УБЫР. Проклятье колдуна

Глава 6. Книжица из развала

После приключения в сквере прошло несколько дней. В школе объявили сбор макулатуры. Он, примерный пионер, принёс свою охапку в школьный вестибюль, вывалил её в общую кучу – и надолго застрял у подножия бумажной горы. Подстрекаемый любопытством книголюба, мальчик рылся и рылся в пыльном развале, покуда не извлёк на божий свет старую брошюру, на обложке которой был изображён мужчина не самого обычного облика.

Мальчику, по его полу, возрасту и интересам, не полагалось разбираться в стилях одежды, он и не разбирался. Но даже он сразу понял, что костюм мужчины более чем старомоден. Сверх того, мужчина обладал ещё тростью и густыми, подвёрнутыми кверху усами. Лицо мужчины также имело некое чрезвычайно несовременное выражение; на нём лежала печать педантичности, благонамеренности и природного добродушия – отчего его настойчиво хотелось именовать «дядечкой». Такой дядечка не мог нигде «работать»: он – служил, и служил не в районном отделе, а – в департаменте. Дядечка никогда бы не сказал: «Куда прёшься?» – он бы с достоинством обронил: «Извольте посторониться, милостивый государь». Однако было похоже на то, что милостивый государь не собирался сторониться, ибо дядечка стоял в боевой позиции, умудряясь при этом оставаться всё тем же добропорядочным чиновником средней руки. Вид его был немного забавен, но при том внушал уважение. Дядечка явно не испытывал никакого страха, он ощущал только праведное возмущение – с примесью неловкости за поведение своего обидчика. Чувствовалось, что и невежливого милостивого государя дядечка вздует с огорчением, но скрупулёзно – с той скрупулёзностью, к которой всегда и везде стремилась его немного ограниченная канцелярская душа. «Ух ты! Дореволюционная?!» – осторожно подумал мальчик, словно боялся спугнуть удачу неосторожным шорохом мысли.

Книжица оказалась вдвойне интересной. Мало того, что это было и впрямь дореволюционное, с «ятями», издание, – это был учебник по приёмам обороны! Во времена его детства, не в пример годам, наступившим позднее, таких изданий в свободной продаже не водилось. Он отнёс книжку домой и листал её весь остаток дня.

В брошюре содержалось около сотни различных приёмов, кулачных и борцовских, доступных обычному человеку, не наделённому медвежьей силой и обезьяньим проворством. Назавтра мальчик соорудил из старого диванного валика некоторое подобие боксёрской груши и приступил к практическим занятиям. Пользу кратких, но дельных советов он почувствовал сразу. Выяснилось, что он не знал самых простых правил: как расставить ноги, чтобы тело обрело нужную устойчивость; как расположить руки, чтобы было удобно и атаковать, и обороняться; как должен обернуться в полёте кулак, чтобы сам бьющий не повредил себе руку. Мальчишка не на шутку увлёкся. За неделю он методично проштудировал всю брошюру. Кроме того, он вытащил на свет божий старые гантели, что с незапамятных времён ржавели в сарае, и, со свойственным отличникам усердием, принялся развивать мускулы. Мускулы оценили его заботу и заметно отвердели. В душе парнишки набухали почки, из которых вот-вот должна была проклюнуться уверенность в себе, но его очень огорчало одно обстоятельство. Все его успехи могли существовать только в уюте родных стен, в сражениях с нестрашным валиком; стоило ему выйти на вольный воздух – и достижения, нежные, как мимозы, тут же увядали. По школьным коридорам он, как и прежде, ходил с робостью.

Так прошёл месяц.

Глава 7. Айболит, Бармалей и странный труп

Когда-то, в конце сороковых годов, Константин Васильевич Руденко и Игорь Николаевич Бредихин учились на одном курсе медицинского института, но вскоре их пути разошлись. Бредихин кое-как протянул первый курс, а перед летней сессией заявил, что официальное образование только портит природный дар врачевателя, оставил вуз и подался в народ. Руденко же благополучно получил диплом хирурга. В институте парни были едва знакомы, потом долгие годы не встречались и легко забыли друг о друге. Однако ближе к старости их жизненные пути, неожиданно для обоих, вновь пересеклись.

В поисках то ли призвания, то ли признания Бредихин прожил не столько бурную, сколько бестолковую жизнь. Что-то всё ездил, плавал, строил, сеял, терял голову от любви и вновь соединялся с потерянной головою – и нигде долго не задерживался, и ничего путного не добивался. На шестом десятке Игорь Николаевич окончательно понял, что достойного применения его широкой натуре уже не найдётся, и, погрустив, встал, наконец, на якорь. Для неслучившегося героя эта гавань была вполне подходящим местом. Отсюда особенно явственно виделась вся суетность и случайность жизненных взлётов и пролётов, так как гавань представляла собою не что иное, как морг судебно-медицинской экспертизы. Здесь, в роли человека битого, испытавшего и познавшего всю тщетность, Бредихин коротал остаток своего века, иронически наблюдая за людским мельтешением и прогрессивно спиваясь. В его внешности ещё угадывалось богатое прошлое. Волнистая шевелюра, когда-то чёрная, как вороново крыло, теперь основательно осеребрилась, но притом оставалась густою. Нос, от природы хищно крючковатый, после случившегося как-то перелома приобрёл совершенно пиратский вид; правую щёку наискось пересекал багровый шрам. Узковатые карие глаза Бредихина уже не сверкали так, как в молодости, однако ж в них иной раз нет-нет да и вспыхивало что-то не до конца укрощённое.

Если Бредихин сознательно отказался от того, чего сроду не имел, то история Константина Васильевича Руденко была совершенно иной. Он прожил обычную трудовую жизнь, не особенно богатую мятежными ветрами и приключениями. Это не значит, однако, что Константин Васильевич скоротал век в мещанском болоте. И в обычной трудовой жизни достаточно простора для исканий, сомнений, для побед над собою и над обстоятельствами. С годами Константин Васильевич стал одним из лучших хирургов города. Он вполне прилично обеспечивал семью – эта ячейка общества располагала просторной квартирой, машиной, гаражом, дачей. Руденко ощущал себя вполне успешным человеком – и редко когда мог отделаться от ощущения, что всю жизнь исполняет какой-то долг, справедливый, но самому ему не нужный. Его мало интересовала дача, ещё меньше – гараж, и совсем никак – машина. То обстоятельство, что дети выросли и стали самостоятельными, Константин Васильевич воспринимал как возможность сбавить скорость житейского марафона. Эти настроения, однако, совершенно не разделялись его супругой. По её мнению, семье столько всего не хватало до планки «всё, как у людей», что возникал чисто научный интерес – и где это она таких людей видала? Завершилось это противостояние тем, что Руденко понял: или он так и будет всю жизнь скакать, повинуясь известному закону возвышения потребностей, или… не будет. Константин Васильевич выбрал второе. Подобно тому, как другие из узкого мирка с боем вырываются на широкие жизненные просторы, Руденко с боем вырвался из просторов в мирок: развёлся с супругой и оставил хлопотливую работу врача. Впрочем, он не изменил медицине окончательно – только перешёл в ту её область, где уже некуда спешить и незачем нервничать. Так, в роли простого санитара, добровольный отставник пришёл в равновесие с окружающей действительностью. Он неспешно смаковал жизнь, полёживал с интересной книгой под уютной лампой, умеренно попивал водочку и любил покалякать о том о сём со своим бывшим сокурсником – нынешним напарником.

В противоположность товарищу, Константин Васильевич обладал самой мирной внешностью: невысоким ростом, жидким венчиком седины вокруг блестящей лысины, небольшой всклокоченной бородкой и близоруким взглядом из-под толстых стёкол очков. Если Бредихин смахивал на Бармалея, то Руденко походил на Айболита, немного обрюзгшего и, говоря по правде, слегка опустившегося, но при том не утратившего наивности и добродушия.

Однако нужно заметить, что сами по себе биографии двух приятелей не имеют прямого касательства к основному течению этой истории. Они, биографии, только поясняют, отчего составление заключения о смерти Прохорчука было отдано на откуп простым санитарам, которые, увы, основательно схалтурили. Не будь этой беспечности, может быть, события развивались бы иначе, и один из этих Диогенов не поплатился бы жизнью. Но – если бы да кабы…

Айболит с Бармалеем стояли перед анатомическим столом и озадаченно смотрели на мёртвое тело. На столе лежал сухой и крепкий старик с раздробленной головой. Веки покойника закрылись неплотно. Форточка в окне была приотворена, ветер поигрывал занавесками и раскачивал лампочку под потолком. Мощный светильник над столом ещё не включали; на лице трупа плясали изменчивые пятна света и тени, и оттого застывшие глаза время от времени жутковато поблескивали. Но, конечно, не эта иллюзия околдовала санитаров, и не вид изувеченного черепа приковал их к месту. Они давно привыкли к подобным зрелищам, к тому же сейчас их защищали бесплотные, но надёжные облачка – облачка винных паров. Картина, страшная для другого человека, Айболиту с Бармалеем говорила только о том, что дела в подлунном мире идут своим порядком: продолжается обычная жизнь, продолжается обычная смерть. Что нарушало естественный ход вещей, так это странная дырка под мышкой у старика.

Отверстие, сантиметров семи-восьми в диаметре, имело правильную, словно циркулем очерченную форму; кожа по краям его аккуратно подворачивалась вовнутрь, будто обёрточная бумага, наклеенная опытным упаковщиком. Нигде ни шрама, ни складки, но самое дикое заключалось в том, что за отверстием темнела пустота, словно бы эту дыру пробили не в человеческой груди, а в барабане.

– Вот тебе и нате, хрен из-под кровати, – пробормотал Бредихин. – Как это его угораздило?

– Что тут думать? Прыгать надо, – отозвался Руденко цитатой из бородатого анекдота. – Давай быстрей вскрывать, ещё же заключение писать надо!

Составлять заключение о причинах смерти санитару никак не положено, это дело эксперта. Но у эксперта нынче выдался юбилей тёщи. Пропускать это мероприятие было нежелательно – по дипломатическим соображениям, а также по причине большого кулинарного мастерства именинницы. Поэтому эксперт, выкатив бутылочку отличного коньяка, попросил Константина Васильевича, квалифицированного медика, выручить – произвести вскрытие и написать черновик заключения. Эксперт, в ясных случаях, уже не раз прибегал к помощи Руденко. Нынешний случай не обещал никаких сложностей, ибо и без вскрытия было понятно, что погибший отнюдь не отравился.

Прохорчук Виктор Сергеевич, 1916 года рождения, и без дурацкой дыры имел веские причины для того, чтобы расстаться с жизнью: множественные открытые черепно-мозговые травмы, обширное кровоизлияние в мозг, травмы мозга осколками костей черепа. В административном кабинете, проявляя признаки нетерпения, товарищей дожидался коньячок – лишнего геморроя совершенно не хотелось. Быстренько проделав для очистки совести положенные действия, Руденко зашил тело. Покуда он набрасывал заключение, где ни словом не упоминалось о загадочном отверстии, Бредихин порезал батон и открыл банку с кабачковой икрою.

Глава 8. Совсем обнаглел

По школьным коридорам он, как и прежде, ходил с робостью, и однажды мальчик понял: если он, в самом близком времени, не отважится на настоящий поступок, то робость возьмёт верх, и все его занятия окажутся бесполезными, а надежды – тщетными. «Завтра!» – сказал он себе… и всей душой прочувствовал мудрость английской пословицы: завтра – не наступает. Или сегодня, или…

От мысли об этом «или» ему стало так горько, что на следующей перемене он бегом выбежал из класса и помчался по школе, высматривая Витю. Второгодник – куда б ему деваться – обнаружился очень скоро. Витя не спеша прогуливался по коридору, и лицо его выражало всегдашнюю наглость и отсутствие определённых планов. Навстречу ему, с поджатыми губами, выступал отличник. Чем ближе подходили они друг к другу, тем больше таяла решимость отличника, и тем назойливее звучал в душе его шепоток: «Давай как-нибудь в другой раз…» Не обрати в ту минуту Витя на него внимания – и, может быть, вся жизнь отличника сложилась бы иначе; но, ни сном ни духом того не ведая, двоечник оставил в тот день свой след в страшных событиях, что свершились спустя многие годы.

Отсутствие планов начинало тяготить лоботряса, и он, только затем, чтоб хоть как-то заполнить пустоту существования, с ленцой отвесил пай-мальчику подзатыльник.

Пай-мальчик побелел от ужаса, но всё же нашёл в себе силы выставить левую ногу вперёд, слегка присесть, и, отведя правую руку чуть назад, резко, с выдохом, направить кулак прямо в нос Вити. В этот миг отличнику до зарезу нужно было хоть какое-то, пусть малюсенькое, чувство успеха, промахнись он – пиши пропало. И – ура! – под костяшками кулака что-то невыразимо приятно смялось и хлюпнуло.

По физиономии грозы школы в два ручья побежала кровь. Сказать, что Витя опешил, значит ничего не сказать. Воспользовавшись замешательством, гордость школы ударила его в грудь – правой, а затем левой рукою, и оба раза – очень больно. Растерялся, испугался хулиган, и сладким, невыразимо сладким был этот испуг для хорошего мальчика. Витя попытался врезать наглецу, вложив в удар всю свою ярость… и отчаяние. Но отличник легко отбил выпад, и лицо его вытянулось от изумления: «Да Витя-то… оказывается, совсем не умеет драться?!»

Потрясённые ученики жались к стенам; встревоженные шумом, из учительской сбегались учителя. На глазах у всей школы Витя, великий и ужасный Витя, размазывал кулаком по лицу кровь… и слёзы. Рядом, с торжествующим и вместе растерянным видом, столбом застыл примерный пионер. И даже на улице слышны были негодующие женские крики: «Витин, Витин! Совсем обнаглел, идиот! Педсовет! Родители! Бандит!»

Глава 9. Девушка и секретарь

Сквозь многолюдный город брела безумная девушка.

Тело её в одну страшную ночь чудом уцелело; а душа, юная доверчивая душа её навеки умерла, растоптанная зверем в человеческом облике и отравленная смрадным его дыханием.

Девушка шла против течения суетливой человеческой реки, словно не видя потока: не ускоряла, не замедляла свой шаг и ни на пядь не уклонялась от прямого пути. Река удивлённо расступалась перед нею. Прохожие отшатывались, освобождая путь, оглядывались вслед тонкой фигуре в странном одеянии и покачивали головами.

Девушка была безумна много дней. Когда-то прекрасное лицо её исхудало и приобрело мертвенный землистый цвет, и без того большие глаза распахнулись во всю ширь, да так и застыли, превратившись в два чёрных колодца. В глубине этих колодцев не виделось ничего: ни страдания, ни мысли, ни надежды. Девушка не узнавала ни отца, ни мать, и ни единого звука много дней не слетало с бескровных губ её.

Девушка брела вдаль, и взгляд чёрных колодцев, сосредоточенный и пустой одновременно, падал на лица встречных мужчин, заставляя их вздрагивать. Но взгляд не задерживался нигде дольше одного мгновения и, едва коснувшись чьих-то черт, скользил дальше. Человек, которого она искала, был уже близко.

Человек не боялся встречи. Он не просто не верил в это событие – он точно знал, что такое невозможно. Статный мужчина с профессорской бородкой твёрдо шагал по улице, с небрежной элегантностью неся дорогой портфель, и вид его выражал интеллигентность, положительность и деловитую озабоченность. Это вполне соответствовало действительности: мало ли забот у примерного мужа, строгого отца, заместителя заведующего кафедрой и секретаря партийной организации факультета.

До начала лекции оставалось двадцать минут, и этого времени обладателю всех вышеперечисленных качеств хватало для того, чтобы не спеша добраться до университета и попутно ещё раз обдумать план занятия. Предстояло повернуть направо; деревья небольшого сквера, подступившие здесь к самому тротуару, не давали видеть то, что происходит за углом. Впрочем, что там особенное может происходить? Кандидат наук миновал поворот и вскользь отметил, что навстречу ему идёт девушка в непривычной для здешних мест одежде: в пёстром халате и в зелёных шароварах. «Наверное, узбечка с базара», – без особого интереса отметил мужчина и вернулся к своим размышлениям. Девушка вдруг остановилась и пристально посмотрела в лицо встречного. Мужчина уловил её взгляд, сбавил шаг и вопросительно глянул на прохожую. Чёрные колодцы полыхнули ненавистью и надеждой; тонкие губы разжались, тихо слетели с них грозные слова – побледнел и затрясся партийный организатор. Узнавание обвалом рухнуло в его душу и, казалось, расплющило и размазало её, как мокрицу. Но чёрные колодцы вновь опустели, вновь замкнулись девичьи уста. Безумная отвела взор – и побрела дальше.

Заместитель заведующего кафедрой вытер испарину со лба. Его всегдашнее самообладание, оглушённое, но не сломленное, с ожесточением выбиралось из-под завала. Брови сошлись на переносице кандидата; на лице его растаяли остатки испуга, и на место их явилось выражение жёсткости, сочетавшейся, как ни странно, с каким-то подобием научного интереса. Преподаватель незаметно огляделся вокруг и пошёл вслед за девушкой.

Глава 10. Тюбетейка

Странная смерть Виктора Сергеевича Прохорчука, 1916 года рождения, произошла, по данным экспертизы, примерно в то же время, что и смерть Воронцова.

Травмы Прохорчука были такими тяжёлыми, что он, по всем медицинским законам, должен был скончаться тотчас после того, как их получил. Однако в квартире погибшего не обнаружилось ни орудия убийства, ни следов борьбы; никакого подозрительного шума соседи тоже не слышали. Предполагаемый убийца вполне, конечно, мог уничтожить следы; но он никак не мог исчезнуть из квартиры, оставив за собой закрытыми все шпингалеты и задвижки – на двери, на окнах, на форточках. Приходилось выбирать между тремя чудесами. Первое: преступник, перейдя в газообразное состояние, улетучился через вентиляционную решётку в туалете. Второе: погибший поскользнулся, крайне неудачно ударился обо что-то твёрдое – например, о батарею – тщательно вымыл роковой предмет, навёл в комнате порядок и только тогда уже, со спокойною совестью, помер. Третье: погибший был невероятно живуч и сумел донести свою изувеченную голову до дома. Более вероятным – точней сказать, не столь невероятным – выглядело последнее предположение, особенно – в сочетании с данными о том, что в ту же ночь неизвестный пожилой человек действительно получил ранения головы.

Следствию предстояло проверить два предположения: Прохорчук убил Воронцова; Прохорчук – тот страшноватый старик, что попался на глаза случайным свидетелям. В деле, и без того секретном, возникло новое неудобство. Прохорчук при жизни имел хорошую репутацию. Если бы выяснилось, что он оказался преступником, то надлежало принять все меры против огласки этого факта. Преступления желательно было раскрыть, не привлекая опасно большого числа свидетелей. Оттого следствие двинулось бочком и криво: начало? не с подростков, а со старухи и фрезеровщика.

Бабка вошла в морг с заметным воодушевлением, однако перед столом принялась кокетничать: закрыла лицо руками и заявила, что «не в жисть не глянет на такие страсти». Когда её наконец уговорили посмотреть на погибшего, свидетельница, с не вполне убедительным ужасом, взялась причитать: «Господи, что делается-то, что делается!» После чего заявила, что определённо видела другого человека.

Сысоев напомнил ей, что живого человека она видела лишь издалека и мельком, к тому же облик людей после смерти, особенно насильственной, зачастую сильно меняется. Но бабка стояла на своём: «Я ж вам говорю, тот был в тюбетейке!» Майор уведомил её, что тюбетейки, а равным образом и головные уборы всех прочих разновидностей, не относятся к числу особых примет. В это, конечно, непросто поверить, но бывали случаи, когда в один день человека видели в кепке, на другой – с непокрытой головою, а на третий – в ушанке. Свидетельница посмотрела на него с сожалением, как на непутёвое дитя: да тот же, другой – чурек, раз в тюбетейке. Майор потратил ещё некоторое время, выясняя, в самом ли деле неизвестный мужчина принадлежал к какой-то азиатской национальности, или же это впечатление сложилось у бабушки под магнетическим воздействием тюбетейки? Но старуха божилась: «Да, натуральный бабай узкоглазый». С тем её и отпустили.

Фрезеровщик явно чувствовал себя не в своей тарелке, но старался не подавать вида. Он деловито всматривался в лицо погибшего и наконец неуверенно покачал головой:

– По-моему, не он.

Сысоев осведомился, насколько свидетель уверен в своём отрицании. Мужчина также напирал на то, что предъявленное ему тело принадлежало человеку европейского происхождения, тогда как ранее свидетель видел человека иных кровей.

– Мне всё-таки показалось, что вы не очень уверены. Долговато всматривались…

Мужчина, кажется, смутился и, отчего-то немного виновато глядя на майора, сказал:

– Да я вижу, что не тот, только как-то…

– Как-то – что?

– Да вроде что-то есть похожее. – Свидетель помешкался и досадливо махнул рукой: – Да нет, что я людей путаю! Не он это. Тот азиат был. Точно!

Свидетели, особенно фрезеровщик с его колебаниями, не убедили Сысоева окончательно. Он не мог отделаться от мысли, что два попадания в одну воронку – то есть сведения о двух жутковатых старичках – это многовато. Даже если помнить о том, что часть попаданий представляет собою не твёрдые факты, а мимолётные впечатления и смутные предчувствия. Василий решил наведаться в жилище погибшего и побеседовать с его соседями.

Иногда кажется, что теория вероятности не так беспристрастна, как ей положено быть. Она втайне сочувствует тем, кто упорно ищет, и негласно подбрасывает им якобы случайные удачи. Едва Сысоев вошёл во двор, где жил покойный учитель, как услышал радостный детский крик: