История Рима от основания Города

Вот что свершилось в первый год по изгнании царей дома и на войне.

9. Затем были избраны консулами Публий Валерий (во второй раз) и Тит Лукреций[162 - …были избраны консулами Публий Валерий (во второй раз) и Тит Лукреций… – У Тита Ливия недостает наименования консулов того года, когда шла война с Порсеной, так как сам он называет в гл. 19 Валерия консулом в четвертый раз, по нашему же тексту насчитывается всего три консульства. Кроме того, по свидетельству других историков, эта война началась в третий год республики.] [508 г.]. Уже Тарквинии бежали к Ларту Порсене, царю Клузия[163 - Уже Тарквинии бежали к Ларту Порсене, царю Клузия. – Каждый из двенадцати союзных городов Этрурии имел своего царя, но для общих предприятий, вероятно, избирали одного вождя. Ларт – титул этрусских царей, вероятно, означает «повелитель».]. Здесь, соединяя советы и просьбы, они то просили не допускать оставаться нищими в изгнании их, по происхождению этрусков, одной с ними крови, носящих то же имя, то даже советовали не оставлять без отмщения зарождающийся обычай изгонять царей. Свобода-де сама по себе достаточно заманчива; если цари не станут защищать своей власти с той же энергией, с какой государства домогаются свободы, то высшие сравняются с низшими; не будет в государствах ничего высокого, ничего выдающегося; близок конец царской власти, учреждения прекраснейшего, какое только существует у богов и у людей. Порсена, считая для этрусков весьма почетным как то, чтобы в Риме был царь, так особенно то, чтобы он был этрусского племени, двинулся с враждебным войском на Рим. Никогда раньше сенат не был в столь великом страхе; до того сильно было тогда государство Клузийское и велико имя Порсены. И боялись не только врагов, но и своих граждан, опасаясь, как бы римская чернь со страха не впустила царей и не приняла мира даже под условием рабства. Ввиду этого сенат сделал в то время много угодного народу. Прежде всего позаботились о продовольствии[164 - Прежде всего позаботились о продовольствии… – Если опасались недостатка в продовольствии, то делали запасы на казенный счет, которые затем продавались гражданам по умеренным ценам.]: для закупки хлеба отправлены были одни в землю вольсков, другие – в Кумы. Равным образом все расходы по добыванию соли были приняты на казенный счет и частные лица лишены были права продавать ее, так как назначали непомерную цену; освобожден был народ и от уплаты пошлин и налога на военные издержки, так что вносили их богатые, которые в состоянии были платить; бедные достаточно-де вносят, выращивая детей. Благодаря этой снисходительности сенаторов, при последовавших тяжелых обстоятельствах, во время осады и голода, сохранялось такое согласие в государстве, что самые безправные столько же страшились имени царя, сколько высокопоставленные, и никто впоследствии не достиг преступными средствами такой популярности, какой пользовался в то время весь сенат за хорошее управление.

10. Когда появились враги, то все из деревень переселяются в город; вокруг самого города расставляют сторожевые отряды. Одни пункты, казалось, были защищены стенами, другие – Тибром. Мост на сваях[165 - Мост на сваях… – Имеется в виду так называемый Свайный мост. – Примеч. ред.] чуть было не пропустил неприятелей, если бы не нашелся один человек – Гораций Коклес[166 - …Гораций Коклес… – Гораций Коклес (букв.: «Кривой», «Одноглазый») – легендарный римский герой, олицетворение доблести. – Примеч. ред.]: в лице его в тот день судьба города Рима нашла своего защитника. Находясь случайно на сторожевом посту у моста, он увидел, что неприятели, внезапно напав, овладели Яникульским холмом и оттуда быстро бегут вперед, тогда как его воины в ужасе бросают оружие и покидают ряды. Удерживая отдельных воинов, становясь им на дороге и заклиная их, он призывал в свидетели богов и людей, что они напрасно бегут, покинув пост; ведь если они перейдут и оставят за собой мост, то в один миг неприятелей будет больше на Палатинском и Капитолийском холме, чем на Яникульском. Поэтому он просит и объясняет им, чтобы они разрушили мост мечом, огнем, чем только могут; он же встретит напор врагов и окажет им возможное для одного сопротивление.

И вот он идет к входу на мост и, выделяясь из толпы беглецов, спины которых были видны, оружием, обращенным на врага, для того чтобы вступить врукопашную, он озадачил его самой своей неслыханной дерзостью. Впрочем, стыд удержал с ним двух – Спурия Ларция и Тита Герминия, мужей знаменитых происхождением и подвигами. Вместе с ними он короткое время выдерживал первое нападение и самую ожесточенную схватку; затем, когда оставалась уже небольшая часть моста и разрушавшие звали их к себе, он заставил и этих отступить в безопасное место. Затем, грозно обводя суровыми взорами знатнейших этрусков, он то вызывает отдельных лиц, то бранит всех, говоря, что они, рабы гордых царей, не знающие своей свободы, идут отнимать чужую. Некоторое время они медлили, смотря один на другого, не начнет ли кто бой. Стыдно затем стало войску, и, подняв крик, они со всех сторон пускают стрелы в одинокого врага. Так как он все стрелы принял на противопоставленный щит и, твердо стоя, с тем же упорством продолжал защищать мост, то неприятели начали уже пытаться столкнуть этого мужа; но вдруг треск разрушенного моста, а вместе с ним крик римлян, ободренных окончанием работы, напугал врагов и остановил нападение. Тогда Коклес воскликнул: «Отец Тиберин! К тебе я молюсь, милостиво прими на свои волны это оружие и этого воина!» С этими словами он прыгнул в оружии в Тибр и под градом сыпавшихся стрел невредимо переплыл к своим, дерзнув на подвиг, которому суждено было встретить среди потомства больше славы, чем веры. Государство было благодарно за такую доблесть: на площади для выборов была поставлена его статуя и подарено ему столько земли, сколько он мог обвести плугом в день. Рядом с общественными почестями выражалось и усердие частных лиц: несмотря на крайнюю нужду, каждый по мере достатка приносил что-нибудь, отнимая у себя насущно необходимое.

11. Потерпев первую неудачу, Порсена, вместо штурма города, решился на осаду его: расположив на Яникульском холме гарнизон, сам он стал лагерем на ровном месте на берегу Тибра, стянув отовсюду суда и для караулов, чтобы они не допускали подвоза хлеба в Рим, и для того, чтобы они перевозили через реку в разных местах, где представится случай, воинов для грабежа. В короткое время он сделал всю римскую область до того небезопасной, что не только все остальное имущество свозили с полей в город, но даже сгоняли туда весь скот, и никто не решался выпускать его за ворота. Впрочем, столько простора предоставлено было этрускам скорее намеренно, чем вследствие страха: консул Валерий, ожидая случая врасплох напасть на большую и беспорядочную толпу и не желая мстить за пустяки, берег силы, чтобы жестоко наказать за более серьезное. Итак, с целью выманить грабителей он велит своим на следующий день выгнать большое количество скота за Эсквилинские ворота, наиболее удаленные от неприятеля, полагая, что враги узнают об этом от неверных рабов, перебегавших к ним из-за осады и голода.

И действительно, они узнали об этом из показания перебежчика и, рассчитывая захватить всю добычу, переправились через реку в гораздо большем числе. Тогда Публий Валерий приказывает Титу Герминию спрятаться с небольшим отрядом у второго камня[167 - …у второго камня… – Речь о милевых камнях. Такие камни, расположенные на каждой миле, поставлены были позже, но Тит Ливий пользуется этим привычным способом обозначения расстояния на дорогах.] по дороге в Габии, а Спурию Ларцию – стоять с легковооруженными юношами у Коллинских ворот, пока неприятель минует их, а затем выступить оттуда, чтобы отрезать ему отступление к реке. Один из консулов, Тит Лукреций, вышел через Невиевы ворота с несколькими манипулами, а сам Валерий вывел отборные когорты с Целиева холма. Их первых увидали враги; Герминий, услыхав шум, выбежал из засады и, повернув этрусков на Лукреция, рубил их с тыла; криком отвечали справа и слева – от Коллинских и Невиевых ворот; попав в середину, грабители были перебиты, так как не были равны силами, чтобы сразиться, а к отступлению отрезаны были все пути. На этом кончились столь беспорядочные нападения этрусков.

12. Осада тем не менее продолжалась, равно как и нужда в хлебе, который чрезвычайно поднялся в цене, и Порсена уже надеялся взять город при помощи обложения, но в это время знатный юноша Гай Муций вознегодовал, что римский народ в пору рабства, находясь под властью царей, ни в одну войну и ни одним врагом не был осажден, а теперь, освободившись, заперт теми самыми этрусками, войска которых часто разбивал. И вот, полагая, что следует отомстить за этот позор каким-нибудь великим и смелым предприятием, он сперва хотел на свой страх пробраться в неприятельский лагерь. Однако опасаясь, что его могут схватить римские стражи как перебежчика, если он пойдет без разрешения консулов и без чьего бы то ни было ведома (а нынешнее положение города будет подтверждать это подозрение), он обратился к сенату. «Я хочу, отцы, – сказал он, – перейти Тибр и, если возможно, пробраться в неприятельский лагерь не с целью грабежа и не с тем, чтобы мстить за опустошения; если боги помогут, то я имею в уме более серьезное дело!» Сенаторы одобряют. Спрятав под одежду меч, он отправляется.

Прибыв туда, он остановился в самой густой толпе перед трибуналом царя. Случайно там происходила раздача жалованья воинам, причем секретарь, сидевший вместе с царем, почти в такой же одежде, был очень занят, и все воины подходили к нему. Боясь спросить, который Порсена, чтобы не выдать себя сознанием, что он не знает царя, и слепо следуя руководству судьбы, он убил вместо царя секретаря. Пробираясь оттуда через испуганную толпу туда, куда открывал ему путь окровавленный меч, он был схвачен царскими телохранителями, сбежавшимися на крик. Став перед трибуналом царя и в такую страшную минуту более внушая другим боязнь, чем боясь сам, он сказал: «Я римский гражданин; зовут меня Гай Муций; как враг, я хотел убить врага, а так же готов умереть, как готов был совершить убийство. Римляне умеют храбро и действовать, и терпеть. И не один я замыслил это против тебя: за мною следует длинный ряд ищущих той же чести. Итак, если тебе угодно, то приготовься каждый час рисковать своей головой и видеть в преддверии своего дворца меч врага – такую войну объявляем тебе мы, римские юноши; не бойся войска, не бойся битвы; ты один будешь иметь дело с отдельными людьми!»

Когда царь, воспламененный гневом и напуганный опасностью, отдавал приказание развести кругом огни, грозя ему, если он не раскроет тотчас же, о каких засадах он говорил ему загадочно, тот ответил: «Вот тебе, чтобы ты понял, как мало ценят тело те, которые предвидят великую славу!» При этих словах он положил правую руку на огонь, разведенный для жертвоприношения. Когда он жег ее, точно ничего не чувствуя, царь, вне себя от удивления, вскочил со своего седалища, приказал оттащить юношу от алтаря и сказал: «Уходи ты, дерзнувший на более вражеское дело против себя, чем против меня! Я сказал бы: хвала тебе, если бы твоя доблесть стояла за мое отечество; теперь же я освобождаю тебя от ответственности, которой ты подлежал по праву войны, и отпускаю отсюда целым и невредимым». Тогда Муций, как бы желая отблагодарить, сказал: «Так как ты чтишь доблесть, то получи в дар от меня то, чего ты не мог добиться угрозами: мы, триста лучших римских юношей, поклялись бороться против тебя этим способом. Первый жребий пал на меня; остальные будут являться каждый в свое время, кому придется по жребию, пока судьба не даст попасть в тебя!»

13. По уходе Муция, получившего затем за потерю правой руки прозвище Сцевола[168 - …прозвище Сцевола… – Сцевола значит «Левша» (от лат. scaeva – «левая рука»).], в Рим явились послы от Порсены: первая опасность, от которой спасла его только ошибка убийцы, и перспектива подвергаться ей столько раз, сколько остается заговорщиков, произвели на царя такое впечатление, что он сам предложил римлянам мирные условия. Напрасно при этом заводилась речь о возвращении Тарквиниев на царство; впрочем, это делалось скорее потому, что он не мог отказать в просьбе Тарквиниям, чем потому, чтобы он не предвидел отказа со стороны римлян. Но он добился возвращения вейянам земель, и римляне вынуждены были дать заложников, если хотят, чтобы был сведен гарнизон с Яникульского холма. По заключении мира на этих условиях Порсена свел войско с Яникульского холма и удалился из римских пределов. Гаю Муцию сенаторы за доблесть подарили поле за Тибром, названное потом Муциевыми лугами.

Такой почет, оказанный доблести, побудил и женщин к заслугам перед государством: девица Клелия, одна из заложниц, пользуясь тем, что этрусский лагерь находился недалеко от берега Тибра, обманула стражей, предводительствуя отрядом девиц, переплыла через Тибр под вражескими стрелами и вернула их всех в добром здоровье в Рим родственникам. Когда это было возвещено царю, он прежде всего, под влиянием раздражения, послал в Рим послов требовать выдачи заложницы Клелии; за остальными-де он не гонится. Затем, сменив гнев на удивление, он стал говорить, что это дело превышает подвиги Коклесов и Муциев, и заявил, что если заложница не будет выдана, то он сочтет договор нарушенным, если же будет выдана, то он отпустит ее невредимой домой. Обе стороны сдержали слово: и римляне вернули залог мира согласно договору, и царь этрусков не только не наказал, но и почтил доблесть и, похвалив девушку, сказал, что дарит ей часть заложников; пусть сама выберет, кого хочет. Говорят, что когда все они были выведены, то она выбрала несовершеннолетних, что делало честь ее целомудрию, да и сами заложники единодушно одобряли, что освобождаются из рук врага люди того возраста, в котором легче всего обидеть. По возобновлении мира римляне воздали невиданной доблести женщины небывалый почет, назначив ей конную статую: в конце Священной улицы поставлено было изображение девицы, сидящей на коне.

14. В числе формальностей, соблюдаемых при продаже добычи, существует обычай, сохранившийся с древности до наших дней, совершенно несогласный со столь мирным отступлением этрусского царя от города, – это обычай продавать имущество царя Порсены. Он непременно или возник во время войн и сохранился затем в мирное время, или же зародился по менее важному поводу, чем показывает название его – продажа имущества врага. Из дошедших до нас объяснений более всех подходит то, по которому Порсена, уходя с Яникульского холма, ввиду тогдашней нужды города, возникшей вследствие продолжительной осады, подарил римлянам богатый лагерь, куда свезено было с близких тучных полей Этрурии много хлеба; затем, чтобы народ, если его допустить, не разграбил все это, точно вражеское достояние, оно было продано и названо «имуществом Порсены»; следовательно, это название скорее обозначает благодарность за милость, чем аукционную продажу царского имущества, не бывшего даже во власти римского народа.

Оставив войну с римлянами, Порсена, чтобы не показалось, что войско напрасно было приведено в эти места, отправил с частью сил сына Аррунта осаждать Арицию. Неожиданность сперва поразила арицийцев; но затем, призвав помощь от латинских народов и из Кум, они прониклись такой надеждой, что отважились решить дело боем. В начале сражения этруски столь стремительно бросились, что первым же натиском рассеяли арицийцев; куманские же когорты, воспользовавшись против силы искусством, несколько уклонились, а когда враги пронеслись врассыпную вперед, то они, повернув знамена, напали на них с тыла; попав таким образом в середину, этруски, почти уже одержавшие победу, были перебиты. Незначительная часть их, потеряв вождя, в положении и в одежде умоляющих, без оружия бежала в Рим, не имея ближе никакого пристанища. Здесь они ласково были приняты и размещены как гости. По выздоровлении от ран одни отправились домой, извещая о гостеприимном обращении римлян; многих удержала в Риме привязанность к друзьям и к городу. Им отведено было место для поселения, наименованное после этого Этрусским кварталом[169 - …наименованное после этого Этрусским кварталом. – Этрусский квартал (Vicus Tuscus) – улица между Палатинским и Капитолийским холмами.].

15. Затем консулами были Спурий Ларций и Тит Герминий [506 г.]. В этот год в последний раз явились от Порсены послы для переговоров о возвращении на царство Тарквиния. Им дан был ответ, что сенат отправит к царю посольство; и действительно, немедленно снаряжены были наиболее почтенные отцы. Вместо ответа предпочли отправить избранных отцов не потому, чтобы нельзя было коротко ответить, что не примут царей, но с тем, чтобы навсегда прекратить даже упоминание об этом и чтобы люди, оказавшие столько взаимных услуг, не тревожили друг друга, ибо он станет просить о том, что идет наперекор свободе римского народа, а римляне, если не захотят легкомысленно губить себя, то должны будут отказывать человеку, которому они ни в чем не хотели бы отказать. У римского народа не царство, а свободное управление. Так решили они – скорее открыть ворота врагам, чем царям; таково желание всех, чтобы конец свободы в городе был концом самого города. Поэтому они просят его, если он желает Риму добра, оставить его свободным. Царь, объятый чувством уважения к ним, ответил: «Так как таково ваше решение и вы упорно стоите на нем, то я не стану больше надоедать вам, напрасно прося об одном и том же, и не стану обманывать Тарквиниев, подавая надежду на помощь, которой я вовсе не могу оказать им; чтобы ничто не нарушало мира моего с вами, пусть он ищет себе другого места изгнания, хочет ли он воевать или жить мирно». К этим словам он присоединил дело, обнаруживавшее еще более его дружеское расположение, – вернул остальных заложников и отдал вейские земли, отнятые по договору у Яникульского холма. Тарквиний, потеряв всякую надежду на возвращение, отправился в изгнание в Тускул к зятю своему Мамилию Октавию. Таким образом, у римлян установился прочный мир с Порсеной.

16. Консулы Марк Валерий и Публий Постумий. В этот год [505 г.] была удачно ведена война с сабинянами; консулы праздновали триумф. Затем сабиняне стали напряженно готовиться к войне. Против них, а вместе на случай опасности со стороны Тускула, с которым, хотя и не было открытой войны, но все же можно было опасаться ее, в консулы были выбраны Публий Валерий (в четвертый раз) и Тит Лукреций (во второй) [504 г.]. Возникший у сабинян спор между сторонниками войны и мира имел последствием переселение значительного числа людей оттуда в Рим. Так, Аттий Клавз, называвшийся потом в Риме Аппием Клавдием, стоявший за мир, но теснимый подстрекателями к войне, не имея сил справиться с их партией, перешел в сопровождении большой толпы клиентов[170 - …в сопровождении большой толпы клиентов… – Клиентами назывались свободные люди, находившиеся в зависимости от сильных и богатых членов рода, так называемых патронов (от лат. pater – «отец»). Клиент сопровождал на войне, оказывал ему помощь при материальных затруднениях, поддерживал его в политической жизни; патрон, со своей стороны, должен был защищать интересы клиента. – Примеч. ред.] из Инрегилла в Рим. Им дано было право гражданства и отведено поле за Аниеном. После того как к ним присоединились новые граждане из той же области, образовалась триба, которая получила название Старой Клавдиевой. Аппий, принятый в сенат, спустя немного времени приобрел уважение, каким пользовались старейшие члены его.

Консулы отправились с войском в Сабинскую область и с триумфом вернулись в Рим, после того как сперва опустошениями, а затем в сражении нанесли такой урон врагам, что надолго можно было не бояться возобновления войны с их стороны. Спустя год, в консульство Агриппы Менения и Публия Постумия [503 г.], умер Публий Валерий, по мнению всех, первый человек и на войне, и в мире, пользовавшийся огромной славой, но имевший и столь скудные средства, что его не на что было похоронить: деньги были отпущены из казны. Матроны оплакали его, как Брута. В тот же год отпали к аврункам две латинские колонии, Помеция и Кора[171 - …отпали к аврункам две латинские колонии, Помеция и Кора. – Аврунки (авсоны) – древнее италийское племя, жившее в Лации к югу от вольсков, между реками Лирис и Волтурн. Их главным городом была Свесса. Вероятно, смешением названий городов (Свесса и Свесса Помеция) объясняется ошибка Тита Ливия, приписавшего аврункам захват Коры и Помеции, которые взяты были вольсками.]. Началась война с аврунками, но вся она была сосредоточена около Помеции после поражения огромного войска, храбро встретившего консулов при вступлении в их пределы. Резня происходила после битвы в таких же размерах, как и во время ее: число убитых было значительно больше числа пленников, да и те всюду были избиваемы. В пылу военного раздражения не пощадили и заложников, которых было взято до трехсот. И в тот год в Риме праздновали триумф.

17. Следующие консулы, Опитер Вергиний и Спурий Кассий [502 г.], окружили Помецию сперва армией, а потом винеями[172 - …винеями… – Винеи – переносные деревянные навесы, которыми прикрывались от вражеских стрел воины, производившие осадные работы или шедшие на приступ к неприятельскому укреплению.] и другими осадными сооружениями. Аврунки, руководясь скорее непримиримой ненавистью, чем какою-нибудь надеждой или удобным случаем, сделали против них вылазку, и так как большее число их вооружилось огнем, чем мечом, то они наполнили все кровопролитием и пожаром. Сжегши винеи, ранив и убив много врагов, они чуть не убили одного из консулов (авторы не передают которого), когда тот, тяжелораненый, упал с лошади. После этой неудачи вернулись в Рим. Среди большого числа раненых принесен был и консул, надежда на жизнь которого была сомнительна. По прошествии небольшого промежутка времени, достаточного для излечения ран и пополнения войска, сделано было нападение на Помецию с большим ожесточением и с усиленной армией. Когда винеи и другие осадные сооружения были восстановлены и дело было близко к тому, что воины могли взойти на стены, город был сдан. Впрочем, после сдачи произошла не менее жестокая расправа с аврунками, чем если бы город был взят силою: старейшины были казнены, другие колонисты проданы как военнопленные; город разрушен, поле продано. Консулы праздновали триумф не столько вследствие важности оконченной войны, сколько потому, что удовлетворили жажду мести.

18. В следующем году консулами были Постум Коминий и Тит Ларций [501 г.]. В этом году, когда во время игр в Риме сабинская молодежь, шутя, захватывала публичных женщин, вследствие стечения народа поднялась драка и почти что побоище, и этот пустячный случай едва не подал повода к мятежу. Кроме страха перед войной с латинами, присоединились еще точные известия о союзе тридцати народов[173 - …о союзе тридцати народов… – По преданию, тридцать городов входили в древнейший союз общин Лация. – Примеч. ред.], поднятых Октавием Мамилием. Когда государство встревожено было ожиданием столь серьезных событий, то в первый раз заговорили об избрании диктатора. Но нет точных известий, в котором году случилось это, каким консулам не доверяли за принадлежность их к партии Тарквиния (существует и такое известие) и кто был избран первым диктатором. Впрочем, у древнейших писателей я нахожу, что первым диктатором был выбран Тит Ларций, а начальником конницы – Спурий Кассий. Избираемые были из бывших консулов – так предписывалось в законопроекте, предложенном касательно выбора диктатора[174 - Избираемые были из бывших консулов – так предписывалось в законопроекте, предложенном касательно выбора диктатора. – Едва ли это так; по крайней мере, дальнейший рассказ Тита Ливия не подтверждает этого.]. Тем более я вижу основания верить тому, что руководителем и старшим над консулами[175 - …руководителем и старшим над консулами… – Итак, консулы не слагают своих полномочий, а исполняют обязанности, преимущественно судейские, в Риме, диктатор же отправляется для ведения войны.] поставлен был Ларций, консуляр[176 - …консуляр… – Консуляр – бывший консул. – Примеч. ред.], а не Марк Валерий, сын Марка, внук Волеза, не бывший еще консулом; мало того, если бы хотели избрать диктатора непременно из этого дома, то избрали бы скорее отца – Марка Валерия, человека выдающейся доблести и бывшего консула.

Таким образом избран был в Риме первый диктатор. При виде несомых перед ним секир народом овладел великий страх[177 - При виде несомых перед ним секир народом овладел великий страх… – Консулы имели лишь фаски, диктаторы же еще и секиры, что служило символом, что они, как цари, имеют право казнить.] – теперь его распоряжений стали слушаться еще больше. Нельзя тут было, как при консулах, пользовавшихся одинаковой властью, рассчитывать на поддержку другого, не было апелляции, вообще ничто не могло помочь, кроме беспрекословного послушания. Избрание диктатора в Риме напугало и сабинян тем более, что они знали, что это сделано из-за них. Поэтому они посылают послов просить мира. На просьбы их, обращенные к диктатору и сенату, простить проступок молодых людей, отвечали, что юношей простить можно, а старших нельзя, потому что они за одной войной затевают другую. Тем не менее переговоры о мире начались, и сабиняне получили бы его, если бы согласились, как того требовали римляне, уплатить издержки, произведенные на эту войну. Она была объявлена; но год прошел спокойно, так как обе стороны молча соблюдали перемирие.

19. Консулы Сервий Сульпиций и Маний Туллий [500 г.]; не случилось ничего достойного упоминания. Затем консулами были Тит Эбуций и Гай Ветусий [499 г.]. В их консульство последовала осада Фиден и взятие Крустумерии; Пренеста от латинов отпала к римлянам. Не отлагали долее и латинской войны, грозившей уже несколько лет. Диктатор Авл Постумий и начальник конницы Тит Эбуций отправились с большими пешими и конными силами, повстречались с неприятельским войском у Регилльского озера в Тускуланской области и, ввиду слухов о присутствии в латинском войске Тарквиниев, не могли удержаться от немедленной битвы. Поэтому и сражение это было гораздо серьезнее и ожесточеннее остальных; вожди ведь не ограничились высшим руководством в сражении, а дрались сами, лично вступая в битвы, и почти никто из начальников ни с той, ни с другой стороны не вышел без раны, кроме римского диктатора. Когда Постумий, находясь в первом ряду, ободрял и расставлял своих, Тарквиний Гордый, несмотря на преклонный уже возраст и слабые силы, направил на него коня, но, пораженный в бок, унесен был сбежавшимися воинами в безопасное место. И на другом фланге начальник конницы Тит Эбуций напал на Октавия Мамилия, но не застал врасплох тускуланского вождя; напротив, и он пустил на него коня. И с такой силой устремились они, держа копья друг против друга, что у Эбуция была пробита рука, а у Мамилия поражена грудь; он отступил во второй ряд, Эбуций же, не будучи в состоянии держать копье в раненой руке, оставил поле сражения. А латинский вождь, не смущаясь раной, поощрял своих к битве; видя, однако, что его воины напуганы, он подзывает когорту римских изгнанников под командой сына Луция Тарквиния. Так как эти сражались с большим ожесточением вследствие потери имущества и родины, то на некоторое время битва была возобновлена.

20. Когда римляне начали уже отступать на этой стороне, Марк, брат Валерия Публиколы, увидел неустрашимого молодого Тарквиния выставляющим себя на показ в первом ряду изгнанников; воспламенясь славою своих предков и желая, чтобы честь убиения царей, как и изгнание их, принадлежала тому же роду, он пришпорил коня и с копьем в руке неистово устремился на Тарквиния. Тарквиний отступил перед свирепым врагом в ряды своих; Валерия же, неосторожно врезавшегося в ряды изгнанников, поразил кто-то, напав сбоку; рана всадника не остановила коня, и римлянин замертво покатился на землю, а оружие упало на его тело. Диктатор Постумий, увидев гибель столь важного лица, ожесточенное нападение изгнанников, несшихся в карьер, панику и отступление своих воинов, дает знак своей когорте, состоявшей из отборных воинов и находившейся при нем для охраны: считать за врага всякого, кто покинет строй. Таким образом, видя опасность с обеих сторон, бежавшие римляне повернули на врага и битва завязалась вновь. Только тут когорта диктатора вступила в сражение. Бодрые и смелые, напали они на усталых изгнанников и стали бить их.

Тут опять произошло сражение между вождями. Латинский главнокомандующий, видя, что когорта изгнанников почти окружена римским диктатором, быстро выводит в первую шеренгу несколько вспомогательных когорт. Легат[178 - Легат… – В войске легаты были помощниками полководца, один из них заступал на его место в случае его отсутствия или смерти. – Примеч. ред.] Тит Герминий, увидев, что они стройно приближаются, и узнав среди них по одежде и вооружению Мамилия, с гораздо большим неистовством, чем немного раньше начальник конницы, вступил в бой с неприятельским вождем, так что, поразив в бок Мамилия, убил его одним ударом; но и сам, снимая доспехи с врага, был поражен дротиком и, принесенный победителем в лагерь, скончался, пока принимались первые меры для лечения раны. Тогда диктатор подъезжает к всадникам, заклиная их, ввиду утомления пехоты, сойти с коней и вступить в бой. Те послушались: соскакивают с коней, выбегают в первую шеренгу и выставляют свои щиты вместо сражающихся перед знаменами. Пехота быстро собирается с духом, увидев, что битва стала одинакова для всех и что знатнейшие юноши сражаются вместе с ними и подвергаются одинаковой опасности. Тут только латины дрогнули и строй их подался. Всадникам подвели коней, чтобы можно было гнаться за врагом; последовал и пеший строй за ними. Тут диктатор, прибегая и к божеской, и к человеческой помощи, обещал, говорят, храм Кастору[179 - …храм Кастору… – Кастор и Поллукс (греч. Полидевк), также Диоскуры, – в греческой мифологии сыновья Леды и Зевса. В Риме они почитались как боги-покровители всадников. Храм этот был построен в 484 году до н. э. в честь обоих Диоскуров – Кастора и Поллукса, хотя обыкновенно называется именем первого. Он находился у подножия Палатинского холма, и доныне от него сохранилось три колонны.] и объявил награду тому воину, который войдет первым или вторым в неприятельский лагерь; и воодушевление было так велико, что римляне одним натиском прогнали врага и взяли лагерь. Так произошло сражение при Регилльском озере. Диктатор и начальник конницы с триумфом возвратились в Рим.

21. В течение следующих трех лет не было ни прочного мира, ни войны [498–495 гг.]. Консулами были Квинт Клелий и Тит Ларций, а затем Авл Семпроний и Марк Минуций. В их консульство освящен был храм Сатурна и установлен праздник Сатурналий[180 - …освящен был храм Сатурна и установлен праздник Сатурналий. – Храм Сатурна был построен у подножия Капитолия на месте древнего алтаря. Во время праздника Сатурналий все предавались забавам и наслаждению; господа пировали вместе с рабами. Сатурналии приходились на 17 декабря и продолжались три дня.]. Затем консулами были Авл Постумий и Тит Вергиний. У некоторых писателей я нахожу известие, что только в этом году произошла битва при Регилльском озере и что Авл Постумий, ввиду ненадежности товарища, отказался от консульства, и потому был выбран диктатор. Хронологические неточности сбивают исследователя, так как одни так, другие иначе распределяют должностных лиц, и при столь отдаленной древности не только событий, но и авторов нельзя разобрать ни того, какие консулы за какими следовали, ни того, что когда случилось.

Затем консулами стали Аппий Клавдий и Публий Сервилий [495 г.]. Этот год ознаменован был известием о смерти Тарквиния. Он умер в Кумах, куда ушел к тирану Аристодему[181 - …к тирану Аристодему… – Аристодем (кон. VI в. – нач. V в. до н. э.) – кумский тиран. Около 490 года до н. э., когда изгнанные им аристократы напали на город, был убит со всей семьей. – Примеч. ред.] после поражения латинов. Эта весть ободрила и патрициев, и плебеев; но у патрициев радость была чрезмерной: сильные люди начали обижать плебеев, за которыми до того времени они особенно ухаживали. В том же году колония Сигния, выведенная царем Тарквинием, была выведена снова, после того как пополнено было число колонистов[182 - …колония Сигния, выведенная царем Тарквинием, была выведена снова, после того как пополнено было число колонистов. – Предполагают, что посланные в первый раз колонисты были изгнаны туземцами; затем их число увеличили и снова отправили в Сигнию. Колония Сигния находилась на северном краю Вольских гор.]. В Риме образована двадцать одна триба[183 - …образована двадцать одна триба… – Четыре городских трибы были установлены при Сервии Туллии (I, 43); затем все римские владения вне города поделили на шестнадцать триб, во избежание же равенства при подаче голосов по трибам прибавлена была еще одна триба.]; в майские иды освящен храм Меркурия[184 - …храм Меркурия. – Храм Меркурия находился на Авентине около цирка. Был освящен 15 мая, в день, который был признан днем рождения Меркурия. – Примеч. ред.].

22. Во время латинской войны с вольсками не было ни мира, ни войны, ибо вольски приготовили вспомогательные отряды для латинов и послали бы их, если бы не были предупреждены римским диктатором, а этот последний торопился, чтобы не пришлось сражаться одновременно с латинами и вольсками. Раздраженные действиями вольсков, консулы двинули легионы в их область. Те не боялись наказания за одно только намерение, а потому были поражены неожиданностью: забыв об оружии, они дают триста заложников – детей первых людей в Коре и Помеции. Таким образом, легионы были уведены оттуда без сражения. Но, спустя немного времени, вольски, оправившись от страха, вернулись к прежнему плану: опять исподтишка они готовятся к войне, заручившись союзом с герниками. Кроме того, они рассылают всюду послов волновать Лаций, но латины вследствие недавнего поражения, понесенного при Регилльском озере, злобствуя и негодуя на всякого, кто бы ни стал советовать войну, не воздержались даже от оскорбления послов: схватив вольсков, они привели их в Рим. Передав их там консулам, они заявили, что вольски и герники готовят войну против римлян. Доклад сенату по этому делу был столь приятен отцам, что они вернули латинам шесть тысяч пленников и передали новым магистратам дело о заключении с ними договора, в котором чуть не навсегда было отказано. Это, конечно, обрадовало латинов, и сторонники мира были в большой чести. В дар Юпитеру Капитолийскому они посылают золотой венец. Вместе с посольством, принесшем дар, явилась целая толпа отпущенных пленников: они отправляются в дома тех, у кого были в рабстве, благодарят за кроткое обращение с ними в пору их несчастия, затем заключают гостеприимный союз[185 - …заключают гостеприимный союз. – В Риме чужестранцы были вне покровительства законов; но существовали так называемые договоры о гостеприимстве, при заключении которых обменивались «почетными заложниками», которые передавались из рода в род и, таким образом, могли всегда удостоверить существование такого договора. Гость (гостеприимец) получал не только дружеский прием в доме, но даже, в случае надобности, поддержку в суде и вообще во всех политических и частных делах.]. Никогда прежде латинская община и граждане ее не были в более тесном единении с Римским государством.

23. Но, с одной стороны, грозила война в вольсками, с другой – внутри государства царило несогласие вследствие непримиримой ненависти между патрициями и плебеями, преимущественно из-за попавших в кабалу в силу долговых обязательств. Последние громко роптали, что, сражаясь в чужих краях за свободу и господство, дома они находятся в плену и угнетении у сограждан, что свобода плебеев более в безопасности на войне, чем во время мира, и среди врагов, чем среди сограждан. Это раздражение, которое само по себе было готово прорваться каждую минуту, разожжено было крайне несчастным положением одного человека. Какой-то старик, на котором видны были знаки всех его страданий, прибежал на форум; одежда была запачкана грязью, еще более жалкий вид имело тело его, по бледности и худобе похожее на скелет; отросшая борода и волосы делали выражение лица его диким. Но при всем таком безобразии его можно было узнать; говорили, что он был начальником центурий, упоминали со страданием и о других его военных отличиях; сам он показывал раны на груди, свидетельствовавшие о нескольких доблестных сражениях. Когда окружавшая его толпа, очень похожая на народное собрание, спросила, откуда эта одежда и этот безобразный вид, он ответил, что задолжал, служа в сабинскую войну, так как вследствие опустошения поля потерял урожай; мало того, пожар истребил его дом, все имущество было расхищено, скот угнан, и в это тяжелое для него время потребован был взнос на военные надобности. Увеличившийся от процентов долг сперва лишил его отцовской и дедовской земли, затем и остального имущества и наконец, точно тля, добрался и до тела: кредитор не только взял его в рабы, но отвел на работы в подземелье и предал на мучения. При этом он показал спину, обезображенную следами от недавно полученных ударов. Видя это и слыша его рассказ, народ поднимает страшный крик. И шум уже не ограничивается форумом, а распространяется всюду, по всему городу. Должники в оковах и без оков вырываются отовсюду на улицу и взывают к квиритам[186 - …взывают к квиритам… – Квириты – торжественное наименование римского народа.] о защите. Всюду являются готовые следовать за мятежниками; везде многочисленные толпы по всем улицам с криком бегут на форум.

Случайно находившиеся на форуме сенаторы, подвергаясь большой опасности, попали в эту толпу; и она дала бы волю рукам, если бы консулы Публий Сервилий и Аппий Клавдий не поспешили явиться для подавления мятежа. Тогда толпа обратилась на них и начала указывать на оковы и обезображенный вид свой; ссылаясь на службу в разных местах, они говорили, что вот до чего дослужились. Гораздо более угрожая, чем прося, они требуют созыва сената и окружают курию, собираясь сами решать и руководить общественным советом. Лишь очень немногие сенаторы, случайно встреченные, были собраны консулами; прочие боялись показаться не только в курии, но и на форуме, и по малочисленности сената не могло быть никакого совещания. Тогда народ решил, что над ним насмехаются и затягивают дело; неявившиеся сенаторы отсутствуют-де не случайно и не из страха, а чтобы затормозить дело; сами консулы отстраняются и, несомненно, издеваются над их бедственным положением. И дело было уже близко к тому, что даже высокое звание консулов не сдержит раздражения толпы, как, наконец, сенаторы собираются, не зная, что рискованнее, – медлить или идти; когда же наконец собрание курии стало многолюдно, то ни сенаторы, ни даже консулы не могли прийти к соглашению между собою. Аппий, муж крутого нрава, полагал, что следует воспользоваться консульской властью: схватить одного-другого, и все успокоятся; Сервилий же, более склонный к кротким мерам, считал и более безопасным, и более легким успокоить, а не сокрушить возбужденный народ.

24. Тем временем появилась другая, еще большая угроза: прискакали латинские всадники со страшной вестью, что вольски двигаются с армией осаждать город. Это известие произвело совершенно противоположное впечатление на патрициев и на плебеев – так резко разделило несогласие одно государство на две партии. Плебеи ликовали, говоря, что боги являются карателями гордости патрициев, и подстрекали друг друга не записываться в войско: лучше вместе погибать, чем поодиночке; пусть патриции служат, пусть берутся за оружие, чтобы одни и те же подвергались опасности войны и пользовались выгодами от нее! Между тем сенаторы, опечаленные и напуганные двойной опасностью – со стороны граждан и со стороны врагов, стали просить консула Сервилия, который лучше умел ладить с народом, спасти государство, обуреваемое столь великими опасностями. Тогда консул, распустив сенат, является в народное собрание. Здесь он сообщает, что сенат озабочен улучшением положения плебеев; но обсуждению вопроса хоть и о большей, но все же о части государства помешал страх за все государство. Да и возможно ли, когда неприятель почти у ворот города, предпринять что-нибудь прежде войны? Вместе с тем, если бы и последовало с этой стороны какое-нибудь облегчение, то и для плебеев не было бы почетно, что они взяли оружие за отечество лишь по получении награды, да и для патрициев неприлично, что они позаботились о бедственном положении своих сограждан под давлением страха, а не после, по доброй воле. Доверие к своей речи он вызвал эдиктом, которым запрещал кому бы то ни было держать римского гражданина в оковах или в заключении, лишая его тем возможности записаться у консулов в войско, и владеть или продавать имущество воина или держать в кабале его детей или внуков, пока он находится в лагере. По опубликовании этого эдикта и бывшие здесь должники записывались в войско, и отовсюду, со всего города, бежали на форум для принесения присяги узники, вырывавшиеся из домов, так как право держать их было отнято у кредиторов. Таким образом, составился большой отряд, и доблесть, и усердие его в войне с вольсками выделялись более всех других. Консул выводит войска против неприятеля и разбивает лагерь на небольшом расстоянии от него.

25. В ближайшую затем ночь вольски, надеясь на раздоры римлян, пытались напасть на лагерь, рассчитывая, не перебежит ли кто, пользуясь ночным временем, или не последует ли какой-нибудь измены. Караульные услыхали и подняли войско; по данному сигналу все сбежались к оружию; таким образом, это предприятие не удалось вольскам. Остальную часть ночи оба войска спали. На рассвете следующего дня вольски, наполнив рвы, нападают на вал. И уже со всех сторон они разрушали укрепления, а консул медлил некоторое время, чтобы увериться в настроении воинов, хотя все, а особенно бывшие в кабале, громко требовали сигнала к сражению; убедившись же в большом воодушевлении, он дал наконец сигнал к вылазке и выпустил воинов, жаждавших сразиться. При первом же натиске враги были прогнаны; когда они бежали, их поражали с тыла, пока пехота могла преследовать; конница же гнала оробевших до самого лагеря. Затем сам лагерь, окруженный легионами, был взят и разграблен, после того как страх выгнал вольсков и оттуда. На следующий день легионы отведены были к Свессе Помеции, куда бежали враги, а через несколько дней город был взят и предан разграблению. Это несколько подкрепило терпевших нужду воинов. Консул с величайшей славою приводит победоносное войско назад в Рим. На пути в город к нему являются послы эцетрийских вольсков[187 - …послы эцетрийских вольсков… – Как латинское, так и вольское племя состояло из нескольких общин, называвшихся по их главному городу. Эцетра, по предположению, находилась на северных выступах Вольских гор.], которые, по взятии Помеции, испугались за свое существование. По постановлению сената[188 - По постановлению сената… – Сенат, не спрашивая народное собрание, объявлял войну и заключал мир, как это делали цари.] им был дарован мир, но земля отнята.

26. Вслед за тем и сабиняне напугали римлян; но это скорее был переполох, чем война. Ночью в город принесено было известие, что сабинское войско, производя грабеж, достигло реки Аниен: здесь повсюду разграбляются и сжигаются усадьбы. Туда немедленно со всеми конными силами послан был Авл Постумий, бывший диктатором в латинскую войну; с отборным отрядом пехоты последовал консул Сервилий. Всадники окружили большую часть бродивших врассыпную грабителей, а когда подошла пехота, то сабинское войско не оказало ей сопротивления: утомленная переходами и ночным грабежом, большая часть лежала объевшись и опившись по усадьбам и едва имела достаточно сил, чтобы бежать.

В одну ночь услыхали о сабинской войне и окончили ее, а на следующий день, когда уже надеялись, что везде царит полный мир, явились в сенат послы от аврунков с объявлением войны, если римляне откажутся отступить с полей вольсков. Одновременно с послами выступило из дому войско аврунков; известие о том, что его видели уже недалеко от Ариции, произвело такое смятение в Риме, что нельзя было по порядку спросить мнения сенаторов и, во всяком случае, нельзя было дать мирного ответа, когда враги шли войною и когда сами римляне готовили оружие. В Арицию двинулось войско с целью нападения; неподалеку от нее последовало столкновение с войсками аврунков, и дело было решено одной битвой.

27. Разбив аврунков, римский народ, победоносно окончивший в считанные дни столько войн, ожидал исполнения обещаний консула, подтвержденных сенатом, как вдруг Аппий, и по врожденной гордости, и с целью подорвать доверие к товарищу, начал с особенной строгостью решать дела о долгах. Один за другим стали поступать во власть кредиторов те, которые раньше были у них в кабале, такой же участи подвергались и другие. Если это касалось какого-нибудь воина, то апеллировали к товарищу; бегут к Сервилию, ссылаются на его обещания; с упреком указывают ему каждый на свои военные заслуги и на полученные раны. Требуют, чтобы он или доложил сенату, или сам помог им – гражданам как консул, воинам как главнокомандующий. Консул принимал это к сердцу, но обстоятельства заставляли его изменить свое мнение: до такой степени не только товарищ его, но и вся аристократическая партия упорно стояла за противную сторону. И вот, стараясь соблюсти середину, он не избежал ненависти плебеев и не заслужил расположения патрицеев: эти считали его за слабого и честолюбивого человека, плебеи же – за лживого; а вскоре стало ясно, что его ненавидят так же, как Аппия. Между консулами возник спор, кому освящать храм Меркурия. Сенат, отклонив решение этого дела от себя, передал его народу: кому из них воля народа предоставит освящение храма, тот должен будет заведовать продовольствием[189 - …тот должен будет заведовать продовольствием… – Забота о продовольствии (вместе с тем надзор за ценой и качеством продаваемого хлеба) в это время составляла обязанность консулов или же поручалась им сенатом; позже она была передана эдилам, и лишь в исключительных случаях назначалось для того особое лицо.], установить товарищество купцов[190 - …установить товарищество купцов… – Коллегия купцов, как состоявших под покровительством Меркурия, должна была заведовать культом этого бога. Члены этой коллегии именовались мужами Меркурия; праздник основания их коллегии был позже приурочен к 15 мая.], совершить церемонию освящения в присутствии понтифика[191 - …совершить церемонию освящения в присутствии понтифика. – Верховный понтифик произносил молитву посвящения, а консул повторял слова за ним.]. Народ предоставил освящение Марку Леторию, центуриону первого манипула, и было очевидно, что это сделано не столько для возвеличивания его – ибо предоставленное ему исполнение государственного дела было слишком высоко сравнительно с его положением, – сколько для унижения консулов[192 - Народ предоставил освящение Марку Леторию, центуриону первого манипула, и было очевидно, что это сделано не столько для возвеличивания его… сколько для унижения консулов. – Избрание плебея для исполнения столь важного поручения является делом вовсе не обычным для того времени; допуская его, народ преступил предложение сената, поставившего вопрос, которому из двух консулов посвящать храм. Центурион первого манипула – старший офицер в легионе.].

Это ожесточило, конечно, консула Аппия и патрициев; но плебеи ободрились и начали действовать совершенно иным путем, чем было решили: отчаявшись в защите со стороны консулов и сената, они собирались отовсюду всякий раз, как видели, что в суд ведут должника. И за шумом и криком нельзя было слышать решения консула, и никто не повиновался состоявшемуся приговору. Толпа на глазах консула оскорбляла отдельных лиц и действовала силой, так что весь страх и опасность с должников стали обращаться на кредиторов.

Сверх этого, распространился страх перед сабинской войной; когда объявлен был набор, никто не записывался; Аппий негодовал и нападал на честолюбие товарища, который предает отечество своим угодным народу молчанием, и к отказу разбирать дела о долгах присоединяет теперь отказ производить набор, несмотря на постановление сената; но государство не совсем покинуто и консульская власть не низвергнута: он один защитит величие свое и сената. И действительно, когда вокруг него стояла обычная толпа, разбалованная своеволием, он приказал схватить одного выдающегося вождя мятежников. Когда ликторы уже тащили его, тот апеллировал к народу; и консул, ввиду несомненности решения народа, не уступил бы протесту, если бы его упорство не было, хоть и с трудом, сломлено скорее авторитетным советом знатных людей, чем криком народа; столько было у него мужества, чтобы выдерживать ненависть! Зло увеличивалось со дня на день не столько потому, что раздавались громкие крики, сколько, что было гораздо хуже, потому, что оно принимало вид крамолы и тайных совещаний. Наконец ненавистные народу консулы оставили власть; Сервилий не угодил ни тем ни другим, а Аппий приобрел решительное расположение патрициев.

28. Затем вступают в консульство Авл Вергиний и Тит Ветузий [494 г.]. Плебеи, не зная, каковы будут для них новые консулы, собираются по ночам частью на Эсквилийском холме, частью на Авентинском, чтобы потом не становиться на форуме в затруднительное положение, принимая решения без предварительного соглашения, и не действовать во всем безрассудно и случайно. Считая это опасным, как оно и было на самом деле, консулы докладывают сенату, но обсудить это сообщение по порядку не удалось: с таким шумом принято было это известие, со всех сторон так громко выражали негодование сенаторы на то, что консулы слагают ответственность на сенат в тех случаях, где они должны принимать решения сами в силу своей власти. Разумеется, если бы были в государстве настоящие должностные лица, то в Риме было бы только одно общественное собрание; теперь государство разделено на тысячу курий и собраний, так как одни совещания происходят на Эсквилине, другие – на Авентине. Один истинный муж (ведь это значит больше, чем быть консулом), каков был Аппий Клавдий, в минуту рассеял бы эти собрания. Выслушав порицание, консулы спросили, что же им делать; они заявили, что готовы действовать так энергично и сурово, как это будет угодно сенаторам; решено было строжайшим образом произвести набор: плебеи-де балуются от безделья.

Распустив сенат, консулы выступают на трибунал[193 - …выступают на трибунал… – Трибунал – четырехугольное возвышение из камня, дерева или земли, на котором восседали (в курульных креслах) должностные лица (в лагере – главнокомандующий) при отправлении обязанностей. В лагере находился перед палаткой вождя.] и вызывают поименно юношей. Когда никто не отзывался на вызов, стоявшая кругом толпа, точно народное собрание, заявляет, что больше нельзя уже обманывать плебеев: если государство не будет сдерживать обещаний, то никогда не найдется ни единого воина; прежде следует всем вернуть свободу, чем раздавать оружие, чтобы на бой шли за отечество и сограждан, а не за господ. Консулы видели, чего хочет сенат, но не видели, чтобы кто-нибудь из тех, которые за стенами курий держали такие страшные речи, делил с ними народную вражду. Ясно было, что борьба с народом будет жестокая. Итак, прежде чем решиться на крайнее средство, они постановили еще раз посоветоваться с сенатом. Тут к креслам консулов поспешно подбежали младшие сенаторы, требуя, чтобы они отказались от консульства и сложили власть, поддержать которую у них недостает мужества.

29. Достаточно испробовав то и другое[194 - …испробовав то и другое… – Т. е. произвести набор и понудить сенат указать другие меры для успокоения народа.], консулы наконец заявили: «Чтобы вы не говорили, что были в неведении, сенаторы, мы объявляем вам, что предстоит великое восстание. Мы требуем, чтобы те, которые особенно упрекают нас в трусости, присутствовали, когда мы станем производить набор; если вам так угодно, то мы будем действовать согласно мнению тех, которые стоят за самые решительные меры». Консулы возвращаются на трибунал и приказывают нарочито звать по имени одного из стоявших на виду. Так как тот стоял молча, а около него несколько человек образовали круг, чтобы его не обидел кто-нибудь, консулы посылают к нему ликтора. Когда ликтор был прогнан, стоявшие около консулов сенаторы кричат, что это возмутительно, и сбегаются, чтобы помочь ему. Но когда от ликтора, которому только лишь не позволили взять вызванного, народ бросился на сенаторов, то драка была остановлена только вмешательством консулов; дело, впрочем, обошлось без камней и без оружия и ограничилось больше криком и раздражением, чем насилием.

Бурно был созван сенат, еще более бурно происходило совещание, причем побитые требовали следствия и наиболее рассвирепевшие соглашались с этим, но не выражая толковых мнений, а крича и шумя. Когда наконец раздражение успокоилось вследствие упрека, сделанного консулами, что в курии не больше здравомыслия, чем на форуме, совещание началось в порядке. Было три мнения. Публий Вергиний полагал, что не следует обобщать дела, следует иметь суждение только о тех, которые, поверив Публию Сервилию, пошли на войну с вольсками, аврунками и сабинянами. Тит Ларций высказывался, что не то теперь время, чтобы только за заслуги награждать; все плебеи обременены долгами, и только общие мероприятия могут помочь им; напротив, если положение одних будет одно, а других другое, то несогласие усилится, а не прекратится. Аппий Клавдий, и по природе не склонный к кротким мерам и ожесточенный частью ненавистью к нему народа, частью похвалами сенаторов, заявил, что столь сильные беспорядки произошли не от бедствий, а от своеволия и что плебеи больше балуются, чем неистовствуют. И именно это зло есть следствие права апелляции, ведь консулы только грозят, а не управляют, когда можно апеллировать к тем, которые одинаково виноваты». «А ну-ка, – сказал он, – выберем диктатора, на которого нет апелляции! И эта ярость, которая теперь все повергает в пламя, стихнет. Пусть тогда кто-нибудь толкнет мне ликтора, когда будет знать, что право распорядиться его спиной и жизнью находится в руках диктатора, чье величие он оскорбил!»

30. Многим мнение Аппия казалось жестоким и суровым, каково оно и было на деле; с другой стороны, мнения Вергиния и Ларция подавали дурной пример, особенно же Ларция, так как оно уничтожало кредит. Средним и умеренным в обоих отношениях представлялся совет Вергиния; но вследствие партийных расчетов и соблюдения личных интересов, которые всегда мешали и будут мешать общественным решениям, победа осталась за Аппием, и дело было близко к избранию его диктатором. Это непременно ожесточило бы плебеев, а между тем положение было весьма опасно, так как вольски с эквами и сабиняне разом были под оружием. Но консулы и старшие сенаторы озаботились, чтобы власть, располагающая к крутым мерам, была предоставлена кроткому человеку. Диктатором был избран Маний Валерий, сын Волеза. Хотя плебеи и понимали, что диктатор избран против них, но, имея права апелляции по закону, проведенному его братом, не боялись ничего дурного для себя и никакого высокомерия со стороны этого рода. Затем изданный диктатором эдикт, весьма похожий на эдикт консула Сервилия, укрепил это настроение; полагая, что и на личность его, и на власть можно положиться, они, оставив борьбу, записались в войско. Набралась армия, как никогда до того времени, – десять легионов; по три было дано консулам, а четыре взял диктатор.

И войну уже нельзя было откладывать. Эквы напали на латинскую землю. Латинские послы просили сенат или послать им помощь, или позволить им самим взяться за оружие для защиты своих пределов. Признано было более безопасным защитить безоружных латинов, чем позволить им снова взяться за оружие. Послан был консул Ветузий, и на этом опустошение кончилось. Эквы отступили с равнины и, полагаясь более на местоположение, чем на оружие, стали защищаться на вершинах гор.

Другой консул пошел на вольсков; чтобы тоже не терять времени, он, преимущественно опустошением их полей, заставил неприятелей придвинуть ближе лагерь и сразиться. На равнине, лежащей между двумя лагерями, обе враждебные армии выстроились, каждая перед своим валом. Вольски значительно превосходили численностью; поэтому они начали битву, разбившись на части и небрежно. Римский консул, не выдвигая вперед строя и не позволяя отвечать на крик врагов, приказал своим стоять, вонзив копья в землю, а когда враг подойдет очень близко, тогда начать со всей силой битву мечами. Утомленные бегом и криком, вольски бросились на римлян, которые, по-видимому, оцепенели от страха, но затем, почувствовав натиск лицом к лицу и увидев сверкающие перед их глазами мечи, в смятении, совершенно как будто попав в засаду, обратили тыл; однако и для бегства у них не было сил, так как они бегом шли на бой. Напротив, римляне, стоявшие в начале битвы спокойно, были со свежими силами, легко нагнали утомленных и взяли лагерь приступом; лишив же врага лагеря, они преследовали его до Велитр и ворвались в город – победители вместе с побежденными. И здесь при избиении всех без различия пролито было больше крови, чем в самом сражении. Пощада была оказана немногим – тем, которые сдались без оружия.

31. Пока это происходило в земле вольсков, диктатор разбивает, обращает в бегство и лишает лагеря сабинян, война с которыми была гораздо серьезнее. Послав конницу, он привел в смятение неприятельский центр, который был недостаточно укреплен вглубь вследствие растянутости флангов; на смешавшихся напала пехота. Одним натиском был взят лагерь и окончена вся война. После битвы при Регилльском озере не было в те годы другой – более славной. Диктатор с триумфом въезжает в город. Сверх обычных почестей ему и потомкам его было даровано место, чтобы смотреть представления в цирке, и на этом месте поставлено курульное кресло. После победы над вольсками у тех было отнято поле, лежащее около Велитр; а в Велитры отправлены поселенцы из Рима и выведена колония.

Несколько времени спустя дана была битва эквам, хотя и против воли консула, так как приходилось подступать к врагу на невыгодной позиции. Но обвинения со стороны воинов, что он затягивает дело, чтобы диктатор сложил должность, прежде чем они вернутся в город, – и таким образом обещания его остались столь же тщетными, как и обещания консула, – заставили его рискнуть двинуть войско на противолежащие горы. Это неосторожное предприятие удалось вследствие трусости врагов: прежде чем римляне подошли на расстояние полета стрелы, изумленные их смелостью неприятели покинули лагерь, хотя он был расположен в прекрасно укрепленном месте, и бросились в лежащую сзади равнину. Добычи здесь было много, и победа стоила мало крови.

После военной удачи в трех местах ни патриции, ни плебеи не перестали заботиться об исходе домашних недоразумений; ибо частью влиянием, частью происками ростовщики приняли такие меры, которые не только обманули надежды плебеев, но и сделали тщетными все старания диктатора. Валерий, по возвращении консула Ветузия, повел в сенате прежде всего речь о защите интересов победителя народа и сделал доклад, какие меры представляются ему необходимыми относительно попавших в кабалу. Когда предложения его были отвергнуты, то он сказал: «Не нравятся вам мои советы помириться; клянусь, скоро вы будете желать, чтобы защитники римских плебеев похожи были на меня. Я же не стану более обманывать своих сограждан и не буду напрасно оставаться диктатором. Внутренние раздоры и внешняя война вызвали необходимость для государства в этой должности: внешний мир достигнут, а дома этого не допускают; я буду присутствовать при мятеже лучше как частный человек, чем как диктатор». Выйдя после этих слов из курии, он сложил диктатуру. Для плебеев было очевидно, что он отказался от должности, возмущаясь за них; поэтому, когда он уходил домой, его провожали, выражая ему свое расположение и восхваляя его, как если бы он сдержал свое обещание, так как с его стороны не было препятствий к исполнению его.

32. Затем патрициями овладел страх, как бы в случае распуска войска не начались опять тайные сходки и совещания. И вот, полагая, что так как воины давали присягу консулам, то она для них обязательна и теперь, хотя набор произведен был диктатором, они приказали вести войска из города под предлогом возобновления эквами военных действий. Это распоряжение ускорило мятеж. И сперва, говорят, шла речь об убийстве консулов, чтобы освободиться от присяги; но узнав, что никакая святость обязательств не уничтожается преступлением, они, по совету некоего Сициния, без позволения консулов ушли на Священную гору[195 - …ушли на Священную гору… – Такие уходы плебеев из Рима получили название сецессии от лат. secessio – уход, удаление. В момент серьезных военных осложнений плебейское войско предъявляло патрициям свои требования и удалялось на Священную гору (холм, расположенный в окрестностях Рима). – Примеч. ред.] в трех тысячах шагах от города за Аниеном (это предание более распространено, чем сообщаемое Пизоном, что удаление последовало на Авентинский холм). Здесь без всякого вождя, укрепив лагерь валом и рвом, забирая с полей лишь необходимое для пропитания, они держались несколько дней спокойно, никем не задеваемые и никого не задевая.

В городе распространилась сильная паника, и обоюдный страх держал всех в напряженном состоянии: покинутые своими, плебеи опасались ярости патрициев, патриции боялись оставшихся в городе плебеев, не зная, чего лучше желать: чтобы они оставались или уходили? Долго ли ушедшая толпа будет спокойна? Что будет, если тем временем разразится какая-нибудь внешняя война? Тут, конечно, остается надежда лишь на согласие граждан; правдой или неправдой, но его надо восстановить в государстве! Ввиду этого решено было отправить к плебеям посредником Менения Агриппу, человека, обладавшего даром слова и приятного плебеям, из среды которых он сам происходил. Допущенный в лагерь, говоря по-старинному безыскусно, он рассказал, по преданию, лишь следующее: «В то время, когда в организме человека не было такой гармонии, как теперь, а каждый член имел свою волю, свои речи, все части тела вознегодовали, что их хлопоты, их труды и услуги достают все для желудка, а он, сидя спокойно в середине, только наслаждается доставляемыми ему благами; поэтому состоялось соглашение, чтобы руки не подносили пищу ко рту, рот не принимал предлагаемого, зубы не жевали. Желая в раздражении своем усмирить желудок голодом, сами отдельные члены и все тело исхудали до крайности. Из этого выяснилось, что и служба желудка не лишена значения, что он столько же питается, сколько питает, так как возвращает во все части тела, распределяя равномерно по жилам, изготовленную из съеденной пищи кровь, благодаря которой мы живы и сильны». Проводя отсюда сравнение, как похоже возмущение членов человеческого тела на раздражение плебеев против патрициев, он изменил настроение умов.

33. Затем начались переговоры о примирении и было дано согласие на выставленное плебеями условие, чтобы у них были свои неприкосновенные магистраты[196 - … чтобы у них были свои неприкосновенные магистраты… – Посягнувший на трибуна считался вместе со всем имуществом посвященным богу подземного царства; становясь вне покровительства законов, он мог быть безнаказанно убит.], которые имели бы право подавать помощь против консулов, и чтобы никто из патрициев не мог занимать эту должность. Таким образом, были избраны два народных трибуна – Гай Лициний и Луций Альбин [493 г.]. Они избрали себе трех товарищей; в числе их был и Сициний, виновник удаления; кто были два остальные, о том существует разногласие. Некоторые утверждают, что на Священной горе было выбрано только два трибуна и там проведен закон о неприкосновенности их.

Во время удаления плебеев вступили в консульство Спурий Кассий и Постум Коминий. При них заключен был договор с латинскими народами. Для заключения его один из консулов остался в Риме, другой, посланный для ведения войны с вольсками, разбил и обратил в бегство антийских вольсков и, преследуя их до города Лонгулы, овладели стенами его. Вслед за тем он взял Полуску, также вольский город, а после того сделал ожесточенное нападение на Кориолы.

В то время находился в лагере в числе знатнейших юношей Гней Марций, молодой человек и умный, и храбрый, прозванный впоследствии Кориоланом. Он случайно стоял на сторожевом посту, когда римское войско, осаждавшее Кориолы, сосредоточив свое внимание на запертых в городе гражданах, нисколько не опасалось войны с другой стороны, а между тем подверглось нападению вольских легионов, пришедших от Антия[197 - …от Антия… – Антий изначально был латинским городом, а в конце VI века до н. э. попал во власть вольсков; лежал он к югу от Рима на расстоянии около 45 км.]; в то же время осажденные сделали вылазку из города. С отборным отрядом воинов он не только отразил нападение сделавших вылазку, но через открытые ворота мужественно ворвался в город, произвел резню в ближайшей части его и, схватив поспешно огонь[198 - …схватив поспешно огонь… – Из слов Ливия не видно, откуда взят огонь; вероятнее всего, с какого-нибудь жертвенника или из очага ближайшего дома.], зажег здания, прилегавшие к стене. Крик горожан, смешанный с плачем женщин и детей, поднявшимся, по обыкновению, при смятении, прибавил храбрости римлянам и напугал вольсков; показалось, что город, на помощь которому они пришли, был взят. Так антийские вольски были разбиты, а город Кориолы завоеван. Этим отличием Марций настолько затмил славу консула, что совсем исчезло бы воспоминание о войне Постума Коминия с вольсками, если бы не оставался памятником договор с латинами, вырезанный на бронзовой колонне[199 - …на бронзовой колонне… – Во время Тита Ливия этой колонны уже не было.] и заключенный, за отсутствием товарища, одним Спурием Кассием.

В том же году умер Менений Агриппа, всю жизнь свою пользовавшейся одинаковым расположением патрициев и плебеев, а после удаления сделавшийся еще дороже плебеям. Этого посредника и третейского судью в восстановлении согласия среди граждан, посла патрициев к плебеям, вернувшего плебеев в город, не на что было похоронить; погребение было устроено плебеями, внесшими поголовно по шестой части асса.