Трон и любовь. На закате любви

Царь грозно взглянул на Евдокию Федоровну, так грозно, что один его взгляд заставил молодую царицу задрожать всем телом, а потом отрывистым, звенящим голосом сказал:

– Если бы вы понимали обе, что говорит эта милая, достойная девушка, вы обе поклонились бы ей в землю.

– Как? – взвизгнула Евдокия. – Мы? царицы?

– Да! Матушка, возьми Дуню! – обратился Петр к матери. – Приоденьтесь обе, нам сейчас уехать нужно будет… спешно уехать…

Наталья Кирилловна сумела сохранить достоинство.

– Куда, сын мой любезный? – спросила она.

– К Троице-Сергию, родимая… Да немедля! Сюда идут стрельцы, подговоренные сестрой Софьей погубить всех нас… Ты, родимая, сама знаешь, что может быть, когда они найдут нас здесь…

О, Наталья Кирилловна знала, что могло быть! Уже не раз переживала она все ужасы стрелецких бунтов и, раз сын говорил так, значит, и на самом деле опасность была грозная, и единственное спасение было только в бегстве.

– Пойдем, Дунюшка, пойдем скорее! – засуетилась она, слышишь, к Троице-Сергию нам ехать надобно… Пойдем, милая, собираться скорее…

– А эта немчинская девка здесь останется?

– Не останется она, по государеву делу она здесь! – И, схватив молодую ревнивицу за руку, царица-мать потащила ее вслед за собой во внутренние покои.

– Это – ваша жена, государь? – спросила Анна Монс. – Право, она очень мила…

Молодая девушка была оскорблена. Правда, она слыхала о грубости, ревности и вообще о невыдержанности московских женщин, но никогда не могла представить себе, чтобы эта невыдержанность была так велика. На миг ею овладела неприязнь к этой хорошенькой «кукле», как она мысленно назвала молодую царицу, но, понимая всю важность переживаемого мгновения, она все-таки сумела совладать с собою.

– Да, да, – ответил ей Петр, – вы не сердитесь на нее, фрейлейн Анхен; она у меня живет по-московскому.

Ему было стыдно за выходку жены. Он заметил, какие иронические взгляды бросали на нее Анна и уже привыкший к ее выходкам Лефорт.

«У, тетеха, кувалда московская! – мысленно бранился царь, – оставить бы тебя здесь – узнала бы, как друзей порочить!» Петр тотчас же стал отдавать распоряжения, чтобы приготовили для женщин колымагу, а для него и для его немногочисленной свиты оседлали коней.

– Я, государь, – услышал он голос Анны, – если позволите, отправлюсь с вами в монастырь…

– Со мной? Вы? – изумленно воскликнул Петр.

Еще несколько минут тому назад Монс даже и не думала о поездке вместе с царем и его семейством, но грубая выходка молодой царицы задела ее самолюбие. Ей захотелось отомстить другой женщине за то, что она считала оскорблением. Она прекрасно понимала, что должна была переживать царица, видя ее около своего супруга. Притом же тут действовало и другое соображение. Анна знала о совещании кукуевских слобожан, об их стремлениях привлечь Петра на свою сторону, знала, что старый фанатик-пастор задумал приковать Петра ко всему иноземному узами любви, для чего даже решился пожертвовать Еленою Фадемрехт, намереваясь сделать ее любовницей царя. Но, зная все это, Анна Монс думала также, что Петр совершенно равнодушен к Елене и что Елена в свою очередь любит молодого Каренина, и решила, что она будет Юдифью для этого московского Олоферна. Анна была умна и достаточно сообразительна; она отлично понимала, что, для того чтобы привлечь к себе царя, необходимо как можно сильнее поразить его воображение, и вот она сама глухой ночью примчалась в Преображенское с предупреждением об опасности.

В этом случае молоденькая девушка оказалась весьма тонким психологом. Ее поступок произвел на восприимчивого Петра впечатление, а контраст Анны и Евдокии еще более усилил его. Анна Монс выиграла сражение, и теперь ей оставалось укрепить за собою свою победу. Именно с этой целью она и вызвалась сопровождать Петра в Троице-Сергиеву лавру.

– Спешите же, государь! – заторопил Петра Лефорт. – Вам еще нужно взглянуть на ваших друзей стрельцов, мне же позвольте откланяться… Что бы там ни говорили, а наши потешные, если только дойдет до драки, сумеют постоять за себя.

Петр, уже не слушая его, прошел в соседний покой.

Там были двое стрельцов, перепуганных одной только мыслью о цареубийстве, на которое подстрекали их приверженцы правительницы Софьи.

Имена этих оставшихся верными Петру стрельцов были: Михаил Феоктистов и Дмитрий Мельков.

В стрелецких полках таких, как эти двое, было немало; есть указания на то, что Феоктистов и Мельков были только депутатами от множества товарищей, с отвращением относившихся к кровавому замыслу.

Увидав входящего царя, они пали на колени и нестройно заголосили:

– Здрав будь, государь царь великий, Петр Алексеевич!

– С чем вы? Какое у вас до меня дело? – грозно сверкнул на них своими черными очами царь.

– Прости, государь милостивый, – опять запричитали стрельцы, – неповинны мы в том… Все проклятый Федька Шакловитый да сучий сын Шошин… Они – тому делу главные затейники; указ твоей сестры, царевны Софьи Алексеевны, показывали, говорили, что всех Нарышкиных извести надобно, потому что от них всякая зарубежная нечисть на Руси заводится… Мы же твое царское величество упредить прибежали и просим за то твоего великого жалованья: помилуй нас.

Стрельцы замолотили лбами об пол.

– Ну, там я посмотрю, чем вас пожаловать, – уже почти ласково произнес Петр, – столбами ли с перекладиной или чем другим. Вставайте! Еду я на великое богомолье к Троице-Сергию и вас с собою беру…

– Милостивец ты наш, – вскочили на ноги стрельцы, – солнышко наше красное! Грудью своею постоим за тебя, а врагу не выдадим… Царь наш пресветлый!

Их восторг был искренен, и Петр видел это, и надежда опять посетила его душу.

«Не все еще потеряно, – подумал он. – Ну, Софьюшка, сестрица милая, видится, что потягаемся еще мы с тобой!»

Уже совсем бодро, высоко подняв голову, пошел он из покоя, сопровождаемый стрельцами, лица которых сияли радостью[17 - Из собравшихся на Лыковом дворе и Лубянке стрельцов, всего 700 человек, верными царю Петру остались пятисотенный Елизарьев, пятидесятники Мельков и Улефов, десятники Ладыгин, Феоктистов, Турка, Троицкий и Панфилов. Феоктистов и Мельков были посланы в Преображенское в качестве передовых.].

Лефорта уже не было; возвращения царя ожидала одна только Анна.

– Фрейлейн, – церемонно кланяясь ей, сказал Петр, – прошу вас занять место в колымаге вместе с моей матушкой и супругой…

– Ну уж нет, государь! – тряхнув головой, весело ответила Анна Монс. – На коне я сюда примчалась, на коне и далее последую… Что мне собою ваших дам в колымаге стеснять…

– Но разве вы не устали? Ведь вся ночь напролет!

– Не бойтесь, я вынослива!

– Пусть будет, как вы того желаете, – согласился Петр.

Они все вышли. Царицы были уже усажены в колымагу, остальным были подведены оседланные кони.

Прошло несколько времени, и весь этот поезд почти бесшумно скрылся во мраке близкой к рассвету ночи.

XXIII. Потухший пожар

Расскажем в самых коротких словах, что случилось после. Здесь не история Петра Великого, но ход событий был бы непонятен, если бы не было этих небольших пояснительных вставок.

Петр и его семейство благополучно добрались до Троице-Сергиевой лавры и с великих почетом были приняты архимандритом Викентием и иноками этой святой обители. А в Преображенское с Шакловитым во главе ворвалась буйная ватага стрельцов, из которых многие уже оказались пьяными. Шакловитый смело и дерзко постучал в ворота дворца и заявил, что по приказанию правительницы явился занять караулы. Его пропустили, и он сейчас же убедился, что тех, кого он искал, уже нет.

Холодный пот проступил у него при одной мысли, что Петр и Нарышкины успели уйти. Ведь весь кровавый заговор был основан только на внезапности нападения. Никто лучше Шакловитого не знал, что цареубийство вовсе не было по душе значительному большинству стрельцов и народа. Был расчет, что удастся, внезапно появившись, разом кончить кровавое дело, и тогда, конечно, московский народ примирился бы с совершившимся фактом; а если бы нашлись немногие смельчаки, которые вздумали бы обличить убийц, то их всегда можно было бы очень скоро унять. Теперь положение разом изменилось. Если младший царь ушел из Преображенского, значит, он знал, что готовилось для него, значит, весь заговор открыт и Петру известно все, происшедшее на Лыковом дворе. Несомненно, что из своего убежища младший царь обратится к народу, и народ пойдет к нему, а если народ станет на сторону Петра, то никакая сила не справится с ним…

Так думал Шакловитый, так было и на самом деле…

Уже наутро после тревожной ночи к Петру в лавру явились стрелецкий полковник Циклер[18 - Циклер был ревностным приверженцем царевны Софьи и в лавру явился только для того, чтобы разузнать, как обстоит дело, и, если возможно, поднять смуту. Это не удалось, так как к царю Петру из Москвы с каждым днем прибывало все более и более верных ему друзей.], с ним были стрелецкие головы, рядовые стрельцы, всего более пятидесяти человек, и явились они не с повинной, а за тем, чтобы защищать царя от злых ворогов. Весь день шли люди из Москвы к лавре; скоро около нее уже раскинулся шумящий лагерь.

Силы Петра все росли и росли, а вместе с этим рос и ужас его сестры. Софья была достаточно умна, чтобы понять, что ее дело проиграно. Напрасно она издала указ о том, чтобы никто не смел уходить из Москвы без ее ведома. Народ перестал повиноваться ей и шел массами к тому, кого считал своим законным царем.