Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть третья

Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть третья
А. Куприн

Теория капитала остается на задворках экономической науки, по меньшей мере, с момента завершения дискуссии двух Кембриджей. При этом никакое дальнейшее развитие экономической науки невозможно без решения вопроса о природе капитала и его исторических пределах. В книге предлагается новый подход к данному вопросу, который учитывает как достижения классической политической экономии, включая труды Карла Маркса, так и позднейшие достижения экономической теории. Показано, что природу капитала можно понять, только если выйти за пределы узкого экономического взгляда. Современная теория капитала требует учитывать достижения теорий культуры, информации и эволюции. Публикуется третья часть работы.

А. Куприн

Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть третья

Часть третья. Обычное самовоспроизводство

«Основополагающий принцип заключается в том, что, организуя ту или иную область жизнедеятельности, мы должны максимально опираться на спонтанные силы общества и как можно меньше прибегать к принуждению» (Хайек 2005, с. 44).

«Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 761).

Глава 7. Предпринимательское общество и обычное потребление

1. Демографический и потребительский переход

Демографические условия обычного самовоспроизводства

Экономико-математические модели исходят из упрощенного предположения о «бесконечно живущих индивидах». Однако в реальной экономике таких индивидов не существует. Для того, чтобы следующее поколение людей появилось, родители должны быть готовы родить и вырастить их. На протяжении всей человеческой истории принималось за само собой разумеющееся, что люди рождают и воспитывают детей, что всякое поколение воспроизводит себя в следующем поколении. Работодатели, предъявляя спрос на рабочую силу, с XVIII века принимали за данное, что на рынке труда они найдут предложение, что всякое следующее поколение «предложит» им новых, дополнительных работников. Однако в результате демографического перехода, начавшегося уже в конце XIX века, и усилившегося во второй половине XX века, каждое следующее поколение предлагает все меньше людей. «… В ХХ в. завершается период экспансии, начало которому положила промышленная революция, заканчивается эпоха изобилия человеческих ресурсов и начинается другая, для которой характерна их скудость» (Ливи Баччи 2010, с. 234).

Предложение людей уменьшается тогда, когда замедляется повышение сложности, а значит и уровня жизни следующего поколения работников – ведь и ему в свою очередь нужно вырастить следующее за ним более многочисленное и более сложное поколение. В XX веке годовые темпы прироста мирового населения увеличивались, достигнув своего пика в 2,1% на рубеже 1960-х – 1970-х годов. С тех пор они снижались и к 2020-м годам упали ниже 1%. Эта тенденция имеет мало противодействующих ей сил, так что можно прогнозировать, что в скором времени прирост мирового населения прекратится вовсе.

Хотя темпы прироста быстро сокращаются, мировое население пока что растет, так что поверхностному наблюдателю может показаться, будто рост населения будет продолжаться вечно. Самые оптимистичные предсказания звучат накануне самых трудных перемен. «Скоро память о мальтузианских силах исчезнет, и человечество как целое вступит в новую фазу своего пути» (Галор 2022, с. 274). На самом деле «мальтузианские силы», то есть природные и культурные ограничители численности людей, возвращаются вновь, теперь уже не применительно к отдельным общинам, а применительно к человечеству в целом. Человечество как целое вступает в новую фазу своего развития, в которой его численность не будет расти, рост душевого ВВП будет более медленным, чем это было в последние 200 лет – в фазу обычного самовоспроизводства. Принципиальное отличие обычного самовоспроизводства от простого или расширенного состоит в том, что здесь график душевого ВВП отделяется от графика численности населения, в этом наглядно выражается переход в царство искусственного, в котором масштабы культуры растут независимо от масштабов общества.

Иллюстрация 19. Простое (горизонтальное), расширенное (вертикальное) и обычное (расходящееся) самовоспроизводство (источники данных: до 2010 года – Мэддисон 2012, с. 564-565, 576-577, van Zanden et al. 2014, p. 42, 65; после 2010 года – наши расчеты и сценарный прогноз).

Расширенное самовоспроизводство, увеличение и людей, и смыслов, превращается в обычное самовоспроизводство, при котором население стабилизируется, а смыслы продолжают расти. На иллюстрации 19 показан умеренно оптимистический сценарий, который мы принимаем в качестве нашей исходной гипотезы. Этот сценарий построен на существующих тенденциях: снижении темпов роста населения и темпов экономического роста (см. иллюстрацию 18 в главе 6). Согласно сценарию, численность мирового населения сохранится на том уровне, которого она достигнет после завершения демографического перехода во всех странах мира, то есть 10, или может быть, 11 млрд человек, как это предполагал Сергей Капица: «При завершении демографической революции население Земли достигнет 11 млрд, после чего следует ожидать стабилизации населения нашей планеты» (Капица 2009, с. 35). Стабилизация является скорее оптимистическим вариантом. В действительности население Земли может сократиться, прежде чем станет постоянным.

Ключевой переворот, который совершили индустриализация и урбанизация в воспроизводстве деятельной силы, был переход от ее простого воспроизводства, то есть воспроизводства в повторяющемся масштабе, к ее расширенному воспроизводству, требующему энвестиций, вложений в человеческий капитал. «Не на сохранение и поддержание наибольшего количества жизней ныне существующих людей направлена эволюция, а на максимизацию ожидаемого потока будущих человеческих жизней» (Хайек 1992, с. 227). Каждое поколение коммерческого общества делает два главных энвестиционных выбора: сколько детей заводить и сколько образования им давать.

Развертывание потребностей ведет к тому, что население перебирается из деревни в город, а здесь оказывается в условиях разделения домохозяйства и предприятия, отделения места и времени работы от места и времени потребления. Работник отделяется от семьи и возникает принципиально иное общество. Это общество заводит все меньше детей, отдавая предпочтение не их количеству, а сложности и качеству их деятельной силы. «Потребление становится более существенным элементом уровня жизни в городе, чем в сельской местности» (Веблен 1984, с. 123), снижение рождаемости вызывается демонстративным потреблением:

«Низкий уровень рождаемости в тех слоях общества, на которые накладывается особо настоятельное требование престижных расходов, подобным образом объясняется потребностями стереотипа существования, основанного на демонстративном расточительстве. Демонстративное потребление и последующее увеличение расходов, необходимое для престижного содержания ребенка, составляют изрядную статью расходов, что и является мощным сдерживающим фактором. Он является, пожалуй, наиболее действенным из мальтузианских мер благоразумного сдерживания рождаемости» (Веблен 1984, с. 142).

В традиционном обществе необходимый продукт сводится почти исключительно к физиологическому воспроизводству работников и их детей. В коммерческом обществе необходимая стоимость – это необходимость воспроизвести себя и своих детей не только физически, но и культурно, и при этом в соответствии с постоянно растущим стандартом потребления. «… Если заработная плата неожиданно возрастает благодаря общему развитию промышленности или открытию новых обширных природных ресурсов, то наблюдается и рост населения, но в то же время повышается и психологический стандарт, сдерживающий этот рост» (Найт 2003, с. 154).

Это та точка, в которой расширенное самовоспроизводство подрывает свою собственную основу. Развертывая потребности, оно ведет к постоянному усложнению деятельной силы, удлинению периода детства и, соответственно, сокращению периода деторождения. Необходимость воспроизводства следующего поколения ставит ограничения для повышения сложности нынешнего поколения, а необходимость повышения сложности нынешнего поколения не позволяет ему произвести детей. В ситуации, когда энтропия деятельной силы, как источника труда, растет далеко за пределы простого психофизического воспроизводства человека, живущее поколение вынуждено тратить все больше усилий на то, чтобы развивать свою собственную деятельную силу – и в пределах «детского» возраста, который доходит уже до 30 лет и более, и в пределах «молодости», длящейся до 50 лет – во всем процессе «непрерывного образования», продолжающегося уже по существу до конца жизни. Продолжительность культурного взросления постепенно доходит до пределов детородного возраста, не оставляя времени на рождение и воспитание потомства. Гены подавляются смыслами.

Разрушение большой семьи в ходе индустриализации и урбанизации ведет к снижению рождаемости, а снижение рождаемости ведет к дальнейшему разрушению большой семьи, запуская самоусиливающийся процесс. В городах многодетные семьи экономически неэффективны из-за относительно высокой стоимости образования и медицины (уровень которых задается глобальным стандартом потребления), и вытесняются малодетными семьями, а в малодетных семьях растут затраты необходимой деятельности родителей, поскольку уже нет бабушек и дедушек, тетушек и дядюшек, старших детей (в совокупности именуемых «аллородители»), которые в традиционных больших семьях берут заботу о младших детях на себя. Урбанизация окончательно вырывает людей из природной среды и помещает их в искусственную среду, в которой культурный отбор начинает превалировать над естественным:

«Если естественный отбор поддерживает большие размеры семьи (или настолько большие, насколько позволяют ресурсы), то культурный отбор с искажением престижа может благоприятствовать маленьким семьям, поскольку у людей с маленькими семьями остается больше времени на приобретение социального статуса. Время, которое тратится на воспитание детей, можно потратить на такие вещи, как бизнессделки, достижение правительственных должностей или публикация научных статей. Другие люди с большей вероятностью будут копировать признаки индивидов с высоким статусом, одним из которых может быть норма “иметь маленькую семью”. Таким образом эта норма распространяется в популяции и приводит к меньшим размерам семей» (Месуди 2019, с. 149-150).

Причиной демографического перехода является контроль над рождаемостью, а причиной контроля над рождаемостью является повышение информационной энтропии деятельной силы. Даррелл Брикер и Джон Иббитсон в книге «Пустая планета» (2019) связывают снижение рождаемости с урбанизацией. Урбанизация ведет к тому, что растет стоимость воспитания детей. Кроме того, заводить детей в городе, то есть в промышленной экономике, менее выгодно по сравнению с деревней (то есть сельским хозяйством), где они могут быть работниками. Наконец, урбанизация ведет к повышению статуса женщин, их равноправию и распространению контроля над рождаемостью (Bricker and Ibbitson 2019, p. 17-18). Иными словами, снижение рождаемости связано с накоплением смыслов и увеличением времени, которое необходимо на освоение смыслов – как для родителей, так и для детей. Ограниченность человеческой жизни оказывается главным препятствием на пути расширения капитала, и это препятствие капитал ставит себе сам:

«Одновременно с тем, как капиталистический процесс в силу создаваемых им психологических установок все более подрывает идеалы семейной жизни и снимает внутренние барьеры, которые прежняя моральная традиция воздвигла бы на пути к иному жизненному укладу, он прививает и новые вкусы. Что касается бездетности, то капиталистическая изобретательность постоянно создает все более и более эффективные контрацептивные средства, которые устраняют преграды на пути самого сильного человеческого импульса. Что касается стиля жизни, то капиталистическая эволюция снижает желанность буржуазного семейного очага и обеспечивает альтернативные возможности» (Шумпетер 2008, с. 542).

Вторая группа факторов связана с разрушением традиций: семьи и религии. Разрушение большой семьи, характерной для сельской местности, и традиционной религии снижает социальное давление на потенциальных родителей (Bricker and Ibbitson 2019, p. 50-51). Здесь следовало бы добавить, что разрушение семьи и религии также уничтожает необходимую социальную поддержку для того, чтобы заводить детей. В отличие от родственников и сельской общины, городские друзья и коллеги не требуют от нас завести семью и детей. Однако в городе также нельзя распределить обязанности по воспитанию детей среди широкого круга аллородителей и нет той «подушки безопасности», которую предоставляют сельские и религиозные общины.

Урбанизация ведет к контркультуре, а контркультура ведет к творческому саморазрушению, в том числе в гендерном вопросе. Гендер из биологического «вдруг» становится культурным признаком и теряет всякую связь с самовоспроизводством людей. Умножение гендеров повышает культурное разнообразие, но подрывает биологическую рождаемость. Рост культурного разнообразия, может быть, и ускоряет эволюцию смыслов в коротком периоде, а может быть и нет, поскольку он никак не связан с предприимчивостью, но он понижает долгосрочную конкурентоспособность общества. Контробщества работают против шансов собственного выживания, ведь, перефразируя Докинза, нетрадиционный образ жизни не наследуется генетически.

Бенджамин Джонс в своей работе «Бремя знаний и “смерть человека эпохи Возрождения”» (2009) пишет, что знания возрастают по мере развития технологий, и каждое последующее поколение сталкивается с растущей образовательной нагрузкой. Эту нагрузку можно оптимизировать за счет удлинения образования и большей специализации при разработке новых технологий. Как следствие, увеличиваются затраты как на получение ученой степени, так и на создание команд исследователей и разработчиков, а удлинение обучения и укрупнение команд оказывают негативное влияние на экономический рост:

«Я показываю на большом наборе микроданных, касающихся изобретателей, что возраст первого изобретения, специализация и командная работа увеличиваются со временем. Кроме того, в межотраслевом разрезе специализация и командная работа тем больше, чем глубже область знаний, в то время как возраст первого изобретения на удивление мало отличается в зависимости от отрасли» (Jones 2009, p. 283).

Рождаемость могла бы спасти «революция» в системе образования, которая позволила бы, так сказать, массово «производить» докторов наук к 20-25, а не к 35-40 годам, чтобы они еще успевали после этого родить 2-3 детей. Но до сих пор попытки «производить» вундеркиндов даже штучно наталкивались прежде всего на эмоционально-волевые, а не на рационально-познавательные ограничения, заложенные в природе человека. «Революция» в системе образования требует помощи искусственного интеллекта (ИИ) – например, использования чат-ботов для обучения детей чтению – но лишает ребенка необходимого ему личного общения с людьми. Здесь мы попадаем в замкнутый круг: для создания сложных людей требуются более сложные смыслы (технологии, организации и психологии), а более сложные смыслы требуют для своего создания более сложных людей. Чем больше мы используем чат-ботов, тем больше времени нужно на их производство, тем меньше времени остается на «производство» самих людей.

Нежелание заводить детей связано не только с тем, что человеку в силу социально-культурных причин приходится до 40-45 лет бороться за свою профессиональную и финансовую состоятельность, но и с природными свойствами людей. Повышение алгоритмической сложности смыслов по мере исторического развертывания потребностей ведет к повышению требований ко «входу», на котором работают алгоритмы деятельности, требований к минимальному субъекту. Усложнение субъекта означает усложнение образования. В ситуации, когда психофизиологические свойства людей от поколения к поколению не улучшаются, для достижения необходимой квалификации работнику приходится учиться все дольше, повышается временна?я сложность образовательных алгоритмов.

Повышение сложности образования иногда не вызывается повышением сложности труда. Среди простых профессий, например, курьеров, водителей, заметную часть составляют люди с высшим образованием. Это может быть связано с неэффективностью подготовки кадров, ее несоответствием задачам производства. Но это может быть связано и с тем, что образование требуется не столько для профессиональной деятельности, сколько для повседневной жизни:

«Сегодня кажется, что общественное время сорвалось с петель, потому что нет больше ничего, что отличает труд от остальных видов человеческой деятельности. Таким образом, из-за того, что труд больше не является особой и отдельной практикой, внутри которой действуют специальные критерии и процедуры, абсолютно отличающиеся от критериев и процедур, регулирующих нерабочее время, больше не существует четкой, хорошо различимой границы, отделяющей время труда от внетрудового времени» (Вирно 2013, с. 131). «Наша жизнь уже гораздо сложнее, чем всего-то пять лет назад. Нам нужно использовать гораздо больше источников, чтобы работать, воспитывать детей и даже развлекаться. Число факторов и возможностей, которые необходимо рассмотреть, растет с каждым годом почти в геометрической прогрессии» (Келли 2017, с. 219).

Быт и досуг оказываются сложнее труда, развертывание потребления оказывается более важным мотивом для роста сложности рабочей силы, чем развертывание производства. В конце концов каждому приходится выбирать: увеличивать свою собственную сложность, то есть вкладывать в себя, или заводить детей и энвестировать в них. Если семьи заводят очень мало детей и пренебрегают их развитием, то усложнение деятельной силы родителей не приводит к увеличению сложности общества в целом, ведь следующее поколение оказывается меньше, а то и проще, чем предыдущее.

Снижение рождаемости становится не только следствием социально-культурных процессов, но и инструментом, посредством которого население обеспечивает для себя более высокий уровень жизни. В царстве искусственного живая природа становится предметом политики. Решение о том, рожать или не рожать детей, становится ключевым биополитическим инструментом, с помощью которого население пытается воздействовать на условия своей жизни, государство и элиты. «Парадоксальные характеристики рабочей силы (нечто ирреальное, но то, что, однако, продается и покупается так же, как любой другой товар) являются предпосылкой биополитики» (Вирно 2013, с. 100).

В свою очередь, государство и корпорации прибегают к своей биополитике, к демографическим, миграционным, экологическим и иным мероприятиям, пытаясь повлиять на наличную человеческую популяцию. Впрочем, в условиях капиталистического общества, основанного на наемном труде, запрет абортов и контрацепции и тому подобные меры являются заведомо провальными попытками подавить волю индивидов и принудить их к деторождению. В условиях, когда рост сложности рабочей силы становится условием для существования не только индивидов, но и мирового общества-системы, формальные запреты не могут повлиять на решения относительно рождения и воспитания детей. В этом предельном моменте обнаруживается подлинная слабость системы: рано или поздно условием ее воспроизводства становится прекращение самовоспроизводства людей.

Сокращение населения является негативной тенденцией с точки зрения самовоспроизводства общества. Можно попробовать повысить рождаемость – для этого необходимы упрощение, пауперизация людей, или хотя бы застой в культуре. Например, можно ограничить доступ к образованию и медицине. Очевидно, что этот способ заведомо провальный. Еще один способ сохранить население состоит в том, чтобы организовать иммиграцию из бедных стран. Этот способ имеет двойную цель: не только рост рождаемости, но такой рост, который будет ограничивать или даже снижать стоимость рабочей силы. По существу, этот способ направлен на то, чтобы продлить жизнь капитализма. Он поддерживает высокую норму прибыли, но ведет к деградации общества и социальным конфликтам. Наконец, третий способ может состоять в том, чтобы совместить приемлемый уровень рождаемости с возрастанием смысла. Приемлемая рождаемость означает, что с учетом смертности население не убывает. Для этого необходимо, чтобы дети замещали своих родителей, то есть в семье должно быть не менее двух детей. Когда говорят о том, что в семье должно быть три, четыре и больше детей, то это означает либо, что имеется высокая детская смертность, либо речь идет не о сохранении, а росте населения. Первого не наблюдается, а второе, как мы видели, наталкивается на противоречие между воспроизводством генов и смыслов. В этой ситуации не только рост, но даже стабилизация численности населения, недопущение депопуляции является нетривиальной задачей, решить которую будет трудно.

Четвертая ловушка потребностей и общество досуга

Расширенное потребление вовлекает в себя все более многочисленные поколения, удовлетворяет их возрастающие, но при этом стандартизованные потребности на основе массового производства. Капитал делит и умножает ценности, входящие в стандарт потребления, создает социальную лестницу, по которой должны карабкаться люди – не индивиды, но семьи. Шумпетер говорил, что именно дом, семейное гнездо есть главная движущая сила капитализма, от которого зависит эффективность производственной машины. Семья и дети остаются главной ценностью для капиталиста, на этой ценности основаны базовые мотивы прибыли и накопления капитала. Эффективность капитала невозможна без некапиталистических мотивов – мечты и долга:

«Экономисты далеко не всегда придавали этому обстоятельству должный вес. … Сознательно или неосознанно, они анализировали поведение человека, чьи взгляды и мотивы формируются таким домом, человека, который работает и сберегает в первую очередь для своей жены и детей. Как только дети исчезают с морального горизонта бизнесмена, мы получаем иной тип homo oiconomicus, который заботится о других вещах и ведет себя иначе. Для такого человека поведение прежнего типа представлялось бы совершенно иррациональным даже с позиций индивидуалистической утилитарности. Он утрачивает тот единственный вид романтики и героизма, который только и оставался в неромантической и негероической цивилизации капитализма» (Шумпетер 2008, с. 544).

По мере своей эволюции расширенное самовоспроизводство подрывает собственную основу. С одной стороны, распространяется мировой стандарт потребления, западный образ жизни, который сложился в наиболее богатых социальных категориях и странах и который размывает традиционные нормы и обычаи потребления. В условиях глобализации стандарты потребления получают всеобщее распространение, стирая различия между странами и социальными категориями – если еще не в действительном потреблении, то уже в представлениях об идеальном потреблении.

Когда за деятельную силу нельзя получить ее необходимую стоимость, причем такую стоимость, которая формируется исходя из ее мировой сложности, то человек не воспроизводит ее – и прежде всего заводит меньше или вовсе не заводит детей. В особенности это касается той части необходимой стоимости, которая формируется неоплачиваемыми видами деятельности, осуществляемыми в домашнем хозяйстве. Если семья с детьми в среднем живет заметно хуже, чем семья без детей, то детей заводят меньше.

Возрастание и глобализация смыслов ведут к меньшему деторождению и к разрушению семей, поскольку свои желания люди ставят выше рождения детей: «“Почему это мы должны ставить крест на своих мечтах и обеднять свою жизнь ради того, чтобы на старости лет нас оскорбляли и презирали?”» (Шумпетер 2008, с. 542). Индивиды начинают искать себя, свою уникальность и автономию, свой личный,персональный смысл, стремятся выйти за пределы среднего потребления, подвергают его сначала сомнению, а в конечном счете отрицанию, разрушают саму систему потребностей:

«Истина заключается не в том, что “потребности являются плодом производства”, а в том, что система потребностей составляет продукт системы производства. Это совсем другое дело. Мы понимаем под системой потребностей не то, что потребности производятся одна за другой в связи с соответствующими объектами, а то, что они производятся как потребительская сила, как глобальная наличность в более общих рамках производительных сил. Именно в этом смысле можно говорить, что техноструктура увеличивает свою империю. Система производства не получает в свое распоряжение систему наслаждения (собственно говоря, это не имеет смысла). Она отрицает систему наслаждения и заменяет ее собой, реорганизуя все в систему производительных сил. Можно проследить в ходе истории индустриальной системы эту генеалогию потребления» (Бодрийяр 2006, с. 103).

Расширенное самовоспроизводство создало систему потребностей, его эволюция доводит систему до предела. Что означает, что люди и их материальные потребности достигают пределов, установленных природой самого человека и возможностями среды? Это означает, что материальное потребление больше не может развертываться так, как это происходило при капитализме, оно тормозится по мере того, как растет стоимость энергии в расчете на единицу потребления. Когда индивиды отрицают систему потребностей, они отделяют потребление от производства. Потребление перестает быть элементом системы производства, а человек перестает быть элементом в системе производительных сил. Люди все больше задаются вопросом о разумных пределах материальных потребностей. Необходимые потребности определяют величину необходимой деятельности – то есть массу смыслов, общественно необходимых для воспроизводства человека. Состав необходимых потребностей меняется по мере эволюции общества-культуры: доля социальных и нематериальных потребностей в них возрастает относительно доли материальных потребностей, поскольку удовлетворение материальных потребностей в большей мере ограничено условиями среды, чем удовлетворение потребностей общения и самовыражения. Складывается тенденция к аскетизму, то есть ограничению материального потребления. Демонстративное потребление уступает место игре, потребление вещей уступает место потреблению впечатлений, владение вещами уступает место эмоциональному, аффективному опыту.

Дилемма между заработком и праздностью, которую крестьянин и ремесленник во времена коммерческой революции все чаще решали в пользу заработка, теперь решается заново, на этот раз в пользу досуга. Эта тенденция вновь приходит из верхов коммерческого общества:

«Выше я ссылался на “размывание промышленной собственности”, теперь я должен коснуться “размывания потребительской собственности”. До последних десятилетий XIX века городской дом и дом в деревне повсюду были не просто приятными и удобными оболочками частной жизни высокодоходных групп населения – без них нельзя было обойтись. … В этом, как и в других отношениях, мы переживаем переходный период. Средняя буржуазная семья склонна избегать забот, связанных с содержанием большого дома и большого поместья в деревне, предпочитая небольшие и высокомеханизированные жилища плюс максимум внешних услуг и внешней жизни – в частности, приемы гостей все больше и больше переносятся в ресторан или клуб» (Шумпетер 2008, с. 542-543).

При этом потребление товаров и услуг отнюдь не деградирует, оно лишь замедляется в своем безудержном развитии. Процесс развертывания потребностей и накопления знаний в общем случае сходен с действием храповика: достигнув очередного уровня, потребности и знания уже никогда не возвращаются к прошедшему уровню. Конечно, для отдельного человека или коллектива возможно добровольное опрощение, снижение тех или иных потребностей, но общественно необходимые потребности и знания могут деградировать лишь в ситуации всеобщего коллапса, на это направлена вся суть самовоспроизводства:

«Для большей части людей в современном обществе непосредственным мотивом денежных расходов сверх тех, что необходимы для физического благополучия, является не столько сознательное стремление превзойти других в размере явного потребления, сколько желание держаться на уровне общепринятых требований благопристойности в качестве и количестве потребляемых товаров. Это желание вызывается не какими-то жесткими неизменными рамками, которых нужно придерживаться и выходить за которые ничто не побуждает. Уровень требований подвижен. В частности, он может бесконечно повышаться, как только проходит достаточно времени для привыкания, вслед за всяким повышением платежеспособности, к новым, большим масштабам расходования. Гораздо труднее отказаться от усвоенного размера расходов, чем увеличить их привычные размеры в ответ на увеличение состояния» (Веблен 1984, с. 134).

Но уже одно замедление расширенного потребления имеет огромный эффект, который не сводится к количественным, но имеет качественные последствия. Под удар попадают самые основы – не только потребительство, но и накопительство. Люди больше не хотят зарабатывать и инвестировать, увеличивать возможности для будущего потребления, они хотят прежде всего впечатлений здесь и сейчас:

«Буржуазия работала в первую очередь ради того, чтобы инвестировать, и вовсе не стандарт потребления, а стандарт накопления пыталась она отстоять перед лицом близоруких правительств. С затуханием движущей силы, в качестве которой выступал семейный мотив, временной горизонт бизнесмена сужается, грубо говоря, до ожидаемой продолжительности жизни. И потому у него уже не будет такого желания, как прежде, продолжать зарабатывать, сберегать и инвестировать, даже если бы ему не угрожала опасность того, что весь его материальный интерес будет поглощен налогами» (Шумпетер 2008, с. 544).