Открытое небо

Животные не знают о смерти, они безымянными возвращаются в материю, становясь отпечатками костей на каменистом плато или морскими раковинами на дне высохшего моря, торфом, нефтью, пылью, чем угодно, но оставаясь чем-то ощутимым, переходя из формы в форму, но не исчезая совсем. В этом отсутствии имени – бессмертие. Они – часть вечной природы.

Для человека природа – это дом, но нельзя же считать себя частью дома. Дух возносится над природой. Имя – вот то, что связывает взлетевший дух с покинутым домом. Не безымянный, непредставимый дух, а – лучшая и сильнейшая часть человека. И потому бессмертная.

Далеко уже от сюжета фантастического рассказа о рае на земле. Если бы мысли каждого человека читались другими… А что, если тёмное начало в человеке неистребимо и злые мысли появлялись бы снова и снова, непрерывно? Что, если они неизбежны? Что, если они – естественны? Лезвия в перилах… Что, если на одну светлую мысль набрасываются сотни циничных, жестоких, рвущих мыслей? Путь зла проще и, что, если добрый человек сразу становился бы виден всем шакалам вокруг? Что, если добро, жертвенность, радость творчества стали бы пониматься большинством как исключения, извращения, болезнь, преступление? Переворот морали, власть злых, рухнувшая пирамида человеческой истории.

Кто знает, какие миры мы создаём своими мыслями…

Город, в котором прошло столько лет, казался чужим. Дома сомкнулись и нависали над головой. Нужно идти. Пока человек идёт, смерть не догонит. Она пожирает упавших.

…Ведь есть же это старое учение о ноосфере. Забытое всеми, но ещё звучащее – как сказка. И как предупреждение. Как будто мысли людей образуют невидимую оболочку, защищающую наш мир. Сферу человеческого разума… Ноосфера состоит из всех добрых мыслей, всех истинных знаний, всей жертвенности великих умерших, искусства, морали, служения людям, всего хорошего, созданного всеми. Всего, к чему нельзя прикоснуться руками, но именно поэтому нельзя и стереть.

Разум – природное оружие каждого человека. Дома, дома, тысячи и тысячи людей… Пусть многие не знают, что это за оружие и для чего оно, пусть оставляют гнить его в ржавой воде теленовостей и всех прочих отбросов. Пусть многие – как морские свинки, целыми днями лежащие в своих уютных коробках и жующие свою солому вперемешку со слюнями, чьи мысли не выходят за пределы подстилок. Так было не всегда.

Ноосфера… Какое красивое предположение и поэтому – верное. Она – как атмосфера, защищающая нас от солнечной радиации. Что-то невидимое, делающее жизнь возможной. Надёжная защита от сил зла, ведь оно есть, так чувствуется, что там, где нет человеческого тепла – вечный холод и тьма. Есть они – чудовища, которые просыпаются только в темноте. В мелькании дней притупляется это ощущение, но вот ночью – опять проступает. Ощущение присутствия зла, которое не преодолеть человеку. Беспомощность и жажда защиты.

Во все времена было это ощущение – присутствия рядом неспящего зла. В средневековых публичных банях висели маленькие деревянные крестики на верёвочках, чтобы пришедшие могли снять перед парилкой свои металлические крестики и надеть эти деревянные. Чтобы даже ненадолго не оказаться беззащитными перед силами зла. Дьяволу достаточно секунды.

Если ноосфера существует, то с её разрушением, истощением сферы разума… Приходит царство тьмы. Сгущается тяжёлый мрак, ведь только человеческая мысль имеет лёгкость и этот простор впереди – вверх, в открытое небо.

Истончается ноосфера и чёрные силы начинают рвать её и в разрывы проникают адские существа. Проникает беспредельный холод. Нечто, о котором лучше не знать. Ад не может быть пламенем. Это смертный холод и единственная защита от него – человеческое тепло.

Человек снова остановился, вглядываясь в далёкие и близкие окна. Ведь каждое окно, оно же не просто… Оно ведь чьё-то окно… За окнами, в их оранжевом или зелёном свете, – жизнь. Быть может, даже любовь, недосягаемое счастье любви.

Весь ночной город был – как горящее поле с факелами-небоскрёбами.

Единственный дом одинокого человека – его память. Как же мучительно одиночество… В тёмные века больные чумой расчёсывали до крови, срезали с себя, вырывали с мясом эти проклятые чёрные бубоны на лимфатических узлах, обжигавшие злой болью день и ночь. И получали хоть небольшое облегчение перед концом. Или чувствовали ярость борьбы с чёрной смертью. Лучше чувствовать боль, чем бессилие.

Одиночество приносит не меньшую боль, но что же мне расцарапать в себе, что вырвать из себя, чтобы её приглушить? Что перегрызть зубами, об какую стену сломать свои руки, что сделать? Ничего. Невидимая и безжалостная чума… Только одиночество и только боль до дна души. Господи, неужели это так нужно? Какие тёплые окна домов… И ни одно из них не горит для меня. Кто-то в этом окне, может, заметит меня, но отвернётся – от темноты и холода – к свету и теплу, к своей любимой.

Луна исчезла, словно упавшая в колодец серебряная монета. Тень человека отделилась от фонаря и через несколько шагов снова растворилась в темноте.

Большую часть жизни человек ищет себя. И находит себя в другом. Ищу человека! Чтобы я мог увидеть себя, как в зеркале. И понять, что я есть. Я существую, если кто-то меня видит. Кто видит меня сейчас? Пусть окна домов станут глазами – никто меня не увидит.

Он вдруг почувствовал, как в спину ему глядят чьи-то немигающие глаза. Злые и жадные, как у вампира, впервые учуявшего кровь после столетней жажды. Беспощадно-внимательные, как у тигра, заметившего добычу.

Человек оглянулся. Ни души. Только крыса прошуршала по мусорной куче и скрылась в мёртвой траве.

…Мысли стучали и не было им конца. И не заканчивалась твёрдая чёрная земля под ногами. Всё ушло навсегда. Милосердное свойство памяти – хранить свет далёких дней, но он давно погас. Чёрная поверхность дороги, словно выжженное поле.

Темень кругом, но будто бы отражается ещё на асфальте небо, следы прошедших дождей, все воспоминания, всё, чего уже нет.

Вот и это место… Столько лет проходил мимо, но оказалось, что всё равно шел сюда. Самым длинным, кружным путем.

Вверх было идти тяжело. Ступеней много, как прожитых дней. На каждой хотелось остаться. Одна за другой, по одинаковым ступеням, всё время вверх, не оглядываясь. День за днём… Пройденные ступени исчезали, делая невозможным шаг назад. Железное полотно подрагивало и двигалось под ногами.

На высоте было холодно. Осенняя ночь у догоревшего костра. Показалось, что если закрыть глаза – город исчезнет.

Он долго-долго смотрел вдаль, словно что-то пытался увидеть, опускал голову, но снова и снова с надеждой всматривался вперёд, что-то искал глазами… Впереди была только темнота.

Вот и всё. Подводя итоги… Итоги! Даже в такие минуты в голову лезут казённые слова, эта липкая грязь. К черту всё, никаких итогов!

Жизнь прожита. Так каким был мой лучший поступок? В измученной памяти что-то вспыхнуло и он снова увидел ту солнечную улицу, поворот, красный трамвай.

Девушка перебегала дорогу и у неё каблук застрял в узком трамвайном рельсе. Высокий сапог до колена. Подвернула ногу и упала набок. Перед самым трамваем. Через миг – дрожание земли. Повернулась и оцепенела: трамвай уже нависает. Скрежет тормозов ударил в уши. Не остановить, слишком близко.

Я помню это до сих пор, помню её. Хрупкая маленькая фигура под огромным давящим трамваем. Через несколько секунд – крик, боль, агония. Острая жалость пробила насквозь всю душу. И ужас перед тем, что будет сейчас перед глазами – разрезанное живое существо, визжащее от боли. Резкая чёрная тень уже упала на неё. Не успеть. Господи, не успеть!

Всё равно бросился в эту чёрную тень, под трамвай. Бежал изо всех сил, но как медленно всё плыло перед глазами, как в немом чёрно-белом кошмаре… Неощутимая раньше дрожь земли и такая слабость в ногах… Рванул её на себя, лямка отлетела, обнял, прикрыл собой, перекатился-упал в сторону. Крики с остановки долетели позже. Трамвай вскользь задел плечо равнодушной стальной мордой и, уже безопасный, прополз мимо.

А на мне ещё были наушники… И спокойная скрипичная партия не перестала литься… Нет резче контраста, чем между музыкой и смертью.

Не знаю, лучший ли это поступок… Я просто содрогнулся от того, что увидел, поэтому побежал. Инстинкт. И не было в этом самопожертвования, я просто не мог, чтобы что-то ужасное потом вставало перед глазами. Не хотел нести чувство вины, не хотел быть трусом – в своих глазах. Я хотел жизни для неё или – спокойствия для себя? Как сложно оценить даже один свой поступок… Все поступки – как колодцы, но что там в них…

Если быть честным – человек совершает добро лишь случайно. Так сложно смотреть на других… Не после взгляда на себя, а – вместо. Так сильно и постоянно желание видеть только своё отражение в глазах окружающих, что, если его получается преодолеть – это уже не заслуга человека, а случайность.

Как потом сложилась её жизнь? Горит ли где-то её окно? Не жалеет ли она о том дне? О том, что променяла всего минуту агонии на годы и годы, заполненные… Чем? Что было бы лучше для неё – может, быстро погибнуть тогда? Был ли этот миг худшим в её жизни?

Но к чему эти вопросы… Что они – сейчас? Видимо, до последнего сердечного биения не исчезает эта человеческая мания – задавать вопросы. Некому на них отвечать, вот мысли и мечутся в этом высоком туннеле – от земли до неба. Неважно уже всё…

Одна последняя надежда, никак не умирающая, – на какую-то другую реальность, где ветер наконец утихнет и наступит покой. А душа… Если она есть, ведь всегда чувствовалось, что она есть… Не нужно никаких новых дорог, новых судеб и встреч, ничего. Пусть душа станет просто… тёплым ночным воздухом.

Со всех сторон поднималась беспросветная ночная жуть и только внизу были видны далекие беззвучные огни. Как же страшно на краю…

Природа страха высоты – в отсутствии опоры. Этот страх сродни ужасу землетрясения, когда стремительно уходит земля и нет больше опоры, которая была всегда, с первых дней жизни.

Страх высоты похож на чувство слепого, шарящего впереди руками или палкой, чтобы нащупать опору. Высота страшнее слепоты, ведь слепой ощущает опору под ногами. После шага с высоты – нет опоры нигде.

Пошёл ледяной дождь, последний перед зимой. Шум дождя заглушил последние мысли, в душе была только пустота. Холодный дождь внутри – и больше ничего.

Время – тоже дождь, смывающий меловую надпись на асфальте. Всё, что мы делаем, все наши следы на земле… превращаются в меловые разводы и исчезают.

Ничто уже не имеет смысла. Не о чем больше думать и незачем чувствовать. Какой бы ни была жизнь, наступает миг, когда понимаешь, что лучше всего прожитого – неопределённость.

Осталось лишь… Последний раз вздохнуть и опрокинуть себя в вечность. И пусть она сомкнётся надо мной.

Стало совсем темно, словно ветер задул все огни.

Внизу была пропасть и смерть.

Перхоть дьявола

Утро подкралось незаметно и вдруг поднялось до небес. Туман стального цвета рассеялся, оставив под окнами машину цвета тумана.

Смотрю на часы. Вовремя подали. Подхожу к приземистому гибриду автобуса и танка. «Автобус» – какое нелепое, забытое слово…

Жестом останавливаю дежурного стрелка, вылезающего, чтобы отдать приветствие. Нельзя отходить от пулемёта, бдительность важнее иерархии. Гетто близко. Чёрные, как будто оплавленные, здания отсюда кажутся миражами, но все знают, какая это реальность.

Над Гетто нависла гряда туч, похожих на гигантские тёмные ступени. Как будто за ночь над разрушенным городом возник новый. Город-призрак.