Русская нация в ХХ веке (русское, советское, российское в этнополитической истории России)

Критикуя подобные воззрения (особенно выводы для практической политики), Сталин говорил 5 августа 1927 года, что Ленин призывал к развитию национальной культуры в национальных областях и республиках, а Зиновьев «думает теперь перевернуть все это, объявляя войну национальной культуре». А для пущей важности было добавлено: «То, что здесь наболтал Зиновьев о национальной культуре, следовало бы увековечить для того, чтобы партия знала, что Зиновьев является противником развития национальной культуры народов СССР на советской основе, что он является на деле сторонником колонизаторства»[185 - Сталин И. В. Соч. Т. 10. М., 1949. С. 70.].

Союзный центр с момента образования СССР опасался образования полноправных органов власти в РСФСР и более всего – появления русской республики в союзном государстве. Однако вопрос о них в силу явных противоречий в национально-государственном устройстве СССР не терял актуальности на протяжении всей его истории.

В 1925 году вопрос о национальной организации русских возник в связи с преобразованием РКП(б) в ВКП(б). 15 декабря на пленуме ЦК предлагалось сохранить РКП(б) путем образования русской или российской парторганизации по образцу аналогичных организаций в других республиках. Если И. В. Сталин уходил от положительного решения этого вопроса, полагая, что это будет «политическим минусом», то Л. Д. Троцкий без обиняков заявил, что создание русской ли, российской ли парторганизации осложнило бы борьбу с «национальными предрассудками» у рабочих и крестьян и могло стать «величайшей опасностью»[186 - См.: Наше Отечество. Опыт политической истории. М., 1991. Т. 2. С. 155–157.]. Позднее он пояснял: «Федеративный строй советской республики представляет собою компромисс между централистическими потребностями планового хозяйства и децентралистическими потребностями развития наций, угнетавшихся в прошлом»[187 - Троцкий Л. Независимость Украины и сектантская путаница // Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1939. № 79–80. С. 26.]. Русский народ, по Троцкому, к таковым не относился.

«Ванька прет. Остановить наступление русского Ваньки»

Чаще всего противоречия в отношениях между народами СССР обнаруживали себя при составлении бюджетов (роспись денежных доходов и расходов), составляемых для государства и местных органов управления на предстоящий год (годы). Особой остроты столкновение интересов по бюджетным вопросам приобретало в сложной по устройству РСФСР. Из-за низкого уровня экономического развития, отсутствия промышленных отраслей, являющихся источниками национального дохода, национально-государственные образования РСФСР в первые годы существования СССР имели крайне скудную финансовую базу. Большую часть в их «доходах» составляли дотации. 29 декабря 1924 года ВЦИК и СНК РСФСР утвердили Положение о государственном субвенционном фонде для финансирования местных бюджетов[188 - Чеботарева В. Г. И. В. Сталин и партийно-советские национальные кадры // Вопросы истории. 2008. № 7. C. 7.]. Фонд был создан для оказания помощи автономным республикам, областям и губерниям Российской Федерации в интересах их социально-экономического развития. В 1925–1931 годах субвенции (целевые государственные пособия) были основным источником пополнения местных бюджетов, позднее этим источником стали отчисления от государственных доходов и налогов.

«Положение о бюджетных правах автономных советских социалистических республик», принятое 21 апреля 1925 года, мало устраивало руководителей автономных республик, поскольку они не могли существенно влиять на размеры субвенций. К примеру, при рассмотрении проекта государственного бюджета в октябре 1925 года на сессии ВЦИК XII созыва лидеры республик отмечали, что национальная экономика и культура финансируются в недостаточной степени, потому что большей частью союзного бюджета пользуются русские губернии и области Российской Федерации[189 - Там же. С. 8.].

Несогласным с распределением бюджетных средств возражал Д. Б. Рязанов, директор Института К. Маркса и Ф. Энгельса. Он говорил: «Все республики должны знать, что РСФСР приносит громадные жертвы в пользу СССР, приносит эти громадные жертвы тогда, когда крестьянство РСФСР находится в худшем положении, чем крестьянство остальных членов Союза ССР. И не только крестьянство, это надо подчеркнуть». Рязанов осудил «увлечение местническими интересами» и призвал освободиться от «местного, иногда отдающего кулачеством, патриотизма районов, губерний, областей… Осознавая свои обязанности перед местами, – сказал он, обращаясь к членам ВЦИК, – вы должны помнить, что еще выше ваши обязанности перед СССР, перед пролетариатом всего мира и перед будущими судьбами Советской Социалистической Республики»[190 - Там же. С. 14.].

Участники собрания не замедлили выступить с протестом против такого понимания интернационализма и заявления о том, что помощь автономиям приносится «на горбе русского крестьянина». «РСФСР и СССР не из филантропических соображений помогают друг другу», взаимопомощь направлена «на то, чтобы вызвать подъем производительных сил отсталых районов… чтобы мы вышли из бедного состояния. Тов. Рязанову, как известному комментатору марксизма, должно быть известно, что с уничтожением экономического неравенства уничтожится и политическое неравенство. И национальный антагонизм в том числе»[191 - Там же. С. 9.], – напоминал Дж. Галли, инструктор ВЦИК.

Причину недостаточных темпов преодоления экономического неравенства депутаты усматривали в нарастающей централизации в управлении страной и в усилении великодержавного шовинизма в политике Центра. Созванное 12 ноября 1926 года по инициативе заместителя председателя СНК РСФСР Т. Р. Рыскулова «частное совещание националов – членов ВЦИК и ЦИК СССР и других представителей национальных окраин» было призвано найти способы преодоления этих негативных тенденций.

В докладах на совещании выявилось немало противоречий во взаимоотношениях Центра и автономий. Рефреном повторялись заявления о том, что централизация ужесточается; постановления, принятые на сессиях ВЦИК, остаются на бумаге. У. Д. Исаев, председатель СНК Казахской АССР, заявил, что решения X, XII съездов партии не проведены в жизнь; развитие автономных республик и областей идет «значительно медленнее, чем русской части Федерации»[192 - Чеботарева В. Г. И. В. Сталин и партийно-советские национальные кадры // Вопросы истории. 2008. № 7. С. 13.], что связано это с проявлениями шовинизма в деятельности отдельных работников центральных наркоматов. При обсуждении вопроса, как всему этому положить конец, родилась идея о выделении из состава Российской Федерации «Русской республики». Представлялось, что это позволит покончить с шовинистическими проявлениями со стороны бюрократии, засевшей в центральных наркоматах.

М. В. Шевле, представитель Чувашской АО при Президиуме ВЦИК, причину «ненормальных отношений» автономий с русской частью РСФСР видел в том, что «построение Российской Федерации устарело». За образец устройства предлагалось взять ЗСФСР, в которой республики самостоятельны, в то время как в РСФСР «каждая автономная республика противопоставляется ряду русских губерний». «Единственно правильным решением этого вопроса, – полагал Шевле, – была бы такая организация РСФСР, при которой русская часть Федерации представляла одну административную единицу, иначе говоря, “Русскую республику”»[193 - Там же.]. В частности, в этом случае не было бы необходимости Наркомпросу подчинять себе наркомпросы автономных республик.

Обсуждалась и другая распространенная идея – о выходе автономий из состава РСФСР и включении их в СССР в качестве союзных республик подобно Украине и Белоруссии. Вспоминали и о проекте, составленном заведующим отделом национальностей ВЦИК С. Д. Асфендиаровым для Политбюро, о преобразовании автономных республик в союзные, автономных областей в автономные республики. Реализация этих идей, как отметил председатель Совнаркома Башкирской АССР М. Д. Халиков, логически тоже вела к созданию «Русской республики», поскольку, «если все автономии выйдут из РСФСР, возникнет “Русская республика”»[194 - Чеботарева В. Г. И. В. Сталин и партийно-советские национальные кадры // Вопросы истории. 2008. № 7. С. 16.].

Выступающие соглашались, что государственная национальная политика неудовлетворительна, но не спешили признать ее в корне неверной. Шовинистические проявления со стороны центрального аппарата управления объяснялись влиянием нэпа. «Растет активность крестьянства, мелкой буржуазии, – говорил председатель Совнаркома Дагестанской АССР Н. П. Самурский, – и это вызывает великодержавный… и, соответственно, местный национализм». Усиление «экономической мощи великорусского крестьянства на базе частичного восстановления капиталистических отношений в деревне вызывает развитие великодержавного шовинизма, а переход бывших угнетенных народов от родового племенного быта к национальному существованию ведет к росту местного национализма»[195 - Там же. С. 14.]. Подлежащая решению проблема была изложена Самурским в рискованной формулировке: «Как приостановить, фигурально выражаясь, наступление “Ваньки” и контрнаступление, скажем, “Османа”?» Разъясняя, почему «Ванька прет» (то есть недоволен условиями жизни, положением в обществе, на производстве, добивается перемещения на лучшие позиции в отношениях с представителями национальных меньшинств), Самурский говорил: «“Ванька” культурнее, экономически мощнее, сумел быстрее восстановить свое хозяйство, чем “Магомет” или “Осман”… Разумеется, восстановительный, созидательный процесс идет и в автономных республиках, но по сравнению с тем успехом, который достигнут в губерниях, он ничтожен. Я бы сказал, что автономные республики живут в XVII или XVIII веке, а центральные губернии – в XX… С улучшением экономического состояния русского крестьянства мелкобуржуазные влияния оказывают свое действие на советский аппарат, который, в свою очередь, начинает давить на автономные республики, возникают бюрократические извращения на почве национальной политики»[196 - Там же. С. 15.].

Решения этих извращений на пути создания «Русской республики» Самурский не видел. Он предложил участникам совещания: «На минуту забудем, что мы – интернационалисты… и подойдем к этому с точки зрения наших национальных интересов. Я утверждаю, что, если мы решим это, мы потеряем все завоевания, которые наша партия имеет в национальном вопросе. (Голоса: «Правильно!») Потому что единый русский кулак сильнее вас ударит… Вы не выиграете! Что произойдет?.. Возьмите Татарскую республику, там 49 % населения – русские. Возьмите Крым, там большая часть населения русские. С Казахстаном, который, может быть, больше всех имеет право стать независимой республикой, случится то же самое, то есть из всех республик, в которых 30–40 % населения – русские, естественно, русские присоединятся к Русской республике… Сможете ли вы тогда защитить свои автономные права, о которых мы так много говорим?.. Не сможете. Этим вы еще больше усилите национальный антагонизм и осложните положение в СССР и РСФСР. Автономии потеряют не только политически, но и экономически… Вы совершаете величайшую ошибку, поднимая вопрос о “Русской республике”»[197 - Чеботарева В. Г. И. В. Сталин и партийно-советские национальные кадры // Вопросы истории. 2008. № 7. С. 16.].

Перед участниками «частного совещания» была нарисована мрачная перспектива: «Чем скорее мы отойдем от Российской Федерации, тем больше русский шовинизм усилится и, следовательно, местный сепаратизм… Выход из РСФСР автономных республик и переход в разряд союзных, с выделением особой, чисто великорусской республики… должен быть решительно отвергнут… Такое решение поведет не к ослаблению национального антагонизма, а к усилению великодержавного шовинизма в “Русской республике”, лишенной национальных компонентов… Оставшиеся в национальных республиках русские, стремясь воссоединиться с выделенным ядром, будут раздирать территориально организм национальных республик… Татария, Башкирия, Крым окажутся в невозможном положении»[198 - Там же.].

Н. П. Самурский обращал внимание национальных руководителей на экономические выгоды нахождения автономий в составе РСФСР и союзного государства. Пока окраины догоняют более культурные и сильные в экономическом отношении центральные губернии, сказал он, до тех пор русский рабочий класс обязан оказывать соответствующую поддержку автономиям, то есть до преодоления фактического неравенства. Самурский обратился к лидерам автономий с вопросом: «Если вы отделитесь, вы будете получать поддержку? Сумеете ли вы защитить политическую независимость? Нет… потому, что вы окажетесь в ничтожном меньшинстве»[199 - Там же.]. То есть самоопределение русского народа расценивалось как шовинизм, а самоопределение других народов – как необходимое условие их национального развития. Национальные интересы русских в автономных образованиях попросту игнорировались.

Критикуя идею об образовании «Русской республики» и выходе автономий из состава РСФСР, Н. П. Самурский отметил мудрость руководителей Дагестана, который «60 лет боролся с царизмом; по географическому положению и политическому весу легко мог войти в СССР в качестве независимой республики, тем более что население состоит из кавказских народностей (русских не наберется и 5 %)», но «мы этот вопрос не ставили и не поставим потому, что это не в интересах Дагестана»; путь решения вопроса – «не в ликвидации Российской Федерации, не в выделении автономных республик в независимые, а в теснейшем сплочении автономий с Великороссией». Руководители национальных республик были призваны «сильнее объединиться с РСФСР, внести дополнения и уточнения в Конституцию, укрепить свое положение в центральных наркоматах и во ВЦИК»[200 - Чеботарева В. Г. И. В. Сталин и партийно-советские национальные кадры // Вопросы истории. 2008. № 7. С. 16.].

Мнение Н. П. Самурского разделял председатель Совнаркома Башкирской АССР М. Д. Халиков. Полную солидарность с ним выразил также У. Д. Исаев, председатель СНК Казахской АССР: «Постановка вопроса о выделении “Русской республики” не выдерживает никакой критики с точки зрения партийной программы. Российский пролетариат провозгласил свободу и равенство всех ранее угнетавшихся наций, российский пролетариат дал возможность выделиться в автономии для хозяйственного и культурного развития. Теперь, когда эти национальности значительно выросли в хозяйственном и культурном отношении, ставить вопрос о выделении “Русской республики” – значит отказаться от интернационализма; это узко-националистическая, шовинистическая тенденция… не говоря уже об экономической невыгодности этого вопроса для национальных республик, которые вследствие своей отсталости все-таки в финансовом отношении по большей части живут за счет поддержки русской части РСФСР. Это – буржуазно-националистический уклон в наших краях»[201 - Там же. С. 16.].

Председатель ЦИК Казахской АССР С. М. Мендешев мрачно заметил, что от образования «Русской республики» «малочисленным национальностям лучше не будет», и выдвинул перед коллегами задачу: «Мы должны говорить об организации жизни национальностей не только в связи с тем, что надо бороться с “русским Ванькой”, а потому, что необходимо обеспечить права национальных республик и областей, их участие в планировании и регулировании хозяйства и в связи с этим усилить их влияние на ведомства»[202 - Там же. С. 17.].

На совещании возобладало мнение Самурского: перспектива выхода автономных республик из Российской Федерации, обретения ими статуса союзной республики, образования чисто великорусской республики должна быть решительно отвергнута, ибо «приведет не к ослаблению национализма, а к усилению его». Наиболее действенным для разрешения противоречий между русским Ванькой и мусульманским Османом посчитали предложение Ю. А. Абдрахманова, председателя СНК Киргизской АССР: для урегулирования взаимоотношений национальных республик и областей с основной частью русского населения нужно идти не по пути организации русской единицы, а по пути расширения правовых полномочий республик и областей[203 - Чеботарева В. Г. И. В. Сталин и партийно-советские национальные кадры // Вопросы истории. 2008. № 7. С. 14.].

На том и порешили. На протяжении второй половины 1920-х и в 1930-е годы оказание финансовой помощи автономным республикам и областям оставалось важной составляющей государственной бюджетной политики. Реальный бюджетный федерализм не был в интересах «националов». Если бы каждое национально-государственное образование существовало на началах бюджетной автономии, то «выравнивание наций» стало бы невозможно. Поэтому Советская Россия, финансировавшая молодые национальные республики с начала своего существования, продолжала делать это и в последующем. Доля собственных доходов в их бюджете составляла незначительную часть, бюджет сводился при помощи дотаций. В 1930 году дотации в бюджете Карельской АССР составляли 61 %, Чувашской АССР – 65 %, Якутской АССР – 63 %[204 - Там же. C. 22.]. Бюджетные расходы в республиках Средней Азии и Казахстана за первую пятилетку на 50–85 % покрывались за счет средств, получаемых из центра страны, в Киргизии – на 96,3 %[205 - Грошев И. И. Сущность национальной политики КПСС. М., 1982. С. 201; см. также: Ожукеева Т. О. Роль РСФСР в выравнивании уровней развития советских республик. Фрунзе, 1989.].

В январе 1927 года по инициативе отдела национальностей при Президиуме ВЦИК РСФСР было созвано Первое Всероссийское совещание по работе среди национальных меньшинств. На нем речь вновь зашла о статусе русского народа. Однако своеобразным рефреном совещания, главной озабоченностью собравшихся снова стали фраза «Ванька прет» и необходимость «бороться с русским Ванькой». Выдвижение вопроса о русской республике признали нецелесообразным на том основании, что это могло иметь худшие последствия для «мелких национальностей». О том, нужно ли это русскому народу, никто не говорил. Совещание в очередной раз показало, что «самостоятельным субъектом национальной политики русские не выступали, являясь преимущественно объектом большевистских экспериментов»[206 - Кулешов С. В. Неучтенный великий народ // Родина. 1994. № 8. С. 12.].

Такие настроения, сформировавшиеся в начале советского периода отечественной истории, со временем приобрели силу предрассудка. В 1990 году, когда возникла одна из первых идей будущего Основного закона государства, в Конституционной комиссии было выдвинуто предложение о создании наряду с национально-территориальными образованиями еще примерно столько же «русских» федеральных единиц и все эти единицы назвать республиками. Образцом выступали, конечно, известные федерации – соединенные штаты (Америки, Бразилии, Мексики), по-русски – соединенные государства (республики). «Я до сих пор не знаю, как мы после этого остались живыми, – вспоминает один из участников событий тех лет. – Потому что, с одной стороны, на нас набросились представители республик, те, кого мы называем этнократией, которые не желали даже мысли допустить о том, что какие-то другие единицы могут иметь одинаковый статус с республиками. А с другой стороны, краевая, областная бюрократия тоже очень боялась за свое положение, потому что, если число краев и областей уменьшить, значит, кто-то вылетит с руководящего кресла»[207 - Страшун Б. Кое-что о российском федерализме // Российский бюллетень по правам человека. 1999. № 12. С. 21.].

История образования и последующего развития Союза ССР показывает, что русские национально-государственные интересы были, по сути дела, принесены в жертву интересам призрачного Мирового СССР и национализму «угнетенных» народов бывшей царской России. Сталин должного упорства в отстаивании своего «плана автономизации» для СССР не проявил, хотя, как довольно отчетливо представляется с высоты сегодняшнего дня, его реализация создавала бы лучшие предпосылки для последующей оптимизации системы межнациональных отношений в стране[208 - См.: Жуков Ю. Н. Тайны Кремля. Сталин, Молотов. Берия. Маленков. М., 2000. С. 92; Медведев Ж. А., Медведев Р. А. Неизвестный Сталин. М., 2001. С. 272–273.]. Осуществить же принцип «вместе и наравне» в отношении всех народов СССР, включая русский, ленинским планом не предусматривалось с самого начала. К сожалению, ни при образовании СССР, ни позже у русских национальных интересов квалифицированных защитников не оказалось[209 - См.: Чалидзе В. Национальные проблемы и перестройка. Benson; Vermont, 1988. С. 90.].

Официальная идеология вплоть до конца 1920-х годов исходила из тотального осуждения дореволюционной истории страны. Русскому народу навязывалась мысль, что до революции у него не было и не могло быть своего отечества. Россия именовалась не иначе как тюрьмой народов, русские – эксплуататорами, колонизаторами, угнетателями других народов. Патриотизм как таковой приравнивался к национализму – свойству эксплуататоров и мелкой буржуазии. Руководство страны призывало искоренить национализм в любой его ипостаси. При этом главная опасность виделась в великодержавном (великорусском) национализме, местный национализм до некоторой степени оправдывался.

«Надо дать национальным культурам развиться»

С утверждением у власти Сталина как единоличного политического лидера его представления о процессах в национальной сфере жизни общества приобретали все большее значение. С его именем связывалось классическое определение нации, представления о новых, советских нациях. Общечеловеческая культура, к которой идет социализм, изображалась им как пролетарская по содержанию и национальная по форме. Переход к такой культуре мыслился происходящим в порядке одновременного развития у национальностей СССР культуры национальной (по форме) и общечеловеческой (по содержанию). Сталин внес успокоение в национальную среду дискредитацией положения о том, что в СССР уже за период социалистического строительства исчезнут нации. Особенно воодушевляющей для «националов» стала установка, согласно которой, период победы социализма в одной стране будет этапом роста и расцвета ранее угнетенных наций, их культур и языков; утверждения равноправия наций; ликвидации взаимного национального недоверия; налаживания и укрепления интернациональных связей между нациями.

В наиболее общем виде диалектика национального вопроса представлена Сталиным 27 июня 1930 года в политическом отчете ЦК XVI съезду партии: «Надо дать национальным культурам развиться и развернуться, выявив все свои потенции, чтобы создать условия для слияния их в одну общую культуру с одним общим языком в период победы социализма во всем мире. Расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме, и по содержанию) культуру с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире и социализм войдет в быт, – в этом именно и состоит диалектичность ленинской постановки вопроса о национальной культуре»[210 - Сталин И. В. Соч. М., 1949. Т. 12. С. 369.]. Таким образом, выходило, что в обозримой исторической перспективе национальным культурам не угрожало ничего, кроме «расцвета». Всю совокупность сталинских теоретических новшеств, как и национальную политику второй половины 1920-х годов, можно расценить как вынужденную уступку националам и национальным предрассудкам[211 - Сталин И. В. Соч. М., 1947. Т. 5. С. 231.].

Обретение народами бывшей Российской империи государственности и автономии вело к пробуждению чувства национальной общности, росту национальных настроений. Политика коренизации (вовлечение представителей всех национальностей в состав руководящего аппарата, интеллигенции, рабочего класса) вела не только к позитивным сдвигам в структуре коренного населения, но и к оформлению местных элит с присущей им национальной спецификой, попытками обретения бесконтрольной самостоятельности, уклонами к местному национализму и сепаратизму.

Организуя реальную помощь отсталым в прошлом народам, государство в то же время превентивными ударами пыталось обезопаситься от национал-уклонизма и сепаратизма. Результатом стали растущие потери народов от репрессий. Однако это не означает, что национальная политика в СССР представляла собой возврат к политике великорусского национализма и восстановлению бывшей империи. С этим не согласуется отсутствие признаков господства русских над «порабощенными» народами. Эксплуатация русскими объединенных с ними народов была напрочь исключена. Русские области РСФСР, начиная с 1917 года, вынуждены были постоянно больше отдавать, чем получать от других народов, имевших свои национальные образования. Русские, как и до революции, оставались главной опорой, государствообразующей нацией и во многом обеспечивали выживание и модернизацию всех советских республик.

Патриотами какого Отечества были большевики в 1920-е годы

Почти все 1920-е годы истории нашей страны прошли в ожидании мировой революции и готовности российских адептов к сражениям на ее баррикадах. Брестский мир был, как известно, заключен не от избытка миролюбия в большевистской среде. Противники этого «похабного» мира выступали против его подписания под провокационными лозунгами: «Ни мира, ни войны» (Троцкий) и «Немедленная революционная война» (левые коммунисты во главе с Бухариным). «Раз началась пролетарская революция, – говорил, например, М. Н. Покровский, оказавшийся в тот момент в стане бухаринцев, – она должна развертываться во всеевропейском масштабе, или она падет и в России»[212 - Цит. по: Соколов О. Д. Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского // Избранные произведения: в 4 кн. М., 1966. Кн. 1. С. 62.]. Ленин миротворцем был лишь потому, что в отличие от своих соратников сознавал невозможность собрать под знамена всесветной революции достаточное число боевиков. «Мы – оборонцы теперь, с 25 октября 1917 года, мы – за защиту отечества с этого дня»[213 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 395.], – выставил он тогда свое новое кредо, разъясняя попутно, что принимать военную схватку с бесконечно более сильным неприятелем, когда не имеешь армии, значит, совершать преступление с точки зрения защиты отечества. Однако и отечество, и патриотизм в трактовке Ленина своеобразны. Это были «социалистический патриотизм» и «родина» абстрактного мирового пролетариата, патриотами которой заведомо не могли считаться не только «буржуи», но и все другие непролетарские, мелкобуржуазные массы – подавляющее большинство населения России и других стран мира. Патриотизм последних мог быть в представлениях большевиков только национализмом и шовинизмом.

Первое поколение советских людей в советской стране воспитывалось не для защиты родины, а для всемирных идеалов, способы осуществления которых в первые революционные годы никак не камуфлировались. Ленин говорил на IX партконференции (1920) о необходимости красной интервенции на Запад. В этом же духе был составлен приказ М. Н. Тухачевского о походе на Варшаву. Троцкий намечал вторжение в Индию. М. В. Фрунзе писал: «Мы – партия класса, идущего на завоевание мира»[214 - Цит. по: Сироткин В. Г. Указ. соч. С. 23; Россия сегодня: реальный шанс // Обозреватель. 1994. № 21–24. С. 53.]. Только с учетом таких умонастроений и действий можно объяснить, почему нарком просвещения А. В. Луначарский, выступая в сентябре 1918 года перед учителями с лекцией «О преподавании истории в коммунистической школе», был по-революционному безапелляционен: «Преподавание истории в направлении создания народной гордости, национального чувства и т. д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено»[215 - Луначарский А. В. Просвещение и революция: сб. статей. М., 1926. С. 96.].

Доводов у наркома было много. Главный – в том, что только благодаря «проклятой национальной школе в Германии, где немцы искуснее всех поставили свое преподавание “патриотизма”… возможна стала мировая бойня». Воспитывать в учениках «здоровую любовь к родине» (к этому были призывы на недавнем Всероссийском учительском съезде), родному языку – неверно уже потому, что «здоровые» чувства есть не результат воспитания, а следствие обстоятельств, языковой среды, окружающей природы, одним словом, привычка. Специально воспитывать ее – «это глупость, это все равно что учить блондина быть блондином». Говорить, будто русский язык самый лучший, по Луначарскому, было равносильно утверждению, что французский и немецкий никуда не годятся. Кроме того, это значило бы не понимать «проклятие человечества, что мы не можем слиться в единую человеческую семью, потому что языки, разнородность быта создают препятствие такому братству»[216 - Там же. С. 94, 95.].

Социалисты, настаивал А. В. Луначарский, «должны положить в основу преподавания интернациональный принцип, принцип международности, принцип всеобщности человечества». Поэтому единственно правильным полагалось «воспитывать интернациональное, человеческое». Стирая грань между интернациональным и космополитическим, нарком призывал: «Воспитывать нужно человека, которому ничто человеческое не было бы чуждо, для которого каждый человек, к какой бы нации он ни принадлежал, есть брат, который абсолютно одинаково любит каждую сажень нашего общего земного шара и который, когда у него есть пристрастие к русскому лицу, к русской речи, к русской природе, понимает, что это – иррациональное пристрастие»[217 - Цит. по: Сироткин В. Г. Указ. соч. С. 23; Россия сегодня: реальный шанс // Обозреватель. 1994. № 21–24. С. 93–94.].

Естественно, интернационализм в такой трактовке не мог не вступать в противоречие с понятием государственного и национального патриотизма. «Конечно, идея патриотизма – идея насквозь лживая», – продолжал Луначарский «просвещать» учителей на Всесоюзном учительском съезде в январе 1925 года, утверждая, что в проповеди патриотизма были заинтересованы только эксплуататоры, для которых «задача патриотизма заключалась в том, чтобы внушить крестьянскому парнишке или молодому рабочему любовь к “родине”, заставить его любить своих хищников»[218 - Луначарский А. В. Задачи просвещения в системе советского строительства: Доклад на I Всесоюзном учительском съезде. М., 1925. С. 6, 7.]. В конце концов, «что такое, в самом деле, родина при капиталистическом строе, что такое каждая отдельная страна, держава?»[219 - Там же. С. 6.] – вопрошал он и не преминул подчеркнуть эфемерность и историческую случайность пребывания различных «родин» и «держав» на свете белом: «Очень редко вы найдете такую страну, в которой случайно граница ее совпадает с границами расселения данного народа. В огромном большинстве случаев вы имеете державы, подданные которых в демократической стране прикрыты лживым термином “граждане” – люди различных национальностей»[220 - Там же.]. Таким образом, школьные учителя призывались к необходимости воспитывать из своих питомцев граждан – не «лживых», а «настоящих». А насчет патриотизма нарком успокаивающе заверял: «Естественно, что этот патриотизм сейчас разлагается»[221 - Там же. С. 10.].

Немало способствовавший такому разложению интернационалист Г. Е. Зиновьев в своем вступительном слове на V конгрессе Коминтерна (17 июня 1924 г.) с сожалением отмечал, что произошла ошибка «в оценке темпа» мировой революции, «и там, где надо было считать годами, мы иногда считали месяцами»[222 - V Всемирный конгресс Коминтерна: стеногр. отчет. М.; Л., 1925. Ч. 1. С. 9.]. Ошибка в сроках объясняла, почему «нам предстоит еще завоевать пять шестых земной суши, чтобы во всем мире был Союз Советских Социалистических Республик». Впадать в уныние по случаю запаздывания революции, по Зиновьеву, было величайшим оппортунизмом[223 - V Всемирный конгресс Коминтерна: стеногр. отчет. М.; Л., 1925. Ч. 1. С. 9.]. Тем не менее через три года пришлось признать неточным и темп, «рассчитанный» Зиновьевым. В 1927 году в призывах к годовщине революции под 13-м номером значилось: «Да здравствует мировой Октябрь, который превратит весь мир в Международный Союз Советских Социалистических Республик!». А о сроках можно было узнать следующее: «Первые десять лет международной пролетарской революции подвели капиталистический мир к могиле. Второе десятилетие его похоронит»[224 - Лозунги к 10-й годовщине Великого Октября // Известия ЦК ВКП(б). 1927. № 40. С. 1.].

Конечно, не 13-е число тому виной (хотя свою дурную славу оно на сей раз полностью подтвердило), но и новый прогноз через 10 лет оправдался с точностью до наоборот. Однако энтузиасты от мечты своей не отступались. В связи с празднованием 20-й годовщины Октября по инициативе М. Горького готовился пятитомный труд, призванный показать достижения социалистического строительства. Заключительный том предполагалось назвать «Взгляд в будущее» и включить в него «научно обоснованные фантазии». В 1936 году состоялось несколько заседаний авторского коллектива, в ходе которых известнейшие ученые, деятели культуры и искусства, хозяйственники пытались описать, что ждет в ближайшем будущем Европу и мир в целом. При этом писатель В. М. Киршон затеял целую дискуссию на тему: «Весь мир через 15–20 лет будет социалистическим или только одна Европа?»[225 - Общество и власть: 1930-е годы. Повествование в документах. М., 1998. С. 163.]. Грядущая победа коммунизма по-прежнему мыслилась как Всемирный СССР. Об этом пели повсюду: «Два класса столкнулись в смертельном бою, / Наш лозунг – Всемирный Советский Союз. / Наш лозунг – Всемирный / Советский Союз»[226 - Цит. по: Дьяконов И. М. Книга воспоминаний. СПб., 1995. С. 489; Гимн Коминтерна. Слова И. Френкеля, музыка Г. Эйслера. URL: http://www.a-pesni.golosa.info/drugije/zavody.htm.]. Что же касается официальных трактовок этого вопроса, то к середине 1930-х годов они стали звучать куда как сдержаннее[227 - См.: Беседа товарища Сталина с представителем газетного объединения «Скриппс-Говард Ньюспейперс» г-ном Рой Говардом 1 марта 1936 г. // Правда. 1936. 5 марта.].

Как представляется, отношение к мировой революции, утвердившееся в сталинском штабе, довольно точно отражают фальшивые постановления ЦК ВКП(б), запущенные советскими спецслужбами в целях дезинформации потенциальных военных противников. В одном из них, якобы от 24 мая 1934 года, значилось, что «ВКП(б) должна временно отказаться от самого своего идейного существа для того, чтобы сохранить и укрепить свою политическую власть над страною»[228 - Цит. по: Николаевский Б. И. Тайные страницы истории. М., 1995. С. 416.]. В частности, партия и правительство должны были «считаться с вынужденной необходимостью отсрочки мирового торжества коммунизма и своевременно провести нелегкий маневр отступления внутри страны для усиления своей сопротивляемости вероятному внешнему натиску»[229 - Там же.]. С учетом ситуации в стране и мире, как «категорически» заявлялось в другом «постановлении» (от 15 августа 1934 г.), мировая революция «может быть достигнута лишь при наличии мощного коммунистического государства, цитадели большевизма и неиссякаемого резервуара коммунистического энтузиазма и кадров революции»[230 - Там же. С. 426.]. На укреплении цитадели, а вовсе не на раздувании мирового пожара на горе всем буржуям и решено было тогда сосредоточиться. Тем самым изготовители «постановлений» рассчитывали внести успокоение и в среду мировой буржуазии.

История переоценки темпов мировой революции лидерами большевиков заставила забежать несколько вперед. Возвращаясь в 1920-е годы, следовало бы отметить роль влиятельных партийных функционеров в освещении теории и истории национальной культуры и национальной истории России.

Расцвет национальных культур – самая опасная форма национализма?

Ярким примером революционера, понимавшего интернационализм в ультралевом выражении, являлся Л. Д. Троцкий. Разделявшая его взгляды «горстка таких же догматиков и одновременно романтиков, революционеров-космополитов, каким оставался до самой гибели он сам»[231 - Штурман Д. О вождях российского коммунизма. Париж; М., 1993. Кн. 2. С. 62.], была не такой уж и маленькой. Как течение общественной мысли и как общественное движение троцкизм живет и в наши дни. Национальная культура в троцкистской трактовке – синоним культуры буржуазной, которая в переходный период к социализму должна была разделить судьбу этого класса. Возрождение наций при социализме, а тем более изобретенный Сталиным «расцвет» национальных культур воспринимался ими как самая опасная форма национализма[232 - См.: Ваганян В. А. О национальной культуре. М., 1927. С. 185.].

В. А. Ваганян, широко известный в 1920-е годы автор работ по философским проблемам культуры, один из членов-учредителей Общества воинствующих материалистов и член его президиума, представлял в своей книге «О национальной культуре» (1927) развертываемую в СССР культурную революцию явлением, «обратным, противоположным национальной культуре» процессом, при котором «мы не только не создаем и не обогащаем так называемую “национальную культуру” своей настоящей культурной революцией, а наоборот, мы разрушаем, убиваем, хороним и вбиваем осиновый кол в могилу этого остатка и самого опасного пережитка буржуазной культуры»[233 - Ваганян В. А. Поборники националистического каннибализма // Воинствующий материалист. 1925. Кн. 5. С. 211.].

Формирование социалистической общности людей и ее культуры (слияние наций) мыслилось при этом как процесс вытеснения элементов национальной культуры (которые якобы не могли быть никакими иными, кроме как буржуазными, крепостническими, националистическими, даже каннибальскими[234 - См.: Там же. С. 217.]) и наращивания элементов культуры интернациональной – культуры «декабристов, Белинских, Чернышевских, Плехановых, Ленина». За пределами великорусских областей задача партии усматривалась в том, что «она выявляет элементы интернациональной культуры у себя дома и создает, сажает на почву условий быта своего народа интернациональную культуру более высоко развитых народов»[235 - Там же. С. 210.]. В мировом масштабе, согласно Троцкому (статья «Мысли о партии», 1923), разрешить национальный вопрос было можно, только обеспечив за всеми нациями «возможность ничем не стесненного приобщения к мировой культуре – на том языке, который данная нация считает своим родным языком»[236 - Троцкий Л. Д. Мысли о партии // Национальный вопрос на перекрестке мнений. 20-е годы: Документы и материалы. М., 1992. С. 125. Подобно этому троцкистский план экономического развития СССР в переходный период к социализму сводился к признанию необходимости вхождения СССР в мировой капиталистический рынок в качестве надежного поставщика зерна и сырья в расчете дождаться мировой революции, в рамках которой будут так или иначе решены все проблемы российской революции (см.: Сахаров В. А. На распутье. Дискуссия по вопросам перспектив и путей развития советского общества (1921–1929). М., 2012. С. 232, 239).].

Многообразие языков, естественно, выступало в качестве фактора, замедляющего приобщение к мировой культуре. «Уже теперь, – писал по этому поводу В. А. Ваганян, – существование множества национальных языков является колоссальным препятствием хозяйственного общения народов»[237 - Ваганян В. А. О национальной культуре. С. 24.]. Однако препятствие это казалось не таким уж труднопреодолимым. Самодовлеющей ценности в национальных языках не усматривалось. Считалось, что они представляют собой лишь «формальный признак» культуры[238 - См.: Там же. С. 51.]. К тому же ни один из национальных языков не был «чистым», каждый из них представлялся продуктом сложного взаимодействия целого ряда языков, многократных исторических наслоений, каждый не раз «скрещивался со многими языками, одних ассимилируя, от других вбирая большое число корней и понятий»[239 - Ваганян В. А. О национальной культуре. С. 62.]. Учитывая все это, предлагалось на первых порах всемерно развивать национальные языки «как кратчайший путь внедрения интернациональной культуры пролетариата в народные толщи»[240 - Там же. С. 25.] и осуществлять таким образом создание «интернациональной культуры на национальных языках»[241 - Там же. С. 61.].

Впрочем, этот путь представлялся не единственным и не главным. Законы предстоящей эпохи, по мнению Ваганяна, таковы, что не только не помогают замыканию и развитию национального языка, но в гораздо более ускоренном темпе продвигают дело стирания межнациональных граней, дело поглощения слабых, неразвитых, небогатых языков и наречий наиболее сильными и мощными языками[242 - См.: Там же. С. 27.]. Иначе говоря, Ваганян утверждал: «При социализме совершится процесс, который диалектическим противоречивым путем приведет – и не может не привести – к постепенному уничтожению национальных языков, слиянию их в один или несколько могучих интернациональных языков»[243 - Там же. С. 24.]. Видимо, не случайно в возглавляемой Троцким Красной Армии изучение эсперанто до 1923 года было особым знаком интернационализма[244 - См.: Сироткин В. Г. Вехи отечественной истории. М., 1991. С. 76, 250.]. Этот искусственный международный язык мыслился как язык, могущий в будущем прийти на смену национальным языкам всех народов мира. Во второй половине 1920-х годов подобную роль в масштабах СССР троцкисты стали отводить русскому языку. Ваганяну он представлялся языком «всесоюзной коммунистической культуры, которую мы вырабатываем все вместе. Но ко всему этому русский язык есть межнациональный язык нашего Союза… далее, это язык нашей единой союзной экономики»[245 - Ваганян В. А. О национальной культуре. С. 129.].

Поношение истории дореволюционной России

В исторической науке наибольшим влиянием в 1920-е годы обладала школа академика М. Н. Покровского. Историки этой школы в полном соответствии с установками Коминтерна и общими устремлениями тех лет игнорировали даже ленинское указание о наличии двух патриотизмов в русской истории (соответствующих ленинским «двум нациям в каждой современной нации»[246 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 24. С. 129.]), полагали, что патриотизм не бывает ни каким иным, кроме как казенным и квасным, и не иначе как национализмом и шовинизмом.

Покровский, бессменно командовавший историческим фронтом большевиков в течение пятнадцати пореволюционных лет, еще при жизни завоевал себе известность более громкую, чем у литературного персонажа, распорядившегося «закрыть Америку». В 1922–1923 годах Зво многом благодаря его усилиям была закрыта для изучения в государственной общеобразовательной школе русская история[247 - См.: Фохт А. В. Ошибки М. Н. Покровского в вопросах преподавания истории // Против антимарксистской концепции М. Н. Покровского. Сб. статей. М.; Л., 1940. Ч. 2. С. 487.]. Предварительно историк-революционер «обосновал» своими разоблачительными учеными трудами необходимость этой меры. Потому, дескать, что отечественная история шла не тем путем, каким ей следовало идти, что включение нерусских народов в русло единой государственности было абсолютным злом, и по другим, столь же революционным, сколько и абсурдным основаниям[248 - Далеко не все молодые ученые, готовившие себя для занятий наукой в учреждениях, руководимых М. Н. Покровским, становились его адептами. Нередко они утверждались на позициях, прямо противоположных. См., например: Ульянов Н. И. Исторический опыт России // Бежин луг. 1994. № 1; Муравьев П. А. С болью за Россию // Бежин луг. 1994. № 1.]. В школе ставились под сомнение и отрицались сами понятия «Россия», «патриотизм», «русская история».

Никакого иного понятия, кроме как «тюрьма народов», для многонациональной дореволюционной России в школе не предлагалось. Название «Россия», по Покровскому, по-настоящему надо писать в кавычках, «ибо “Российская империя” вовсе не была национальным русским государством. Это было собрание нескольких десятков народов… объединенных только общей эксплуатацией со стороны помещичьей верхушки, и объединенных притом при помощи грубейшего насилия»[249 - Покровский М. Н. Избранные произведения: в 4 кн. М., 1967. Кн. 4. С. 129–130.]. Естественно, никаких общенациональных патриотических чувств к такому отечеству-тюрьме, по логике историка, быть не могло. Патриотизм, утверждал он, это болезнь, которой могут страдать только мелкие буржуа, мещане. Ни капиталисты, ни тем более пролетарии ей не подвержены. В статье, написанной к десятилетию Октября, Покровский утверждал, что в СССР этой болезнью «вместо миллионов, как это было в Западной Европе, вместо сотен тысяч, как это было у нас в начале 1917 года, хворают только единицы»[250 - Там же. С. 102.]. В 1918 году при заключении Брестского мира российский пролетариат, по Покровскому, якобы продемонстрировал полное отсутствие патриотизма, никак не прореагировав на потерю якобы Россией восемнадцати якобы русских губерний. «Пролетариат, – писал он, – не стал проливать свою кровь для защиты географического отечества, на самом деле являвшегося результатом освященных древностью феодальных захватов. Он громко и внятно сказал всем, что защита его классовых интересов, защита завоеваний революции для него важнее всякой националистической географии»[251 - Покровский М. Н. Избранные произведения: в 4 кн. М., 1967. Кн. 4. С. 102–103.]. Тем самым пролетариат якобы навсегда покончил с патриотизмом – «одним из китов мелкобуржуазного миросозерцания». Признавая, что наибольшая угроза большевикам может исходить лишь из лагеря патриотов, Покровский успокаивал власть предержащих. Вновь-де восстановить иллюзии «националистического отечества – это задача, материально не осуществимая»[252 - Там же. С. 103.], мелкобуржуазные настроения такого рода могут сплотить лишь совершенно ничтожные кучки, не представляющие уже серьезной опасности для революции. С «кучками» этими, как увидим дальше, власти вели борьбу в буквальном смысле слова не на жизнь, а на смерть.