Род князей Зацепиных, или Время страстей и князей. Том 1

– Говорят, землю православную отстаивать нужно от свейского короля, постоять за веру православную, оберегать церкви Божии, города и села защищать! – рассуждал отец. – Кто бы не захотел постоять за родную землю? Кто бы с радостью за нее головы не положил? Будто первый раз нам землю свою отстаивать! От татар, ляхов, немцев и от того же свейского короля, от всех отстаивали, ну и теперь готовы! Собирай же рать по обычаю. Я своих зацепинцев всех до одного приведу и сам впереди всех пойду. Договор выполню свято. Ведь князь Григорий Данилыч, удалая голова, предок наш, Данилы Васильевича сын, водил же по договору зацепинскую рать под Казань, хоть и не сидел уже на родном столе, там и голову свою сложил, ну и я не прочь! Но нет! Им не рать нужна, им нужно кабалу утвердить. Видишь, рать прежняя не хороша, не годится. Ополченье им не нужно. Они его не хотят, не требуют. Это старый порядок. А им нужно по-новому. Нужно рекрутчину собрать, в кабальные записать. Ну и записывай кого хочешь, только не князей Зацепиных!

Разумеется, я молчал, так как общего ополчения и народной рати в самом деле не собиралось, а велено было только от волостей, от городов да от общин рекрутов поставлять, подводы готовить и деньги собирать.

Была зима. Мы расположились в каком-то овине на задворках бедной деревушки, по дороге к Смоленску. Одеты мы были в серые зипуны, бараньи полушубки и деревенские лапти. Ночью отец больно прозяб. Мы собрали разного хламу и зажгли. Отец подошел к костру и погрелся. На другой день в сумерки я запасся дровами. Ночью опять зажгли костер. Было холодно. Отец достал серебряную фляжку, золотую чарку, налил романеи и выпил.

– Есть хлеб? – спросил он.

Хлеба не было.

– Нужно бы раздобыть как! – сказал он.

На рассвете я вышел на улицу, поймал мальчишку, дал ему алтын, – а вся деревня-то алтына не стоила, – и сказал:

– Ступай к Федоту и купи на грош хлеба, а копейка тебе за труды будет!

– К какому Федоту? – спросил мальчик.

– Ну вот к тому, что дом-то большой!

– Стало, к Петру! Это у него большой дом, он один и хлеб продает!

– Да, да! К Петру! Перепутал я, должно быть; Федот не продает!

Мальчишка убежал, а мы с отцом сели на завалинку у овина ждать.

Подошли к клети, по другую сторону овина, два мужика.

– Говорю, не в порядке, стало, не в порядке! – сказывал один.

– Да в чем непорядок-то? Рассуждай! – говорил другой.

– А в том непорядок, что вот в запрошлом месяце у меня кринку масла унесли! Ну скажи, кто унес?

– Да ты, може, сам под елку снес, да спьяна-то и забыл! А може, баба сарафан справить захотела, а тебе сказать и не подумала!

– Ишь ты! Как не баба! Ты, пожалуй, скажешь, что кринка сама себя унесла! Ну, а кто у Еремки по лету узду стянул?

– Хватил когда, по лету; да теперь рази лето? Еремка в город ездил, а там лихого народу не занимать стать! А у нас, слава те Господи, ни воров, ни татей не живет.

– Ан живет!

– Живет! Где живет? В твоей голове, что ли?

– Нет, не в голове, а где живет – там и живет!

– И ты видел?

– Коли говорю, так видел.

– Ну скажи где.

– Ну-ка ты, голова, скажи, отчего по ночам из Степанова овина дым идет? Что он, по зимам-то ночью хлеб сушит, что ли?

– Да рази идет?

– Вот третьи сутки кажинную ночь сам вижу, право слово, вижу!

– Да ты по ночам-то звезды считаешь, что ли?

– Нет, я бурку наведать хожу; в закут поставили, так, знаешь, наведывать нужно. Только вот иду и вижу – месячно таково было – дым. Что бы такое? Сперва было спужался, пожар, думал…

Мы с отцом слушали. Отец встал и сказал:

– Довольно, идем!..

Мы не стали ждать мальчика с хлебом и пошли околицей, стараясь ни с кем не встречаться.

– Трех дней провести на месте не дадут! – сказал отец. – Это было его первое слово ропота на нашу скитальческую жизнь.

В Зацепине – узнали мы – какого-то комиссара прислали и двух драгунов. Тот начал там все мутить по-своему и мать очень стеснил, так что ей и весточки к нам переслать нельзя было.

Пожалел отец свое родовое Зацепино.

– Нужно этого комиссара и драгунов его во что бы то ни стало спровадить! – сказал он.

– Что ж, батька, – отвечал я. – Он, сказывают, занял Поликарпову избу, и драгуны с ним. Можно подобраться вечерком попозже, заколотить хорошенько кругом и всю избу вместе с ними спалить. А там и поминай как звали!

– Ну нет! – сказал отец. – Это не дело. Первое, свое добро жечь не приходится, а потом другого пришлют, и все хлопоты будут даром. Да и княгиню мою жаль. Ей и теперь жутко, а тогда совсем со света Божьего сгонят. Пожалуй, еще подумают, что она велела. А я тебе вот что скажу, ну делали, что могли, а коли сила не берет, делать нечего, нужно смириться. Это не значит, что мы волей ярмо принимаем, когда против нас чуть не целое царство идет. Лучше голову дать снять, чем на нищенство весь род обречь. Пойдем к царю!

Царь, однако ж, головы не снял.

– Где был? – спросил он сурово отца, когда тот, потупив голову, молча стоял перед ним, приведенный Яковом Федоровичем Долгоруким.

– На богомолье ходил, за твое царское здравие помолиться! – отвечал отец.

– Что долго?

– По обету пешком ходил, ну а ноги-то не молодые.

Отцу тогда давно за пятьдесят было, а от трудов и огорчений он казался старее.

Царь не сказал ни слова и назначил его к Ромодановскому в совет, а меня рядовым в Преображенский полк в запасную роту записал.

Ромодановский был вельможа умный, нашего рода, Рюрикович, от стародубских удельных князей, и тоже такого колена, которое долго удерживалось принять на себя иго служилых.

С виду он был тоже враг всяких новшеств, но только так вел дела, что все они в царскую руку шли; за то Петр его и любил.

Он сразу понял отца.