Вешние воды Василия Розанова

Розанов, взяв раз за талию, меня повел в показную, парадную комнату; она зарела, как помнится, – розовым; посередине, как трон, возвышалося ложе: не ложное; и приводили: ему поклониться; то – спальня.

Однажды он, смяв меня и налезая, щупал, плевнул вопросом; и я, отвечая, чертил что-то пальцем по скатерти: непроизвольно; он, слов не расслышав, подставивши ухо (огромное), видел след ногтя, чертившего схему на скатерти, и, точно впившись в нее, перечерчивал ногтем, поплевывал: Понимаете! Силился вникнуть; вдруг он запыхался, устал, подразмяк, опустил низко голову, снявши очки, протирал их безглазо, впадая в прострацию; физиологическое отправленье совершилось; не мог ничего он прибавить; мыслительный ход совершался естественной, что ли, нуждою в нем; так что, откапав матерей мыслей, он капать не мог.

Не забуду воскресников этих; позднее на них пригляделся – впервые я к писателю Ремизову; он сидел, такой маленький, всей головою огромной уйдя себе под спину; дико очками блистал; и огромнейшим лбом в поперечных морщинах подпрыгивал из-под взъерошенных, вставших волос; меня вовсе не зная, уставился, как бык на красное; вдруг, закрививши умильные губки, он мне подмигнул очень странно; мне сделалось жутко; и он испугался; сапнувши, вскочил, оказавшись у всех под микиткой; пошел приставать к Вячеславу Иванову:

– У Вячеслава Иваныча – нос в табаке!

И весь вечер, сутуленький, маленький, странно таскался за В. И. Ивановым; вдруг, подскочивши к качалке, в которой массивный Бердяев сидел, он стремительно, дьявольски-цапким движением перепрокинул качалку; все, ахнув, вскочили; Бердяев, накрытый качалкой, предстал нам в ужаснейшем виде: там, где сапоги, – голова; там же, где голова, – лакированных два сапога; все на выручку бросились; только не Розанов, сделавший ижицу, невозмутимо поплескивал с кем-то».

    Андрей Белый[299 - Начало века.]

«В столовой в воскресные вечера был всегда изящно сервирован чай. На столе торты, вино, фрукты. За самоваром обычно сидела жена Розанова – Варвара Дмитриевна или его падчерица – Александра Михайловна Бутягина (автор нескольких талантливых беллетристических произведений). На другом конце большого стола, поджав под себя одну ногу и непрерывно куря, восседал Василий Васильевич… Беседа больше шла около него – с ближайшими соседями по столу. Остальные либо прислушивались, либо вели свои разговоры. Общество у В. В. было достопримечательное: кое-кто из Духовной академии и Религиозно-философского общества, из редакции перцовского «Нового пути», «Мира искусства», а изредка, очень изредка кто-нибудь из «Нового времени»… Встречал я у Розанова Мережковских, Бердяева, Ремизова, Белого, Сологуба, Вяч. Иванова, Бакста, о. Петрова, И. Л. Щеглова[300 - Иван Леонтьевич Щеглов (1/18 января 1865 г., Санкт-Петербург – начало июня 1911 г., там же) – писатель.], Е. А. Егорова[301 - Ефим Александрович Егоров (16/28 декабря 1861 г. – 12 мая 1935 г., Париж) – литератор, переводчик, сотрудник «Нового времени», секретарь редакции журнала «Новый путь» и секретарь петербургских Религиозно-философских собраний.]. Бывала и молодежь, студенты, литераторы: Пяст, Евг. П. Иванов[302 - Евгений Петрович Иванов (7/19 декабря 1879 г., Санкт-Петербург – 5 января 1942 г., Ленинград) – писатель.], Н. Н. Ге[303 - Николай Петрович Ге (1884–1920) – публицист, искусствовед, внук художника Николая Николаевича Ге (15/27 февраля 1831 г., Воронеж – 1/13 июня 1894 г., хутор Ивановский, Черниговская губерния).], музыканты, В. В. Андреев[304 - Василий Васильевич Андреев (3/15 января 1861 г., Бежецк, Тверская губерния – 26 декабря 1918 г., Петроград) – музыкант, основатель первого оркестра русских народных инструментов, виртуоз игры на балалайке.], Б. А. Зак[305 - Музыкант, студент консерватории, учитель музыки детей В. В. Розанова.]. Бывали и просто молодые люди».

    Далмат Лутохин[306 - Далмат Александрович Лутохин (23 сентября / 5 октября 1885 г., Санкт-Петербург – 1942 г., Ленинград) – экономист, журналист, выслан из России в 1923 г., вернулся в 1927 г. при содействии М. Горького.][307 - Воспоминания о Розанове // Вестник литературы. 1921. № 4/5.]

«У Розанова почти не читали своих литературных произведений; но обильно закусывали; долго засиживались за чайным столом, разговаривали – говорил по большей части хозяин… Потом он вел всех или некоторых гостей в кабинет, – тоже очень просторный, тут было много стеклянных ящиков с аккуратно разложенными монетами: журналист по профессии, – в эту пору Розанов считал себя по призванию нумизматом, и ничем больше».

    Владимир Пяст[308 - Встречи.]

«Вспоминаю одно из воскресений, когда В. В.[309 - Розанов.] был особенно в ударе… Разговор был жаркий, перекрестный, причем весь жар проистекал от Розанова, который весь был в потоке мыслей, образов, мимики, жестов. Он так увлекался порою, что впадал в неприличие. «Что? Автономия Украины? – кричал он на девицу, набожно глядевшую ему в рот. – Вот вам автономия!» – и кукиш взлетел к носу девицы».

    Эрих Голлербах[310 - Эрих Федорович Голлербах (11/23 марта 1895 г., Царское Село – 1942 г., Ленинград) – поэт, литературный критик, публицист, автор книги и статей о В. В. Розанове. Во время личного знакомства и переписки с Розановым – студент Петербургского университета.][311 - Встречи и впечатления.]

На расцветших многолюдных воскресениях Розанова было меньше всего литературы. Там кипели споры на религиозно-философские темы… Специальных докладов не проводилось, но обсуждения проходили чрезвычайно живо, во многом благодаря хозяину, который в разговорах на идейные темы был раскован, горяч и непредсказуем. Он буквально фонтанировал оригинальными идеями.

Тогда же и там же оформилась идея придать частным встречам некий общественный характер. Так возникли Религиозно-философские собрания 1901–1903 гг. – встречи богоискательской русской интеллигенции и православной церкви, проходившие в здании Географического общества[312 - Русское географическое общество, учреждено 6/18 августа 1845 г. Высочайшим повелением императора Николая I (25 июня / 6 июля 1796 г., Царское Село – 18 февраля / 2 марта 1855 г., Санкт-Петербург). Одно из старейших географических обществ мира после Парижского (1821), Берлинского (1828) и Лондонского (1830).] у Чернышева моста[313 - Мост Ломоносова (c 1798 по 1948 г. – Чернышев мост; до 1798 г. – Екатерининский мост) – мост через реку Фонтанку. Один из выдающихся памятников мостостроительной культуры города Санкт-Петербурга.].

«Многие мне приписывали инициативу и основание религиозно-философских собраний в Санкт-Петербурге. Это было бы лестно, так как эти собрания (я думаю) сыграли большую роль в движении нашей религиозной мысли. Но правда вынуждает сказать, что этого не было, т. е. что я не принимал участия в этом возникновении. Я даже не помню, как они произошли. Как-то вдруг стали говорить об этом. Кто? Когда? Лица и граница времени путается. Мы говорили. Все говорили. Была очень счастливая пора, по настроению, по взаимному всех ко всем доверию. Но я думаю, внутренно инициатива исходила от Мережковского; и еще правдоподобнее, что первая шепнула ему на ухо его З[314 - Зинаида Гиппиус.]. И уже заставила его закричать (он всегда кричал). Сейчас же поддержал Философов[315 - Дмитрий Владимирович Философов (26 марта / 7 апреля 1872 г., Санкт-Петербург – 5 августа 1940 г., курорт Отвоцк под Краковом, Польша) – критик, публицист, общественный деятель.], – тогда ходивший в прелестном пиджаке и так прелестно себя державший. С ним и Дягилев, но этот не очень (художество). Тут загудел, я думаю, Тернавцев[316 - Валентин Александрович Тернавцев (14/26 февраля 1866 г., село Пришиб, Мелитопольский уезд, Таврическая губерния – 28 августа 1940 г., Серпухов) – религиозный деятель, чиновник Синода.], тоже Егоров, а они вместе уговорили В. М. Скворцова[317 - Василий Михайлович Скворцов (12/24 января 1859 г., село Спешнево, Данковский уезд, Рязанская губерния – 2 мая 1932 г., Сараево), чиновник Синода.] попросить Победоносцева дать licentiam[318 - Дозволение (лат.).]. Победоносцев сказал Плеве[319 - Вячеслав Константинович Плеве (8/20 апреля 1846 г., Мещовск, Калужская губерния – 15/28 июля 1904 г., Санкт-Петербург) – министр внутренних дел с апреля 1902 г.], что он ручается, – и замечательное общество стало действовать, без устава, без официального разрешения, без всякой формы. Отчеты собраний печатались в газетах; там были произносимы впервые за историю существования русской церкви – свободные религиозные речи, свободная и всесторонняя критика состояния и самих принципов церкви. Между тем этот поистине религиозный митинг – настоящий митинг – никем не был разрешен и даже нигде не был зарегистрирован. Необыкновенное его разрешение совершенно свидетельствует о прекрасной доверчивой душе Победоносцева, – и о духе терпимости вообще нашей Церкви, нашего духовенства, в частности, и особенно митрополита Антония[320 - Антоний, Вадковский Александр Васильевич (3/15 августа 1846 г., село Царевка, Кирсановский уезд, Тамбовская губерния – 2/15 ноября 1912 г., Санкт-Петербург) – митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский, член Государственного совета.]. Он прислал сюда своего друга, архимандрита (вскоре епископа) Антонина[321 - Антонин, Грановский Александр Андреевич (21 ноября / 3 декабря 1865 г., село Хоришки, Кабелякский уезд, Полтавская губерния – 14 января 1927 г., Москва) – епископ.]. Антонин был нам всем истинным другом. Мы все его любили и ценили его с проблесками гениальности и порывами безумия ума».

    Василий Розанов[322 - Розанов В. В. Собрание сочинений Когда начальство ушло. М.: Республика, 1997.]

Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний разрешил участвовать в Религиозно-философских собраниях всему черному и белому духовенству[323 - Черное духовенство – неформальное общее название для насельников монастырей, давших обет безбрачия. Белое духовенство (также приходское духовенство) – неформальное общее название для не-монашествующих христианских священнослужителей и церковнослужителей.], всем академическим профессорам и приват-доцентам и, по выбору, студентам Санкт-Петербургской духовной академии. Монахи и белое духовенство сидели справа от председателя, интеллигенция – слева. Здесь часто бывали епископ Феофан[324 - Феофан, Быстров Василий Дмитриевич (31 декабря 1873 г. / 12 января 1874 г., Подмошье, Новгородская губерния – 19 февраля 1940 г., Лимей, департамент Дордонь, Франция) – архиепископ Полтавский, ректор Санкт-Петербургской духовной академии (1909–1910), епископ Санкт-Петербургский и Ладожский (1908), епископ Ямбургский (1909–1910), архиепископ Полтавский и Переяславский (1913), духовник царской семьи после 1905 г.], Андрей Белый, Александр Блок, Евгений Иванов, Валерий Брюсов[325 - Валерий Яковлевич Брюсов (1/13 декабря 1873 г., Москва – 9 октября 1924 г., там же) – поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературный критик и историк; один из основоположников русского символизма.], Максимилиан Волошин[326 - Максимилиан Александрович Волошин, фамилия при рождении – Кириенко-Волошин (16/28 мая 1877 г., Киев – 11 августа 1932 г., Коктебель) – поэт, переводчик, художник-пейзажист, художественный и литературный критик.], Петр Перцов, Павел Флоренский[327 - Павел Александрович Флоренский (9/21 января 1884 г., Евлах, Елизаветпольская губерния – 25 ноября 1937 г. особой тройкой НКВД Ленинградской области приговорен к высшей мере наказания и 8 декабря расстрелян, похоронен в общей могиле расстрелянных НКВД под Ленинградом – «Левашовская пустошь»; по другим данным – расстрельный могильник Лодейнопольского лагеря) – священник, богослов, религиозный философ.]. Сам Василий Розанов своих докладов на Собраниях не произносил, его доклады читали за него другие. Вот его объяснения: «Когда в Религиозно-философском обществе читали мои доклады (по рукописям и при слушателях перед глазами), – я бывал до того подавлен, раздавлен, что ничего не слышал (от стыда)»[328 - Розанов В. В. Уединенное.]. Трагический лоб, пальцы, закрывающие глаза[329 - Волошин М. А. Лики творчества.]… Возражения Розанов собирал, а после писал на них ответы, которые также читал кто-то другой.

«К Розанову льнуло и православное духовенство, несмотря на его жесткие статьи по поводу христианства и Христа… С первого взгляда это кажется странным. Розанов ведь был светский писатель при этом, т. е. интеллигент – слово в духовном мире тогда страшное. Но, во-первых, был не интеллигент, как прочие, пугала из тьмы, которые, мол, никакого Бога не признают, как и благонамеренных журналов: он писал в «Новом времени». Во-вторых (и это особенно для белого духовенства), чувствовалось в нем какая-то семейная теплота. А что он еретик – не беда: еретик всегда может вернуться на правый путь… Так было и дальше, несмотря на жестокие выпады на Собраниях против церкви, духовенства, в особенности против Монашества»[330 - З. Гиппиус. Дмитрий Мережковский.]… «Ну, а другие церковники – приятельствовали с Розановым, прощая резкие выпады по их адресу, вот почему: он, любя всякую плоть, обожал и плоть церковную, православие, самый его быт, все обряды и обычаи. Со вкусом он исполняет их, зовет в дом чудотворную икону и после молебна как-то пролезает под нее (по старому обычаю). Все делается с усердием и с умилением. За это-то усердие и душевность Розанова к нему и благоволили отцы. А еретичность… да, конечно, однако ничего: только бы построже хранить от него себя и овец[331 - Паству.] своих»[332 - Живые лица…]… «Трудность же положения светской стороны в Собраниях была вот в чем: Розанов совпадал – но не всегда, и не во всем, – с линией Собраний. С некоторых сторон он был громадной ей поддержкой и помощью; с другой – он ее искривлял и как бы разрушал. И когда в Собраниях церковники нападали на Розанова огулом, одинаково и на правду его и неправду, тут-то и приходилось трудно: надо было Розанова защищать, но в то же время, защищая линию, – отъединяться от него…»[333 - З. Гиппиус. Арифметика любви.].

    Зинаида Гиппиус

Менялась жизнь В. В. Розанова – менялось его отношение к Санкт-Петербургу!!.. «Трепета души, вдохновения, прямо живого, движущего – в Петербурге больше. Москва есть неискоренимый эстет, и так с самого рождения своего, вечно думающая о том, чтобы все было красиво, процессуально, знаменательно… Совесть – дурнушка, не кокетлива, не нарядлива, хотя исполнена безмерной красоты в своей неубранности. И вот этого гораздо больше, мне думается, в Петербурге. Его легкомыслие легко сбегает, а ответственность в нем чутка. Петербург еще только начал, начинает жить. Великие душевные грезы его сил еще впереди. О Петербурге можно сказать, что Лермонтов[334 - Михаил Юрьевич Лермонтов (3/15 октября 1814 г., Москва – 15/27 июля 1841 г., Пятигорск) – поэт.] раз написал в черновой тетради и слова обвел в рамку: «Россия вся в будущем». И Петербург – весь в будущем. Чиновный его фазис – не все и даже не большая частность… Во всяком случае, это Россия стала чиновна, а не Петербург. В Петербурге Россия только сосредоточила свое чиновничество, как уже в наличном центре»[335 - Петр Великий и Петербург // Новое время. 1903. 16 мая.].

«В 93 году у Николаевского моста, в Петербурге, впервые я увидел настоящих египетских сфинксов. «Из древнего города Фив, поставленные повелением ныне царствующего Государя», – как говорила на них надпись. Они стали уличным украшением – подробностью около «гранита», в который «оделась Нева»[336 - «В гранит оделася Нева; / Мосты повисли над водами; / Темно-зелеными садами / Ее покрылись острова…» (А. С. Пушкин. Медный всадник).]. Самая коротенькая река в мире течет мимо их, как три тысячи лет назад текла самая длинная, и город самый новый из европейских шумит около обитателей самого ветхого в истории города. Однако все эти мысли-сопоставления пришли мне на ум гораздо позднее: при первом же разглядывании меня остановило удивительное выражение лица сфинксов. Как это может проверить наблюдением всякий, – это суть молодые лица с необыкновенно веселым выражением, которое я не мог бы определить выше и лучше, как известною поговоркою: «Хочется прыснуть со смеху». Я долго, внимательно, пытливо в них всматривался, и так как позднее мне случилось два года ежедневно ездить мимо них, то я не могу думать, чтобы обманулся во впечатлении: это были самые веселые и живые из встреченных мною в Петербурге действительно, казалось бы, живых лиц!.. От впечатления веселого, улыбающегося лица я позднее стал переходить к другим их линиям: сложение спины и состав бедер – удивительны по силе и правде. Это как бы фигуры из «Войны и мира» Толстого, перед коими остальные памятники Петербурга (включая статую Фальконета – Петра[337 - Этьен Морис Фальконе (1 декабря 1716 г., Париж – 24 января 1791 г., там же) – французский скульптор. Всю жизнь Фальконе мечтал о создании монументального произведения, воплотить эту мечту ему удалось в России. По совету французского писателя и философа-просветителя Дени Дидро (5 октября 1713 г., Лангр – 31 июля 1784 г., Париж) императрица Всероссийская (1762–1796) Екатерина II, урожденная София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, в православии Екатерина Алексеевна (21 апреля / 2 мая 1729 г., Штеттин, Пруссия – 6/17 ноября 1796 г., Санкт-Петербург) поручила скульптору создание конного памятника Петру I. Эскиз из воска был сделан еще в Париже, после приезда мастера в Россию в 1766 г. началась работа над гипсовой моделью в величину статуи. Отказавшись от аллегорического решения, предложенного ему в окружении Екатерины II, Фальконе решил представить самого царя как «созидателя, законодателя и благодетеля своей страны», который «простирает десницу над объезжаемой им страной». Голову статуи он поручил моделировать своей ученице Мари-Анна Колло (1748 г., Париж – 1821 г., Маримон, близ Нанси), но впоследствии, по-видимому, внес свои коррективы в образ, пытаясь выразить в лице Петра сочетание мысли и силы.]) есть то же, что перед жизненными созданиями гениального художника забытые мною лица из одного, в детстве прочитанного рассказа, от которого я запомнил только заглавие: «Яшка – красная рубашка»[338 - Толстой Л. Н. Царь и рубашка. Сказка («Один царь был болен и сказал:– Половину царства отдам тому, кто меня вылечит.Тогда собрались все мудрецы и стали судить, как царя вылечить. Никто не знал. Один только мудрец сказал, что царя можно вылечить.Он сказал:– Если найти счастливого человека, снять с него рубашку и надеть на царя, – царь выздоровеет.Царь и послал искать по своему царству счастливого человека; но послы царя долго ездили по всему царству и не могли найти счастливого человека. Не было ни одного такого, чтобы всем был доволен. Кто богат, да хворает; кто здоров, да беден; кто и здоров и богат, да жена не хороша, а у кого дети не хороши; все на что-нибудь да жалуются.Один раз идет поздно вечером царский сын мимо избушки, и слышно ему – кто-то говорит:– Вот, слава Богу, наработался, наелся и спать лягу; чего мне еще нужно?Царский сын обрадовался, велел снять с этого человека рубашку, а ему дать за это денег, сколько он захочет, а рубашку отнести к царю.Посланные пришли к счастливому человеку и хотели с него снять рубашку; но счастливый был так беден, что на нем не было и рубашки»).]… Но удивительное влечение к их фигурам и почти волнение при созерцании меня никогда не оставляло и сохраняется до сих пор»[339 - Розанов В. В. Собрание сочинений. Во дворе язычников. М.: Республика, 1999.].

Внимание Розанова не сфокусировалось на архитектуре и памятниках Санкт-Петербурга, в его сочинениях исторические здания, монументальная скульптура, знаменитые дворцы и парки – ничего не значащий фон. Однако все розановские литературно-философские озарения в области секретов Востока (исследования сирийской и египетской культуры любострастия, – как выразится Победоносцев)[340 - РНБ. Ф. 631, № 64.] непосредственно связаны с музеем Императорской Академии художеств[341 - Императорская Академия художеств – высшее учебное заведение в области изобразительных искусств Российской империи, существовавшее с 1757 г. 12 апреля 1918 г. указом Совета народных комиссаров Академия художеств была полностью упразднена, а академический музей перестал функционировать. Высшее художественное училище при Императорской Академии художеств в Петрограде в 1918 г. преобразовано в ПГСХУМ – Петроградские государственные свободные художественно-учебные мастерские. В 1921 г. переименованы в Петроградские государственные художественно-учебные мастерские при воссозданной Академии художеств. В 1922 г. преобразованы в Высший художественно-технический институт (ВХУТЕИН). В 1930 г. ВХУТЕИН реорганизован в Институт пролетарского изобразительного искусства (ИНПИИ). Архитектурный факультет упразднен, его учащиеся были переведены в Ленинградский институт инженеров коммунального строительства (ЛИИКС, бывший Институт гражданских инженеров). В 1932 г. ИНПИИ был преобразован в Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры, которому в 1944 г. было присвоено имя действительного члена Императорской академии художеств Ильи Ефимовича Репина (24 июля / 5 августа 1844 г., Чугуев – 29 сентября 1930 г., Куоккала, Финляндия). Название сохранял до 1990-х гг., когда был преобразован в Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина.], с коллекциями Императорского Эрмитажа[342 - Императорский Эрмитаж (после 1917 г. – Государственный Эрмитаж) – крупнейший музей изобразительного и декоративно-прикладного искусства. Свою историю начинал с коллекции произведений искусства, приобретенных в частном порядке российской императрицей Екатериной II. Первоначально это собрание размещалось в специальном дворцовом флигеле – Эрмитаже (ныне Малый Эрмитаж), откуда и закрепилось общее название будущего музея. В 1852 г. из сильно разросшейся коллекции был сформирован и открыт для посещения публичный музей, расположившийся в специально для этого построенном здании Нового Эрмитажа. Современный Государственный Эрмитаж представляет собой сложный музейный комплекс. Коллекция музея насчитывает около трех миллионов произведений искусства и памятников мировой культуры, начиная с каменного века и до нашего столетия.], с книгохранилищем Публичной библиотеки. Гипсовые слепки со скульптурных произведений древней Греции и Рима (Изящны и мертвы!!)[343 - Розанов В. В. Во дворе язычников.]… Подлинные шедевры античного искусства… Археологические и письменные памятники Древнего Египта…

«Я отпросился у начальства говеть и с энтузиазмом, какого не могу передать, поспешил в понедельник в заветные и с тех пор священные для меня двери Публичной библиотеки, в ее знаменитые, тихие, поэтические залы отделений. В самом деле – это прекраснейшее, религиознейшее (по серьезности) здание в Петербурге. Но что читать? А я страшно торопился. Полочек, шкафчиков специально с Египтом – нет. О! теперь я уже знаю все уголки, где старый египетский аист свил себе гнездо, но тогда не знал. К счастью, помог мне случайно встреченный там знакомый. Да вот длинные красные томы… И я погрузился. В шесть дней недели я не терял минуты; потом – немножко страстной недели, потом – субботы летом (день, свободный от занятий в Петербурге) и среди обычно служебной недели хоть денек скажешься больным – и все сюда, в знаменитые и прекраснейшие отделения. Согрешил, украл у христианского Бога одно говенье и заглянул в Фивские и Гелиопольские святилища[344 - Фивы и Гелиополь – два древнейших и важнейших города в Древнем Египте.]».

    Василий Розанов[345 - Розанов В. В. О писательстве и писателях.]

Василий Розанов стал персоной всероссийского масштаба, но сомнительная репутация никуда не делась… «Нововременец»!!.. и этим все сказано…

«Я настроен против евреев (убили – все равно, Столыпина[346 - Петр Аркадьевич Столыпин (2/14 апреля 1862 г., Дрезден, Саксония – 5/18 сентября 1911 г., Киев) – государственный деятель Российской империи, статс-секретарь Его Императорского Величества (1908), действительный статский советник (1904), гофмейстер (1906). Гродненский (1902–1903) и саратовский (1903–1906) губернатор, министр внутренних дел и председатель Совета министров (1906–1911), член Государственного совета (1907–1911). На Столыпина планировалось и было совершено 11 покушений. Во время последнего, совершенного в Киеве анархистом еврейского происхождения, секретным осведомителем охранного отделения (агентурный псевдоним – Аленский) Дмитрием Григорьевичем Богровым (29 января / 10 февраля 1887 г. – 12/25 сентября 1911 г., Киев), Столыпин получил ранение, от которого через несколько дней умер.] или нет, – но почувствовали себя вправе убивать здорово живешь русских), и у меня (простите) то же чувство, как у Моисея, увидевшего, как египтянин убил еврея[347 - «Спустя много времени, когда Моисей вырос, случилось, что он вышел к братьям своим [сынам Израилевым] и увидел тяжкие работы их; и увидел, что Египтянин бьет одного Еврея из братьев его. Посмотрев туда и сюда и видя, что нет никого, он убил Египтянина и скрыл его в песке» (Библия. Ветхий Завет. Исход. Гл. 2. Ст. 11–12).]».

    Василий Розанов Михаилу Гершензону[348 - Михаил Осипович Гершензон, имя при рождении – Мейлих Иосифович Гершензон (1/13 июля 1869 г., Кишинев, Бессарабская область – 19 февраля 1925 г., Москва) – историк культуры, публицист и переводчик.][349 - Розанов В. В. Террор против русского национализма.]

«Дело Бейлиса[350 - 1911–1913 гг.] имело громадные последствия, – и именно тем, что русские были здесь поражены. Это торжество евреев открыло всем глаза. Множество людей – пусть безмолвно – испугались за Россию. Увидели угрозу будущности России. Во время Бейлиса черта оседлости была как бы снята: они точно хлынули всею массою в Россию; все увидели, что они всем владеют, деньгами, силою, властью; прессою, словом; почти судом и государством. Пережили ужас. И этот ужас чувствовался в каждом дому (домашние из-за евреев ссоры, споры). До Бейлиса не было вопроса об еврее: вопрос был решен в их пользу, и бесповоротно. Только одно правительство задерживало, но оно косно и зло. После дела Бейлиса, когда увидели, что оно сильнее самого правительства и что правительство не может с ним справиться, несмотря на явность правды (Андрюша, очевидно, ими убит), – когда они вывезли с триумфом своего Бейлиса и наградили его покупкой имения в Америке, а господин Виленский[351 - Присяжный поверенный (адвокат в Российской империи при окружном суде или судебной палате) по делу Бейлиса.] тоже выехал за границу: все увидели, что сплоченное еврейство куда могучее правительства в разброде, спорящего и вздорящего. И поняли, что правительство одно кое-что еще защищает и кое в чем сдерживает евреев, общество же – положительная труха».

    Василий Розанов[352 - Розанов В. В. Сахарна.]

«Не нужно звать погрома в Белосток, не надо погрома звать и в Россию: ибо революция есть погром России, а эмигранты – погромщики всего русского, русского воспитания, русской семьи, русских детей, русских сел и городов, как все Господь устроил и Господь благословил».

    Василий Розанов[353 - Не нужно давать амнистию эмигрантам // Богословский вестник. 1913. Март.]

Церковное ослушание[354 - В 1906 г. в Париже на русском языке вышла книга Розанова «Русская церковь и другие статьи».], отталкивающая творческую интеллигенцию розановская дремучая реакционность, более всего проявившаяся в антиеврейских выступлениях в связи с убийством Столыпина и делом Бейлиса[355 - Розанов В. В. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. СПб.: Тип. Т-ва А. С. Суворина «Новое время», 1914. Тираж 3 000 экз. Книга поступила в Главное управление по делам печати между 26 февраля и 6 марта 1914 г. Составлена из статей 1911–1913 гг.], привели к полной общественной дискредитации (кислота в лицо!!) и отлучению на заседании Религиозно-философского общества[356 - 8 апреля 1907 г. состоялось подготовительное, а 3 октября того же года, после утверждения Устава, – первое заседание Религиозно-философского общества, просуществовавшего вплоть до 1917 г.] 26 января 1914 года: «Выражая осуждение приемам общественной борьбы, к которым прибегает Розанов, общее собрание действительных членов общества присоединяется к заявлению Совета о невозможности совместной работы с В. В. Розановым в одном и том же общественном деле»[357 - Записки Санкт-Петербургского Религиозно-философского общества. Доклад Совета и прения по вопросу об отношении общества к деятельности В. В. Розанова. Стенографический отчет.].

«Господа, я не хотел бы в своей очень краткой речи останавливаться на религиозных мотивах. Развивать этого я не буду. Я скажу только, что если Религиозно-философское общество действительно хочет носить имя религии, то вопрос о суде невозможен принципиально, исключение Розанова для нас невозможно, несмотря на то отношение, которое он вызывает в нашей психологии и наших этических чувствах, несмотря на все и quand m?me[358 - Тем не менее (франц.).] исключение его все же невозможно по религиозным мотивам.

В какой мере Религиозно-философское общество признает эти мотивы, остается невыясненным, но я с особенной энергией хотел обратить ваше внимание на то, что писатель вообще не судим и суду не подлежит. Писатель и потомство посмеются над таким судом, если бы он мог состояться; писатель презирает этот суд. Я теперь говорю только о писателе. Что касается Розанова, мы видим в нем человека; но все, выступавшие с попытками обвинения, выступали, я бы сказал, с робостью, даже с нравственной трусостью; говорили, что не человека судят, что не смеют судить человека.

Хорошо, итак, человека мы не судим. Кто же остается, кто осуждается – писатель? Многие говорили: мы судим Розанова-писателя. Вот я и хотел указать, что писатель не судим. Однако остается что-то, и, по моему мнению, подлежащее суду. В Розанове это осталось бы, если бы он был в тесном и настоящем смысле общественным деятелем. Тогда это было бы просто и грубо.

Если бы Розанов устно или письменно высказался буквально так: господа, поднимайте погромы, – если бы он призывал к кровопролитию, тогда подобные призывы выпадали бы из сферы писательской деятельности и подлежали бы суду как заявления, манифестации общественного деятеля, и я тогда первый стоял бы за всевозможное опозорение Розанова.

Но здесь дело иное. Я встречаю с его стороны заявления, может быть, мне непонятные по своей психологической и этической связи, заявления парадоксальные, больше того, отвратительные, внушающие глубокое омерзение, – но если это омерзительное стоит в связи с писательской деятельностью, то здесь мой суд умолкает; писатель, целиком взятый, столь нежный и целостный организм, что разбивать его на части и вырывать их из контекста нельзя. Тогда пришлось бы исключить и Достоевского, и Сологуба, и, конечно, Мережковского исключили бы 100 раз и т. д. Мы исключили бы и Гоголя, если бы жили в эпоху «Переписки с друзьями»[359 - «Выбранные места из переписки с друзьями» (начало 1847 г.) – публицистический сборник Н. В. Гоголя периода «нервического расстройства» и «болезненной тоски». Историк литературы Павел Васильевич Анненков (19 июня / 1 июля 1813 г., по другим сведениям 19 июня / 1 июля 1812 г. и 18/30 июня 1812 г., Москва – 8/20 марта 1887 г., Дрезден) утверждает: «Великую ошибку сделает тот, кто смешает Гоголя последнего периода с тем, который начинал тогда жизнь в Петербурге, и вздумает прилагать к молодому Гоголю нравственные черты, выработанные гораздо позднее, уже тогда, как свершился важный переворот в его существовании».], и прочее, и всякий раз поступали бы смешно и неплодотворно.

Розанов, несомненно, писатель крупный, громадного содержания, писатель, переживающий ту роковую для всякого писателя эпоху, которая проводит его через всевозможные чистилища и унижает иногда до последних унижений. «И меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он»[360 - А. С. Пушкин. Поэт («Пока не требует поэта / К священной жертве Аполлон, / В заботах суетного света / Он малодушно погружен; / Молчит его святая лира; / Душа вкушает хладный сон, / И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он…»).].

Да, он писатель, и потому в моих глазах не подлежит суду. Но, кроме того, он не только писатель; это общественный голос в стране, где имеется величайшая общественная опасность, и мы ее пережили в 1905 году. Когда торжествовало правительство, то оно, пожалуй, проявляло меньше нетерпимости, чем можно было прочесть в обещаниях партий, готовивших себе торжество. Эти партии обещали нам одну страшную нетерпимость, жестокую цензуру, сыск над писателем и т. д. Принципиально нельзя становиться на эту дорогу. Может быть, пройдет немного лет, и мы увидим, что это была слабость, а не истина, – это вопрос о Розанове. Может быть, дело будет идти не о том, чтобы исключить из литературного общества какого-то одного литератора, чтобы сделать демонстрацию, чтобы подчеркнуть то, что было 30 раз подчеркнуто и в чем никто не сомневается. Может быть, через короткое время это будет действительно, и тогда посмотрим, что будут говорить. Тогда, может быть, вспомнят и мои слова те люди, которым в настоящее время это непонятно.

Писателя не должно судить и писателя вовсе не нужно исследовать. Дайте ему амнистию раз навсегда, проявите к нему великодушие или благодарность – как хотите.

Затем, как Розанов исключается? Как Розанов, т. е. разом – и как человек, и как писатель, и как общественный деятель? Мне хотелось только сказать, что общественное мнение, сила его в стране, – это, конечно, залог свободы, но сила общественного мнения обратно пропорциональна принудительности.

Итак, если Розанов вас возмущает, проявите общественное мнение именно в том, в чем оно естественно проявляется, т. е. в формах, которые лишены принудительности. Вы скажете: мы общество, и, значит, наш вотум – общественное мнение. Но это софизм.

Это будет вотум большинства или это будет показатель того, как разделились не только умы, но сердца, и психологии, и совести по вопросу о Розанове.

Нет, общественное мнение покоится на том, о чем говорил проф. Гредескул[361 - Николай Андреевич Гредескул (1864 г. – конец 1930-х гг., Ленинград) – юрист, депутат 1-й Государственной думы, член ЦК партии кадетов. «Мне кажется, что мы имеем полное основание не исключать В. В. Розанова, потому что это мера внешняя. Поэтому я предложил бы этой меры не применять, а прямо и открыто сказать, что, во-первых, мы действиям В. В. Розанова, о которых доложено в докладе, произносим общественное осуждение, мы, каждый в отдельности, и, во-вторых, адресовать к В. В. Розанову ту самую просьбу, которая была адресована ему нашим Советом: чтобы он дал нам возможность не встречаться с ним в стенах этого общества» («Записки Санкт-Петербургского Религиозно-философского общества…»).]. Каждый отлично знает, как ему относиться к Розанову, каждый свободен поступать, как ему подсказывает совесть. К чему непременно эта принудительность, непременно подчеркивание, исключение по такой-то статье? Зачем внесение отвратительных полицейских и судебных навыков в эту свободную сферу, где, казалось бы, мы должны так свободно дышать? Убеждаю вас не исключать Розанова…

А что касается до неодобрения Розанова, то, мне кажется, это было бы риторическим заявлением. Нам говорят: Религиозно-философское общество должно выявить одно лицо, не быть двуликим и двоедушным.

Господа, я боюсь пожелания, чтобы Общество получило одно лицо и одну душу. Я уверен за себя, что у меня есть лицо и душа, также уверен за другого и третьего, кого я люблю, кто мне дорог, знаю колеблющихся, знаю, что они переживают, – но знаю также, что у каждого из них есть свое решение. Однако, если давать Обществу одно лицо и подводить всех под одну линию, это не значит, что Общество получит одно лицо, это значит, что оно обезличится.

Что же будет? Будет нивелировка, какой требуют Мережковский и Совет, и только. Это неладно.

Религиозно-философское общество должно быть многоголосым и многодушным, и, если из этой какофонии голосов, из этого многодушия будет создаваться гармония, при которой хоть и будут различия, но будет торжествовать одна нота господствующая, как, например, ясно слышалось у всех без исключения ораторов осуждение Розанова за эти гнусные выходки и по поводу амнистии, и по поводу Ющинского[362 - Андрей Ющинский (1898 г. – 12 марта 1911 г.) – ученик приготовительного класса Киево-Софийского духовного училища (Дело Бейлиса – судебный процесс по обвинению еврея Менахема Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве).], – тогда родится мнение без принуждения; это будет гораздо полнозвучнее, полнодейственнее, и, главное, будет цветистее. А мы будем иметь спокойную совесть, и нам не будет казаться, что мы жертвы какой-то искусно ведомой, с хорошими целями, но все же тиранической демагогии».

    Вячеслав Иванов[363 - Записки Санкт-Петербургского Религиозно-философского общества…]

«Возмущение всеобщее, никто ничего не понимает, как такая дерзкая мысль могла прийти в голову – исключить основателя Религиозно-философского общества, выгнать Розанова из единственного уголка русской общественной жизни, в котором видно действительно человеческое лицо его, ударить, так сказать, прямо по лицу. И мало ли еще чем возмущались: говорили, что это вообще не по-русски как-то – исключать и многое другое. Какая-то девственная целина русской общественности была затронута этим постановлением совета, и люди самых различных партий, толков и между ними настоящие непримиримые враги Розанова – все были возмущены. Словом, произошло полное расстройство общественных основ этого маленького петербургского муравейника».