Расплата. Цена дружбы

Соня Шарова, старшая медсестра хирургического отделения городской больницы, ранее трудившаяся в немецком госпитале, не находила себе места. В который раз выглянув из окна, Соня обнаружила забитый грузовиками двор. Солдаты без передышки грузили ящики. Накрапывал дождь. Воздух вибрировал от непрерывной канонады. Бой, разгоревшийся накануне на окраинах, неумолимо перемещался к центру. Минувшей ночью ухало так, что проснувшаяся Нинка разрыдалась. Соня только вернулась с дежурства, и успокаивала дочурку, как могла. Потом, под аккомпанемент ураганной артподготовки взвыли тысячи сирен. Это было так страшно, что у Сони подкосились ноги, и она позабыла даже о Нинке. Советские танки наступали при включенных прожекторах – вариант «психической» атаки в эру бензина и пороха.

По слухам, к утру красные заняли хутор Нивки и Куреневку.

– Конец гансам, – сказал сосед по подъезду, пристально глядя на Соню. Видимо, его интересовала ее реакция. В ответ она нацепила самую непроницаемую маску, какую только могла. Выбор был: эвакуироваться с немцами или оставаться в городе, уповая на то, что повезет. Город большой, в нем недолго затеряться. Тем более, что работала она не в Гестапо.

В последние дни Соня много думала о Шарове. Она каким-то образом знала, что муж жив, вопреки двум годам войны. Никаких фактов, естественно, не было, но это не сказывалось на уверенности.

Раненые с позиций поступали сплошным потоком. Соня валилась с ног. Ближе к обеду настал конец. Выстрелы трещали под окнами. Поток раненых иссяк. Видимо, их некому стало носить с передовой, а может, и сама передовая исчезла.

Охрана госпиталя разбежалась. Во дворе, уткнувшись в забор, стоял тупорылый немецкий грузовик. Штурмовики со звездами на плоскостях, утюжили западный скат бульвара Шевченко. Немецкие войска, отстреливаясь, отступали по Красноармейской на юг, к Корчеватому.

Отбросив сомнения, Соня бегом пересекла бульвар. С запада, фыркая дизелями, поднималась колонна «Тридцать четверок». Втяув голову в плечи и держась стен, она побежала домой, на Лукьяновку.

* * *

Ранним утром шестого ноября генерал армии Ватутин доложил в ставку ВГК об освобождении Матери городов русских. Москва отвечала артиллерийским салютом.

Через неделю Соня Шарова была арестована офицерами контрразведки СМЕРШ, и вскоре очутилась в прокуренном кабинете. Лысый, как колено, главный майор ГБ, отдуваясь, приступил к допросу. Хотя было прохладно, майор потел, время от времени промокая влагу видавшим виды носовым платком. Лицо следователя казалось знакомым на том уровне памяти, который принято связывать с наваждениями. Обстоятельства мешали собраться с мыслями. Плешивая голова уводила воспоминания по ложному следу, в довоенный Ленинград. Соня с мужем сидела в кинотеатре, тысячу и один раз пересматривая советский бестселлер, от которого Шаров был без ума. Соне больше нравились пирожные в фойе, пропитанные лимонным сиропом. Но, так или иначе, теперь чертов «Григорий Котовский» сбивал с толку, и не давал сосредоточиться.

Пока Соня грезила, главный майор, пошелестев страницами из скоросшивателя, строго поинтересовался, как она докатилась до дна. Соня, встрепенувшись, взялась за историю двухлетней давности о том, как их городок разбомбили в ночь на двадцать второе, как она бежала через леса среди всеобщего бегства, и как ее малютка заболела.

– Значит, пошли на службу осознанно и добровольно, – констатировал главный майор. – Так и запишем… – и одарил Соню ничего не выражающим взглядом. Соня разрыдалась. На майора слезы не подействовали. Он давно приобрел иммунитет. – Плакать раньше надо было. До того, как в фашистские подстилки записалась.

Соня пробовала возразить, и даже доказать, что не ее перевязки и инъекции привели гитлеровцев на Волгу. Это было ошибкой, впрочем, ничего не меняющей.

– Грамотная? – полюбопытствовал майор. – Учтем. – Он неожиданно вскочил: – Ты, б-дь, фашистов выхаживала, чтобы они потом наших стреляли! А теперь еще и буром прешь! Ну, будет тебе, б-дь, бур!

– Я, товарищ следователь, – оправдывалась Соня, – в госпитале у доктора Мельниченко работала…

– У кого? – прищурился майор. Соня, спеша и оттого сбиваясь, выложила бывшую святой правдой историю.

Осенью сорок второго началась массовая депортация населения на принудительные работы в Германию. Гитлер планировал вывезти около полумиллиона одних молодых женщин. Девушками, понятно, затея не ограничивалась. Дела, правда, продвигались туго, население игнорировало повестки, уклонистов ловили и силком впихивали в вагоны. Немцы прозвали операцию «Охотой за черепами». Путь ост-арбайтерам предстоял неблизкий и очень опасный. Его выносили не все. Выживших ожидала каторга за миску баланды.

Пока Соня рассказывала, как она, будучи медсестрой у доктора Мельниченко, строчила справки о трудовой непригодности, о всевозможных липовых инвалидностях и выдуманных травмах, с тем, чтобы уберечь молодежь от фашистской неволи, майор тер нос, промокал лысину, и, в свою очередь силился вспомнить, где же подследственную видел. О том, что они когда-то встречались, говорили его опыт и наметанный глаз. У хорошего опера фотографическая память на лица, а главный майор полагал себя опером весьма и весьма незаурядным. Но сколько он не тужился, все было напрасно. Столько лиц промелькнуло перед глазами, никакой памяти не хватит. Начав войну под Раввой-Русской, на границе, он вместе с армией проделал чудовищно тяжелый путь. Сначала сдавал города, один за другим, пятясь на восток, потом медленно полз вспять, на запад.

– И я во всем этом доктору помогала, – донеслось до него через стол. Майор приподнял бровь. Подследственная утерла слезу.

– Доктора Мельниченко фашисты повесили. – Отчего не повесили вас?

– Он… он… – Соня закрыла лицо руками. Майор, продув мундштук, закурил папиросу, подумав о семье, около полугода, как обнаружившейся в Челябинске. Жена и сынишка эвакуировались вместе с семьями других сотрудников НКВД. В пути эшелон бомбили, пассажиры прыгали с насыпи и прятались по кустам. В Восточной Сибири жене майора довелось хлебнуть лиха. Жить пришлось в скудно отапливаемом бараке, вкалывая на Челябинском танковом в три смены. Выходные, возвращенные было народу в канун войны, с ее началом отменили. Оборудование стояло буквально в чистом поле. Сначала смонтировали технологические линии, а уж потом занялись стенами и крышей.

Продовольственная карточка не так утоляла голод, как позволяла держаться на плаву, со скрипом сводя концы с концами. Жена майора записалась в доноры, а паек отдавала малолетнему Борьке. Пока не упала в обморок у станка. Зимой она заработала пневмонию и, только чудом выкарабкалась.

Навестить семью майор не смог, а вот аттестат перевел, в данной ситуации оказавшийся тем самым кругом из пробки, которого при кораблекрушении хватает не всем. С аттестатом жизнь приобрела несколько иной оттенок. А когда он выхлопотал жене с сынишкой жилье, стало вообще терпимо.

Но, как не хлебнула жена майора, испытания оккупацией ей проходить не пришлось. В отличие от Сони. Потому одна его и выдержала, а вторая нет.

* * *

В канун нового сорок четвертого года Соня Шарова получила десять лет лагерей по приговору спецколлегии облсуда, именуемой также Особым совещанием, изобретение которого есть безусловное коммунистическое ноу-хау.[15 - Пресловутое ОСО, или тройка НКВД, – орган внесудебной расправы при Сталине. ОСО даже не судило, а накладывало административные взыскания, как правило заочно, согласно литерным статьям, не имеющим аналогов в УПК. Админвзыскания подразумевали длительные лагерные сроки или расстрел]

В январе разыгралось кровопролитное Корсунь-шевченковское сражение, и заснеженные равнины Правобережья оказались устланы телами павших солдат и грудами развороченной бронетехники. Война решительно обернулась вспять. В феврале советские войска взяли Ровно и Луцк.

Полковник Шаров и его истребители дрались с истребителями Четвертого воздушного флота Люфтваффе. Места были знакомыми, тут довелось начинать войну. Шаров часто думал о Соне. Но, она исчезла, как изображение с экрана, не оставив ни следа, ни зацепки. Мысли о ней приносили боль, почти не притупившуюся со временем.

Состояние Шарова не было секретом для Вики Семеновской, его фронтовой «жены». Капитан медицинской службы Семеновская прибыла в авиаполк еще накануне битвы на Курской Дуге. Она была жгучей брюнеткой с привлекательной фигурой и толковой головой. При виде доктора летчики облизывались, как коты на сметану, но Вика была недоступна, положив глаз на командира. Его историю она, конечно же, знала. Ну, и что с того, таких были тысячи. На первых порах он даже не глядел в ее сторону, но, вода, говорят, точит камень. В особенности, если внутри «камня» такая звенящая пустота, какую ни заполнить спиртом и пустыми надеждами, а безвестность, поглотившая семью, очень похожа на небытие.

* * *

Армия с боями продвигалась на запад, освобождая от фашистов города, села и веси. А за армией, в виде титанического невода, шли части МГБ. Ловись рыбка большая и маленькая. И рыбка, конечно, ловилась, причем целыми косяками, и чем дальше, тем больше. В Восточную Сибирь, на бескрайний Север потянулись теплушки под конвоем. Их пассажиров ждал ненасытный Гулаг, попасть в который гораздо проще, чем вырваться.

В вагонзаке Соня пересекла лежащую в руинах страну. Этап насчитывал полтысячи человек. Камеры красноярской пересыльной тюрьмы и без него оказались забиты, как вагоны метро в час пик. Люди попадались разные. Хватало и зажиточных с виду, пригнанных, очевидно, с Запада. Блатные, эта «белая косточка» лагерей, безнаказанно шерстили «предателей», добывая себе на чифирь и водку, а тюремному начальству дорогие импортные шмотки.

Пересыльная тюрьма работала по принципу гигантского насоса, проглатывая арестантов, чтоб протолкнуть на дальние пересылки согласно каким-то неведомым, под грифом «Секретно» планам. В этих мутных разношерстных потоках было запросто затеряться и пропасть. Что и произошло с Соней. Она сгинула навсегда.

* * *

Нинку определили в детдом, и она росла там, ничем не отличаясь от тысяч других мальчиков и девочек, оставленных войной без родителей.

Летом сорок четвертого Шаров был сбит над польским городом Сандомир, благополучно посадил самолет на брюхо, но, был накрыт артиллерией гитлеровцев. Поле прилегало к переднему краю.

Пока он лежал в госпитале, советские войска перевалили Карпаты, заняв Румынию и Болгарию, Прибалтику и Белград, осадили Будапешт и угрожали Восточной Пруссии.

Когда в январе сорок пятого полковник Шаров вернулся в строй, воздушные сражения развернулись в небе Германии. Немцы применили новейшие реактивные истребители, но ничто уже не могло спасти «тысячелетний» рейх. Война в Европе подошла к завершению.

* * *

Поздней весной сорок пятого Нина Шарова переболела свинкой. Болезнь протекала тяжело, с медикаментами обстояло не густо, рацион был убогим, а девочка сильно истощена. Только к июлю Нина пошла на поправку. Летом детей вывезли в пригород, на оздоровление.

В августе американцы, впервые в мировой истории применив ядерное оружие, стерли с лица земли Хиросиму и Нагасаки.

Шаров с Викой прибыли в Москву. Полковника перевели в резерв. Вика Семеновская, уволившись в запас, устроилась на работу в поликлинику. Они поселились на Садовом кольце, у ее родственников. Шаров изнывал от бездействия. Чтобы не сидеть в четырех стенах, он уходил из квартиры с Викой, провожал бывшую фронтовую, ныне гражданскую жену на службу, а затем бродил по городу. Дни стояли погожие, хоть, потихоньку, холодало.

В канун нового сорок шестого года Шаров получил назначение в Прикарпатский военный округ. Вика, как настоящая жена, последовала за ним на Украину. Впрочем, переезд ее не обрадовал.

– Надо было в Академию проситься, – они сидели в купе. Вагон покачивался на ходу, как шхуна. Время было к вечеру.

– Без лапы? – Шаров вооружился щипцами, чтобы отломить кусок от слитка сахарина, похожего на небольшой сталактит. – Тебе положить?

– Великовский без лапы обошелся. – Вика жестом отклонила предложение.

– Великовский без мыла в задницу залезет. А я пас. Извини.

– Просто ему на семью не наплевать!

Шаров пожал плечами, и, подумав о Соне, принялся вращать ложкой в стакане. Кусок сахарина болтался на дне, растворимый, как кремень.

– Мало по гарнизонам намотались? – Вика извлекла из дорожной сумки кольцо настоящей домашней колбасы. Ее запах кружил голову. Шаров потер руки, решив, что не время ссориться. Потянулся за беленькой.