211, 268] и народов Средней Азии [Кисляков, 1959, с. 93, 142].

С семеркой и девяткой связаны также структуры форм и орнамента изделий прикладного искусства. Эти цифры определяют количество подвесок, декоративных акцентов в ювелирных украшениях, число орнаментальных фризов в концентрических композициях. Рассмотренные цифровые константы (3, 7, 9), коренящиеся в психофизиологической природе человека, стали своеобразным инструментом познания мира и оказали воздействие на формирование постоянных исходных величин казахской традиционной материальной и духовной культуры. Они прослеживаются также во многих этикетных нормах и в прикладном искусстве казахов. Так, пятничные поминальные лепешки (шелпек) готовят в количестве семи, а подвески к ювелирным украшениям – трех, семи или девяти штук.

Космические объекты

Культы Солнца, Луны, Огня и звезд восходят к эпохе бронзы, в честь этих божеств совершались жертвоприношения [История, 1977, с. 133, 140, 116, 117]. «Владыкою массагетов являлось солнечное божество. Из богов же чтут только солнце, которому приносят в жертву лошадей. Смысл этой жертвы таков: быстрейшему из богов они посвящают быстрейшее животное» [Геродот, 1972, с. 79]. Этот обычай сохранился в традициях казахов, считающих коня самым щедрым жертвоприношением Огню, Небу, Всевышнему, духам предков.

Более всего воображение людей занимала небесная сфера. Космос всегда манил человека и волновал его ум, вызывая и восторг и страх, будоражил его фантазию на создание космологических мифов и сюжетных композиций, выгравированных на скалах гор. Такие действия мотивировались желанием познать мир и являлись попыткой защитить свой род, племя от бед. Для этого необходимо было умилостивить небесные силы, производя различные обряды и ритуалы с жертвоприношениями, а также создать изобразительные образы-заменители космонимов, наделяемые, по принципу ассоциации, магической животворящей энергией.

«Поклонение солнцу тесно связано с культом Огня – священной стихией» [Смирнов, 1964, с. 251]. Неслучайно в качестве амулетов савроматы использовали изображающие колесо литые бронзовые диски, которые символизировали солнце. Их подвешивали к оружию, костюму, надевали на шею [Смирнов, 1964, с. 146]. В средневековый период культ Солнца, с которым связана встреча весной нового года (наурыз, иранский «новый день»), получил распространение среди всех тюркских народов. К примеру, хуннский шаньюй каждое утро выходил из лагеря для поклонения восходящему солнцу [Бичурин, 1950, с. 50]; в свадебных обрядах тюркских народов Сибири также устанавливается факт поклонения солнцу, луне: считалось, что они освещают брак и дают ему плодородие [Львова, 1989, с. 99–100]. У казахов солнце как открытый огненный объект ассоциировалось с мужским образом, а луна как ночной таинственный объект – с женским.

Якуты солнце олицетворяли с женским началом, а луну – с мужским [Львова, 1989, с. 100]. Существование в традиции казахов различных культов и поклонение духам предков, огню, луне, солнцу, земле и животным отмечает Ч. Ч. Валиханов [Валиханов. Следы шаманства, 1961, с. 470–472].

В представлении казахов заходящее солнце (при исполнении определенного магического действия, называемого ?шы?тау («изгнание болезни»), с вербальным сопровождением) способно вместе с собой унести болезни. Для этого нужно больного опрыскать трижды водой через рот, затем имитировать плевок на него и трижды произнести: «?шы?, ?шы?, тфу, ?шы?, кет п?ле кет, кет».

«Киргизы (казахи. – Ш. Т.) не обращаются лицом к солнцу, когда отправляют естественные нужды…» [Валиханов, 1961. Космологические…с. 479]. Воспрещалось ходить за водой, одалживать деньги, стирать одежду после захода солнца, сушить ее, не вывернув наизнанку (не выворачивали одежду покойника). Эти же ритуальные действия встречаются также в культуре ногайцев [Гимбатова, 2007а, с. 147]. Культ Солнца существует не только в обычаях и традициях, но и в народном творчестве казахов. Изображение солнца и связанных с ним мотивов доминирует практически во всех видах казахского прикладного искусства: считается, что это небесное светило, освещая всё жизненное пространство человека, очищает его от всего негативного и, одновременно, способствует плодородию и процветанию.

В казахских бытовых традициях прослеживается и культ Огня. Существовало устойчивое представление о соотнесенности счастья и богатства (??т) с соблюдением почтения и принесения жертвоприношений огню. Реликты древних верований всё еще присутствуют в некоторых казахских обычаях. Ч. Ч. Валиханов пишет: «Киргизы (казахи. – Ш. Т.) приписывают особенную силу кие некоторым стихиям, например, огню (который был божеством), некоторым животным, птицам и разным предметам, полезным в их кочевом быту, и воздают им известного рода почет, думая, что исполнение этих почетных обрядов утверждает за ними богатство и счастье – ??т (это слово заключает в себе идею счастья, соединенного с богатством), а неисполнение – бедность и какое-нибудь зло. Предметы, имеющие такую силу кие, называются киелы, а карательная сила их – кеср» [Валиханов, 1961. Талисманы… с. 486].

Прекращение жизни, в представлении казахов, символизирует собой погасший очаг, поэтому его специально не гасят. Уважением к очагу объясняются и запреты наступать на золу, плевать в огонь, лить на него воду, бросать мусор, проходить через него; это распространялось даже на место, где когда-то огонь был разведен [Валиханов, 1961. Арвахи… с. 476, 477]. «Из почтения огонь киргизы (казахи. – Ш. Т.), подобно монголам, называют мать. Огонь имеет качество очистительное. Очищают, проводя между двух огней… Скочевывая с зимовок, они переходят кочевкой между двух огней. Человек, дающий публичную клятву, должен также очищаться огнем» [Валиханов, 1961. Арвахи… с. 476]. Запрещалось осуществлять негативные действия по отношению к чужому очагу – символу домашнего благополучия: касаться огня ножом и другими острыми предметами, что расценивалось как оскорбление дому.

С культами Солнца и Огня связан образ стимулирующей женскую плодовитость богини Умай – защитницы детей и домашнего очага. В несколько завуалированном виде этот образ воспроизведен в орнаменте произведений прикладного искусства казахов и многих других тюркоязычных народов Поволжья, Южной Сибири, Средней Азии и Кавказа, [Тохтабаева, 2005, с. 261; ИЭХ, 2004, с. 20].

Реликты культа богини Умай у казахов, как и у других тюркских народов, присутствуют в свадебной обрядности. Невестка, приобщаясь к новому дому, очагу, льет масло в огонь со словами: «От ана, Май ана жарыл?а» («Мать-огонь, мать-Умай, благослови»).

Казахи считают, что нельзя показывать пальцем на луну и что невестка, переступившая порог дома мужа на новолуние, родит много детей. Ч. Ч. Валиханов приводит такие сведения: «Киргизы (казахи. – Ш. Т.) при виде новой луны делают земные поклоны и летом берут с того места, где делали поклоны, траву, которую, придя домой, бросают в огонь… говорят, что на луне есть старуха (вероятно, вследствие округленности и пятен, которые кажутся частями лица)… не смотрят долго на луну, боясь чтобы старуха не сосчитала ресниц, если это случится, то человек должен умереть. При отправлении естественных нужд не обращают лица к луне. Вообще о луне говорят с уважением» [Валиханов, 1961. Космологические… с. 479]. В традиционном представлении хакасов счастье и долголетие новорожденного соотносились с фазой луны. Ребенок, родившийся при молодом месяце, должен был стать счастливым, при ущербном – несчастным, в новолуние – удачливым, в полнолуние – долгожителем [ИЭХ, 2004, с. 23].

Приведем некоторые казахские приметы, фразеологизмы, метафоры, собранные знатоком казахских традиций С. Кенжеахмет?лы. Так, на новолуние казахи благословляют: «Ай к?рдiм, аман к?рдiм, ескi ай есiрке, жа?а ай жарыл?а» («Луну в здравии видел – старой луне посочувствуй, в новолуние благоденствуй»). На новолуние казахи выражают благопожелание месяцу. С фазами луны (ай) связаны словосочетания: ай туды (букв.: «месяц родился»), ай отырып ?алды (букв.: «луна осела»), ай кешiгiп туды (букв.: «запоздалая луна»), айды? ?ара?ысы (букв.: «безлунная ночь»). Есть и метафоры: тол?ан айдай – «в полном расцвете» (букв.: «словно полная луна»), айы туып о?ынан (букв.: «луна, взошедшая справа»). Девочек нарекали именами Айсулу («луноликая красавица»), Айтол?ан, Тол?анай («цветущая, как полная луна»), Айк?мiс («серебристая луна»), отождествляя их с красотой ночного светила. В устном народном творчестве много песен, пословиц и поговорок, связанных с луной [Кенжеахметулы, 2004].

У казахов, как и у многих других народов, звезды в традиционном сознании идентифицируются с душами людей [Валиханов, 1961. Космологические… с. 478], вместе с этим, астральные объекты наделяются свойством очищения. «Киргизы (казахи. – Ш. Т.) верят… во влияние звезд на человеческое счастье… каждая звезда соответствует душе какого-нибудь человека на земле, и когда умирает человек, то и звезда его падает на землю. Когда киргизы (казахи. – Ш. Т.) видят падающую звезду, то говорят (моя звезда выше) или несколько раз чмокают губами. Счастливого человека, покровительствуемого судьбой, называют «человеком со звездой» [Валиханов, 1961. Космологические… с. 478]. Из-за этой соотнесенности нельзя было показывать на звезды пальцем, чтобы на них не появились бородавки. Соответствие звезды человеческой душе отмечается в традициях и других тюркских народов.

Космические объекты, отраженные в древней мифологии, легендах, сказках и прикладном искусстве, занимали заметное место и в практической жизни казахов, безошибочно ориентировавшихся в своих передвижениях по звездам. Роль астрономических часов выполняло созвездие Большой Медведицы (Жетi-?ара?шы), а Полярная звезда (Темiр?азы?) представлялась космическим стержнем, железным колом, определяющим порядок во Вселенной. Эта звезда ассоциируется также с космической коновязью, мировой осью [Валиханов, 1961. Следы шаманства… с. 478]. Именно по ней казахи определяли направление передвижений в ночное время. Эти космологические представления можно соотнести с художественно-семантической значимостью мотива вертикального овала, введенного в центральные части орнаментальных композиций металлической пластики казахов Младшего жуза [Тохтабаева, 2005, с. 254–256].

Восход Венеры (Шолпан-ж?лдыз) извещал о времени возврата стада с пастбищ в аул. Смену времен года казахи определяли по созвездию Плеяд (Уркер), служившему своеобразным календарем. Температурные перепады в летний сезон устанавливали по положению созвездия Орион (Ар?ар-ж?лдыз) и звезды Сириус (Жары?-ж?лдыз). Считалось, что «Млечный путь» указывает направление перелета птиц, именно на этом представлении основано его лексическое обозначение – «Птичья дорога» [Валиханов, 1961. Следы шаманства… с. 478–480]. Верующие казахи считали, что по Млечному пути птицы летят в Мекку [Карутц, 1910, с. 94]. В представлении казахов звезды, воспроизведенные в формах и орнаменте бытовых предметов, способствуют чистоте и благоденствию.

Земля и небо

Весьма почитаем казахами дух земли – Жер ана. Святым местам приносили жертвы. При нечаянном падении на землю, вставая, произносили: «?шы?-?шы?», а чтобы запугать болезнь, падали три раза на землю (жер?шы?), чтобы она исцелила. У казахов запрещалось бить землю, а беременной женщине при приближении родов рекомендовалось ходить босиком по земле, прося силы у земли-матушки. Человека, который отравился пищей или угарным газом, перед закатом солнца рекомендовалось поклониться земле, прося у нее исцеления.

В жизни казахов на вес золота была вода (су) – источник жизни. Это объясняется географическими условиями, преобладанием засушливых аридных территорий. В связи с этим существовали определенные правила относительно бережного отношения к природным и искусственным водным источникам. Так, например, грязную воду (жаман су) выливали не в протекающую реку, а в яму или укромное место. Уважение к воде у казахов выражалось также в исполнении негласных запретов плевать в нее, справлять нужду, мыть в ней грязные руки и посуду, стирать одежду, купаться там, где набирают воду для питья. Был и другой этикетный запрет – стряхивать с вымытых рук воду, что демонстрировало пренебрежение к ней. Казахи делали колодцы, которые следовало периодически очищать от обвалов и осыпаний. Существовало правило: скотоводческой общине необходимо было «…иметь столько людских рабочих сил, чтобы в день вырыть себе колодец, достаточный для своего скота» [Букейхан, 1927, с. 66].

Особенно строго придерживались правил санитарии по отношению к роднику из-за почтения к его священности; в связи с этим было этикетное правило: очищать родник (б?ла?) – символ чистоты и начала жизни. Бесплодные женщины делали жертвоприношения роднику.

Тенгрианство – наиболее раннее, возникшее на территории Казахстана религиозное верование, заключающее в себе идею цельности человека с природой. Тенгрианство осознает единство Верхнего мира – неба (Тенгри), Срединного – земли (Жер), где живут люди, и течет вода (Су) и Нижнего, где обитает Ерлик (бог смерти и подземелья). Обожествление Тенгри получило широкое распространение среди тюркских племен, особенно во время расцвета раннефеодального государства – Тюркского каганата. В сознании казахского народа существовала вера в зависимость судьбы и счастья всех людей и каждого человека от Неба – К?к тэнгри [Валиханов, 1961. Космологические… с. 479, 480; Орынбеков, 2005, с. 238; Акатаев, 1984, с. 40–48; Акатаев, 1993]. Следы тенгрианства (в виде мифологических сюжетов и архетипических образов) до сих пор существуют в народном искусстве, обычаях и обрядах казахов.

Отметим любопытную символическую значимость синего цвета, прослеживаемую в некоторых казахских обрядах. Ч. Ч. Валиханов приводит такое описание одного из обрядов: «…для жертвы огню употребляется… жир или светильники чирак с синей китайки, пропитанной животным жиром и намотанным на чиевый стебель»; «Во время лечения шаманами употребляются от некоторых болезней чираки белые и синие вместе от трех до семи и девяти» [Валиханов, 1961.Арвахи…с. 477]; «Очищают от болезни в этом жертвенном огне, бросают в огонь жестяной ковш, раскаляют его докрасна, потом кладут в него масло и синюю тряпку; когда это загорится, то подносят его под самый нос больного и наливают холодную воду – выходит ужасный пар. Способ лечения называется джелаушук» [Валиханов, 1961.Тенкри (бог), с. 112]. Во всех этих примерах прослеживается чудодейственность синего цвета, соотносимого, вероятно, с культом Синего Неба – Тенгри.

Таким образом, казахский традиционный этикет во многом связан с религиозными представлениями, генезис которых восходит к язычеству, а в тюркский период – к преобладающей монотеистической религии с верховным небесным божеством – Тенгри, однако без канонирования, ритуалов и атрибутов. Представление о Тенгри как о всеобъемлющем верховном небесном боге и кочевой образ жизни обосновали специфику традиционного казахского менталитета, характеризующегося своеобразным мироощущением – осознанием своего «я» в единстве со Вселенной. Свое жилище с семьей казахи воспринимали как некую условную точку, находящуюся в единстве с бесконечностью мироздания. Считается, что всё в руках Всевышнего, располагающего судьбой человека, в связи с этим приходит ощущение некоей защищенности и, вместе с тем, предопределенности жизни.

Раскаты грома, завывание ветра, журчание ручья, шум дождя и шелест листьев, потрескивание горящих углей, щебет птиц интерпретировались народом как предвестники определенных явлений в будущем. При громе «…у киргизов (казахов. – Ш. Т.) соблюдается следующий обряд: хозяин юрты с ковшом выбегает из юрты, бьет им, бегая кругом, свою кибитку снаружи, приговаривая: “молока много, углей мало”, а потом, придя домой, втыкает ковш около дверей в кереге. Говорят еще, что льют молоко у порога. Кажется, всё это делается не из страха, а есть доброе пожелание обилия молока, следовательно, и увеличения стад» [Валиханов, 1961. Следы шаманства… с. 481]. То же самое проделывали хакасские женщины, когда гремел первый весенний гром, и появлялась зелень – признаки весеннего пробуждения природы [Львова, 1988, с. 144].

Существуют народные приметы, связанные с первым громом и весенней грозой: от болезни можно исцелиться, если при первом громе приложить металлический предмет на больное место. Желанье, загаданное в день, когда гремит первый гром, исполнится. При первом летнем громе у порога дома выливают ковш айрана (кефира), приговаривая: «Пусть будет вымя скота здоровым, а молока – вдоволь». В первый гром желают: «Жер к?к болсын» («Пусть земля зеленеет»), «А? к?п болсын» («Пусть молока будет в изобилии»). Считается, что можно стать здоровым, если после грозы пройти босиком по мокрой земле.

В мировоззрении тюркских народов Сибири ясно прослеживается связь и соотнесенность их первопредков с природой: так, у хакасов в прошлом имело место поклонение хозяину горы [Львова, 1988, с. 38]. Бесплодные женщины делали жертвоприношения горам. Интересные данные сообщает С. М. Абрамзон: кораллы, оставляемые бесплодными женщинами в святилище – мазаре Келин-Таш («камень невесты») в местности Текиш-Таш в Узгенском районе Ошской области, выступают в качестве, видимо, метафорической просьбы о потомстве [Абрамзон, 1978, с. 51].

Существовала также вера в таинственную силу (кие), в которой отразились древнейшие тюркские верования в духов – хозяев гор и степей (йе) [Малицкий, 2011, с. 323, 324]. Анималистские представления прослеживаются в культах дерева, гор, рек и скал [Валиханов, 1961, Арваахи…с. 476]. Прикасаясь к священным объектам природы – горам, утесам, камням причудливых форм, пещерам, – и принося им дары в виде бусин, лоскутков ткани, лепешек, казахи верили: это избавит их от различных болезней, а женщин – от бесплодия. Так, например, в Южно-Казахстанской области Толебийского района, недалеко от села Зертас, есть огромный камень с таким же названием. Сюда приходят женщины, у которых нет детей; они кладут свои приношения в углубления камня (что и объясняет название камня: Зертас – камень со множеством углублений) и обращаются к нему с просьбой о ниспослании детей.

Исследователи отмечают «одержимость» тюркоязычных народов Сибири идеей соотнесенности человека и первопредком-деревом: «…бесплодные якутки обращались с молитвой к “хозяину земли”, становясь на конскую шкуру светло-серой масти у подножия “священного дерева”» [Серебрякова, 1980, с. 169]. Образы растений лежат в основе веры в позитивную магию их частей: семян, почек, стеблей, ветвей, крон, стволов и корней деревьев [Львова, 1988, с. 45]. В Южной Сибири бытовали представления о реализации примет, связанных с деревом. Так, например, увиденное во сне падающее дерево предвещало смерть близкого: молодое дерево – молодого человека, старое – старого. В связи с этим представлением запрещалось уничтожать молодые деревца в лесу, что по принципу подобия могло навлечь беду на детей [Львова, 1988, с. 47].

До начала XX века существовало этикетное правило – подтверждать клятву или правдивость слов обломанной веткой [Диваев, 1901, с. 58]. Суть этого действия была, вероятно, связана с глобальным значением дерева, поэтому нарушение клятвы могло привести к прекращению рода. Культ священного дерева, возникший в древние времена, существовал в Казахстане вплоть до недавнего времени. Ч. Ч. Валиханов пишет: «Дерево, одиноко растущее в степи, или уродливое растение с необыкновенно кривыми ветвями служит предметом поклонения и ночевок. Каждый, проезжая, навязывает на это дерево куски от платья, тряпки, бросает чашки, приносит в жертву животных или навязывает гриву лошадей» [Валиханов, 1961, с. 113]. Согласно традиционному этикету, на «магическом» дереве возле целебных источников люди и сейчас оставляют лоскутки ткани не только для того, чтобы излечиться и быть здоровыми, но и в знак почтения к священному дереву, а также «на счастье»; в этом видится приобщение к защитной, энергетической силе дерева жизни. По мнению некоторых исследователей [Львова, 1988, с. 34], подоплекой этого обычая у тюркских народов Сибири является акт соития с мировым деревом. Представление о защитных свойствах дерева (алычи, боярышника, граната), из которого изготовляли амулеты, существовало и у туркмен [Васильева, 1986, с. 191, 192]. От образа мирового дерева в традиционном сознании исходит формирование идеи древа жизни, затем – древа родового и, наконец, генеалогического; в этом отражается процесс перехода глобальных символов в частные [Иванов, 1954, с. 233–248].

«Если одно дерево срубил, посади десять взамен», – гласит казахская пословица. Согласно народному этикету, запрещалось срывать первую весеннюю зелень [Валиханов, 1961. Тенкри (бог), с. 113]. Казахи предпочитают такие деревья, как береза (а? ?айы?), тополь (терек, тобыл?ы). Ценятся также гармала обыкновенная (адыраспан), можжевельник (арша), их считают растениями, способными магически очищать от нечистой силы и защищать от нее. Из цветов самыми любимыми были растущие в казахстанских степях тюльпаны и маки. Растительный мир нашел отражение в казахском эпосе, фольклоре, песенном творчестве, практической магии и обрядах, а также в орнаменте произведений декоративно-прикладного искусства.

Казахи прекрасно разбирались во флоре, что было определено кочевым образом жизни. В казахском языке существует 31 лексема, обозначающая разновидности растений, которые входят в корм для коней, 65 – для баранов, 31 – для верблюдов, 9 – для крупного рогатого скота [Малицкий, 2011, с. 297].

Ценностные ориентиры казахов

(жизненные, морально-нравственные, эстетические)

Жизненные приоритеты

Казахи издавна соотносили счастье с благополучием (береке), то есть со здоровьем, многочисленным здоровым потомством, обилием скота. Категориями жизненного успеха считались общественный авторитет, грамотность, воинская доблесть, красноречие, ярко выраженный музыкально-поэтический дар. Всё это могло быть возможным только в мирное время на земле отцов и дедов, в родной отчизне (атамекен, ту?ан жер). Родную землю казахи считают священной и называют ее золотой колыбелью (алтын бесiк). Существует национальный обряд: младенца или человека, возвратившегося после долгой разлуки в родные места, катают по земле. Считается, что ребенок после этого всегда будет любить свою родину, а взрослый исцелится от недугов и тоски по родной земле [Кенжеахметулы, 2004].

Общеэтнической была идея благополучия и благодати (??т), включающая широкий спектр жизненных ценностей [Шаханова, 1998, с. 47]. Слово «счастье» (бахыт) всегда употребляется в сочетании с лексемой ??т. В радостные моменты жизни произносят: «??тты болсын!» («да будет благо!»), «??тты?таймыз!» («поздравляем!»).

К человеку приходит слава, когда он в состоянии сохранить то, что отпущено ему Всевышним. Вместе с тем, народная мудрость гласит, что нет абсолютного счастья: одним выпадает одно, другим – другое. Тем не менее, бывает и так, что человеку достается неожиданное счастье. В этом случае рекомендуется поделиться радостью: следует накрыть стол, пригласить родственников, друзей, соседей и выслушать их благопожелания. При этом считается, что при неожиданной удаче, счастливом случае необходимы обуздание чувств и самоконтроль, следует избегать гордыни, иначе можно потерять удачу, лишиться везения. Именно в этом случае в народе говорят: «Асып кеттi», т. е. «возгордился, зазнался». Считается, что легче поймать счастье, нежели удержать его (ба?ытты? ?он?анынан ?стауы ?иын – «счастье легче поймать, чем удержать его»). В народе существует поверье: счастье улетает из-за вредности (кесiр) человека или вследствие нарушения им традиционных предписаний [Толеубаев, 2012, с. 87].

Казахское общество всегда позитивно осмысливало свой традиционно-кочевой образ жизни. Абстрагируясь от необходимости передвижений по природно-географическим причинам и в связи с поиском корма для скота, казахи основывали пристрастие к кочевью на эмоциональном отношении к нему: «…человек должен двигаться, потому что… солнце, месяц, звезды, вода, животные, птицы, рыбы – всё движется, только земля и мертвые остаются на месте» [Вамбери, 1865, с. 80]; «Только дерево стоит на одном месте и питается тем, что находится вокруг него; на то оно и дерево; вольная птица летит туда, где ей лучше» [Казахско-русские, 1964, с. 300]. Швейцарский путешественник А. Мозер также отмечает: «Только в безграничной степи киргиз (казах. – Ш. Т.) чувствует себя счастливо и привольно, хотя в этой степи ему нередко приходится терпеть страшный холод, в особенности зимою во время бурана… но зато, кажется, нет в мире народа выносливее киргиза» [В странах, 1888, с. 13]. Даже в наши дни чабаны, живущие на отгонах в Алматинской, Семипалатинской и Актюбинской областях, так говорят о своих предпочтениях: «Я едва выдерживаю зиму в тесной сельской квартире, мне не хватает там воздуха. Жду с нетерпением лета, выезжаю на джайляу, пасу скот. Я счастлив от чистого воздуха и раздолья степной шири!».

Кочевой образ жизни был для казахов престижным, а занятие земледелием – делом не совсем почетным, поэтому им занималась незначительная часть населения, преимущественно обедневшая. Исключение составляли те, кто жил в плодородных дельтах рек (преимущественно в Жетiсу) и имел выгоду от выращивания растительных культур. Однако в XIX – начале XX века, после присоединения Казахстана к России, разрушения родовой замкнутости, ослабления патриархальных устоев, и в связи с вовлечением казахов в новые общественно-экономические отношения обедневшая часть населения стала переходить к оседлости, заниматься земледелием и отхожим промыслом, наниматься на работу в города и русские села.