Царица-полячка. Оберегатель

– А ежели про меня тебе узнать желательно, – продолжал он, – так я тебе скажу, что я батюшке господина моего теперешнего с малолетства служил, ребеночком махоньким, несмышленочком его помню, и на смертном ложе обряжал его, и в гроб клал, и в могилу опускал, а теперь верою и правдою, не за страх, а за совесть, его сыну служу и чести его в обиду не дам.

– Замолчи! – громко и грозно вскрикнул молодой князь. – Не для того я тебя призвал, чтобы твои песни слушать. Ежели ты вору Федьке Грушецкому служил, так и на Москве с ним был до того, пока его царь-государь от себя на вотчину отослал?

– Был.

– Неотлучно?

– Может, и отлучался, того не припомню…

– А князя Агадар-Ковранского помнишь? – яростно закричал молодой человек и так стукнул кулаком по столу, что стоявшая на нем посуда ходнем заходила. – Помнишь, как он царем вору Федьке головою был выдан? Помнишь, а?

Голос молодого человека переходил в бешеный крик. Его лицо покраснело, и на лбу показались капли холодного пота, белки глаз налились кровью, он весь так и трясся от охватившей его ярости.

Очевидно, это была чрезвычайно пылкая, страстная, быстро подчинявшаяся впечатлениям натура, которая во всем предпочитала крайности и не признавала уравновешивающей их золотой средины.

В свою очередь припомнил и Серега то, о чем говорил молодой князь.

Это было уже давно; десятки лет уже прошли, а старик при первом же воспоминании увидел перед своими глазами, как живого, высокого, с нерусским лицом старика в пышных боярских одеждах, приведенного по царскому веленью на их двор «для бесчестья». Гордый, надменный стоял он, этот старик, потомок древнего рода прикаспийских властителей, у крыльца своего ворога и молча, без слов выслушивал сыпавшийся на него град ядовитых насмешек, в которых поссорившийся с ним Федор Грушецкий отводил свою душу за нанесенную ему обиду. Смутно припомнил теперь Серега, что старики поссорились «из-за мест» у царского стола. Сел Агадар-Ковранский выше Грушецкого и места своего ни за что не хотел уступить сопернику, а тот шум поднял и о бесчестье кричал. Агадар-Ковранский в долгу не остался и всяким воровством Грушецкого корить начал, каждое дарение припомнил, которое получил Федор Грушецкий, когда на воеводстве был. Такой тогда шум в столовом покое спорщики подняли, что повелел им великий государь обоим вон выйти. Но они и тут не унялись: на крыльце потасовку завели, Агадар-Ковранский Грушецкого за бороду таскал, всю так и вырвал бы, если бы их боярские дети да дворцовые дворяне не развели. А потом царь великий сам разобрал все это дело, и вышло, что не Агадар-Ковранский, а Грушецкий прав. И выдан тогда был обидчик головою обиженному.

Видел Серега гордого князя теперь, как живого. Стоит он у крыльца, не шелохнется, только так огнями глаза и взблескивают да рука сама к поясу по привычке тянется. Хорошо, что нож у него отобрали, а то затуманила бы пылкая южная кровь голову и кончилось бы «бесчестье» смертоубийством.

Только кто же этот молодец? С лица как будто похож на Агадар-Ковранского: те же сверкающие из-под тонких, точно вычерненных бровей очи, та же осанка – гордая, властная, та же пылкость без удержу; да и с голоса он похож: говорит глухо, как будто слова откуда-то изнутри вылетают.

– Ну что, – услышал Серега новый вопрос, – припомнил ли?

– Прости, батюшка, – тихо ответил старик, – господа спорят, так не нам, холопам, разбирать, кто из них прав, кто нет… Не наше это дело холопское! Да и кто ты такой, не ведаю. С чего ты старую свару поднимать вздумал?

– А с того, – так и загремел молодой князь, – что тот Агадар-Ковранский мой дед был, и его позор мне до сих пор душу жжет; как вспомню, так все равно что полымем охватит. И вот теперь сама судьба привела меня старый долг сторицей заплатить. Неспроста, видно, внучка Федьки в мои хоромы залетела: судьба нанесла ее ко мне. Ха-ха-ха! Умница-разумница, золото, а не девка… Вот посмотрю я, как она у меня запляшет… Вдоволь натешусь, а там будь что будет… Эй, кто там! – И молодой человек громко захлопал в ладоши.

VI. От гнева к гневу

Старый Серега был далеко не труслив и видал на своем веку всякие виды, но так и вздрогнул, услыхав это призывное хлопанье в ладоши. Он теперь уже не предчувствовал, а видел беду и страшился – правда, не за себя, а за свою ненаглядную боярышню, доверенную его попечениям.

– Батюшка князь! – сдавленным голосом выкрикнул он. – Что ты задумал?

– А вот сам, коли поживешь, увидишь! – загадочно усмехнулся Агадар-Ковранский.

– Смотри, Господь тебя накажет! – снова крикнул окончательно терявший голову старый холоп. – Он-то все видит…

– Накажет? За что? – опять зло и загадочно усмехнулся молодой человек.

– Ежели ты что-либо злое против боярышни Агафьи Семеновны задумал… Гостья она твоя, твоей чести княжеской доверилась… И думать не могли мы, что к разбойнику-атаману попали.

– Молчи! – весь багровея, выкрикнул Агадар-Ковранский. – Молчи, или я тебе сейчас глотку заткну!

Он злобно сверкнул глазами и схватился за рукоять заткнутого за пояс ножа; но в это мгновение в покое, из-за дверей, завешенных тяжелой медвежьей шкурой, бесшумно появились двое людей с нерусскими лицами, скулы и узкие, словно прорезанные щели, глаза выдавали их восточное происхождение.

Оба были высоки ростом, широки в плечах и, очевидно, обладали громадною физическою силою. Они смотрели на князя таким же подобострастно-собачьим взглядом, каким смотрела на него и старуха Ася, приставленная к красавице Зюлейке. Ясно было, что достаточно взгляда повелителя, чтобы эти преданные рабы без рассуждений исполнили всякое, даже самое ужасное дело.

– Болтает холопий язык без разумения, – проговорил князь, видимо сдержав страшным усилием воли свой гнев, – все вы, псы потрясучие, на один лад… Гассан, Мегмет! – обратился он к своим приспешникам. – Возьмите этого сыча, угостите его вместе с другими холопами на славу… так угостите, чтобы долго, всю жизнь помнил наше гостеприимство!

Дольше он не мог сдерживать клокотавшие в нем ярость и гнев и разразился неестественным, скорее всего, истерическим смехом, быстро перешедшим в неистовый хохот.

– Ну, пойдем, душа моя, – проговорил Гассан, кладя руку на плечо Сергея, – ты иди, иди себе, не бойся ничего: наш господин куда какой добрый… Он тебя угостить велел… Иди же, а то другие-то твои, куда пить лихи, выпьют все, съедят все, и тебе, душа моя, ничего не останется…

– Иди, иди, – слегка подтолкнул старика и Мегмет, – а то господин осерчает, тогда худо будет.

Сергей понимал, что сопротивление с его стороны было бы бесполезно.

– Князь! – торжественно проговорил он. – Помни: Господь не попускает злу и наказывает обидчика…

– Иди прочь! С глаз долой! – закричал и затопал ногами Агадар-Ковранский. – Вы что, – сжал он кулаки на своих слуг, – чего еще язык чесать даете!

В одно мгновение Сергей, словно вихрем выброшенный, очутился за дверью в другом покое.

– Ну, какой ты, душа моя! – укоризненно покачивая головой, проговорил Мегмет. – Ну зачем тебе господина нашего гневить?.. Ведь никто с тебя шкуры еще не спускает…

– В вашей я воле, – тихо и печально проговорил старик, – делайте что хотите, ежели креста на вас нет…

Гассан и Мегмет, перемигнувшись между собою, громко захохотали.

– Смейтесь, смейтесь! – воскликнул Сергей, которого морозом по коже подрало от этого хохота. – На том свете за все про все рассчитаетесь…

Его возбуждение пропало, отчаяние уже овладело им. Старик не видел выхода из создавшегося ужасного положения и машинально передвигал ноги, следуя за своими проводниками, все время пересмеивавшимися и весело болтавшими на непонятном ему наречии.

Но каково же было его изумление – он даже рот с диву разинул и глаза выпучил, – когда после нескольких переходов открылась дверь в длинный просторный покой, очевидно бывший людскою в этом странном доме, и там он за столами, уставленными всякими яствами – окороками, пирогами, мисками с варевом и жбанами с питиями – увидел кучеров своего поезда, двух горничных девок боярышни и мальчугана Федьку, нашедшего это таинственное жилье. С ними были еще незнакомые Сергею люди, очевидно слуги князя Агадар-Ковранского. Все они весело и беззаботно угощались, на их лицах не было заметно никаких признаков страха. Из челядинцев Грушецкого не хватало только троих вершников. Сергей сразу приметил это, но его удивление было так велико, так сильно, что он на первых порах и слова выговорить не мог.

Между тем челядинцы Грушецкого заметили своего набольшего.

– Эй, дядя Сергей, Серега, кум Сергей, – закричали все они разом, – вот и ты, живые мощи, явился… Куда запропал?.. Ишь, как князенька здешний – дай ему Бог всякого здоровья! – угощает…

– Садись, душа моя, садись скорее за стол! – слегка и даже дружелюбно подтолкнул в бок старика Гассан, – будь гостем!..

Сергей все еще нерешительно приблизился к столу. Сидевшие на скамьях пораздвинулись, очищая ему место.

«Уж не во сне ли я все это вижу? – подумал старик, опускаясь на скамью. – Может, и в самом деле я понапрасну князя изобидел, может, никакой беде и не бывать?.. А ежели так, то с чего же он, как ерш, ерепенился?»

Однако сердце старого холопа ныло, предчувствия не оставляли его, но он понимал, что в такой обстановке невозможно было выражать подозрения.

А между тем мрачные предчувствия отнюдь не обманывали старого холопа.

Князь Василий Лукич, оставшись один в своем покое, забегал по нему, как бегает разъяренный зверь по своей клетке. В его душе так и ревела буря, думы и мысли в его распаленном мозгу словно вихрем крутило и рвало. Горячая южная кровь так и бурлила, кидаясь в голову, туманя ее до того, что князь видел ясно созданные воображением образы.

Дедовское оскорбление, так и оставшееся в наследство внуку неотмщенным, всегда сушило князя Агадара, всегда давило страшной тяжестью его гордую душу, и теперь сама судьба как бы посылала ему полную возможность отмстить так, как могло подсказать только болезненное, распаленное воображение.

Пылкий князь уже теперь начинал чувствовать сладость мести. Ему до жуткости сладко было представлять себе, как он будет утолять свою ярость. Он не торопился, а как тигр, уже захвативший жертву, отдалял решительный миг, наслаждаясь пока тем, что создавал его мозг. По временам из груди князя вырывался дикий хохот, мрачный и грозный. Только почувствовав усталость, он грузно опустился на скамью и, громко свистнув, захлопал в ладоши. На этот зов сейчас же явилась старая безобразная Ася. Грозно нахмурив брови, заговорил с ней князь Василий на понятном только им одним восточном наречии. Старуха слушала его, то и дело кланяясь.

– А теперь проведи меня к Зюлейкину покою, – уже по-русски крикнул Агадар, покончив с приказаниями, – я хочу видеть ее… да, видеть, но так, чтобы она меня не приметила…