Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия

Жену может посетить мимолетная мысль: «Мой муж задерживается потому, что предпочитает проводить время со своими приятелями». В результате у нее будет скверное настроение. Именно это она коммуницирует себе, а мужу выпалит в лицо что-то вроде: «Ты никогда не приходишь домой вовремя. Как мне готовить ужин для семьи, когда ты настолько безответственен?» На самом деле, ее муж просто захотел выпить пива со своими знакомыми, чтобы немного расслабиться после напряженного рабочего дня. Своим недовольным ворчанием она скрывает и от мужа, и от себя свое ощущение того, что ее отвергают.

Система взаимодействий также включает в себя ожидания и требования, которые люди предъявляют к себе и другим людям – то, что было названо «тиранией долга»[3 - F. Heider, The Psychology of Interpersonal Relations (New York: Wiley, 1958).]. Важно распознавать возникающие в сознании и связанные с этим запреты, предписания и ограничения, потому что категоричное ожидание чего-то или компульсивные попытки заставить других людей вести себя определенным образом неминуемо ведут к разочарованиям и фрустрациям.

Меня заинтриговало и наблюдение, говорящее о том, что каждый пациент имеет собственный набор характерных реакций на специфические обстоятельства. Часто эти реакции оказываются чрезмерно острыми на одни раздражители, но не на другие. Я оказался в состоянии предсказывать, какие верные и ложные интерпретации конкретный пациент сделает в ответ на определенную ситуацию. Чрезмерно острое реагирование очевидным образом проявляется в его или ее автоматических действиях, вызванных этими ситуациями. Пациент очень характерным для себя образом искажает, чрезмерно обобщает или преувеличивает одни ситуации и раздражители, в то время как его реакция на что-то иное, вызывающее острые реакции у других пациентов, не является столь драматичной.

Определенные модели внутренних убеждений активируются определенным набором обстоятельств и, таким образом, порождают мысль. Внутренние убеждения и верования влекут за собой возникновение специфического вида уязвимостей: будучи активированы определенного рода обстоятельствами, они автоматически заставляют пациента интерпретировать возникшую ситуацию заранее определенным образом. Подобные убеждения крайне специфичны, например: «Если меня перебивают, это значит, что люди меня не уважают» или «Если моя супруга не делает того, что я хочу, это означает, что я ей безразличен». Внутренние убеждения ведут к оценке сути возникшей ситуации, которая затем находит выражение в автоматически возникающих мыслях.

Ранее я упоминал гневливую мать с убеждением, что «если дети не ведут себя должным образом, это плохие дети». Обида возникает из глубоко засевшего убеждения: «Если мои дети плохо себя ведут, значит, я плохая мать». Это совершенно неуместное в данном случае обобщение, переросшее во внутреннее убеждение, ведет к неуместной же, слишком обобщенной интерпретации. Мать, обвиняя своих детей, таким образом перенаправляет свое внимание, отвлекаясь от душевной боли, вызванной негативным восприятием себя. У каждого пациента есть свой набор специфических чувствительных болевых точек.

Похожие автоматически возникающие мысли и действия случаются, когда человек занят какими-то рутинными действиями, например за рулем. Двигаясь по городской улице, я притормаживаю перед пешеходным переходом, объезжаю яму на дороге или обгоняю медленную машину – и делаю все это, одновременно ведя серьезный разговор с другом. Если я переключу внимание и стану фокусироваться на связанных с управлением автомобилем мыслях, осознаю, что в моем мозгу проносится последовательность: «Внимание, впереди дырка в асфальте… надо ее объехать… Этот тип просто тормоз… имеется ли достаточно места, чтобы обогнать его?» Все эти мысли не имеют ничего общего с тем, о чем мы говорим с другом, но именно они определяют, каким образом я контролирую собственное поведение за рулем.

Новая терапия

Так как в центре внимания моих наблюдений были связи и соотношения между проблемными мыслями или когнициями пациентов и их чувствами и поведением, в результате я разработал когнитивную терапию психических расстройств. Применяя данную теорию, я обнаружил, что, помогая пациентам модифицировать их мышление, можно достигать улучшения их ментального состояния. Поэтому предложил для обозначения моего терапевтического метода термин «когнитивная терапия». Когнитивная терапия решает проблемы пациентов несколькими способами.

Прежде всего, я пытаюсь привить пациентам более объективный подход к оценке их мыслей и убеждений. Это достигается поощрением критического осмысления интерпретаций. Следуют ли ваши выводы из имеющихся фактов? Не существуют ли альтернативные объяснения? На каких доказательствах базируются ваши выводы? Аналогичным образом оцениваются лежащие в основе всего убеждения и внутренние установки. Являются ли они в действительности столь жесткими или даже экстремальными, что делает вытекающие из них действия ненадлежащими либо чрезмерными?

Подобные стратегии терапии помогают пациентам избегать несоразмерных реакций на складывающиеся ситуации. Примерно в то же время, когда я формулировал мою теорию и основные положения терапевтического метода, мне посчастливилось познакомиться с трудами Альберта Эллиса. Его работа, вышедшая в свет задолго до моих публикаций – за несколько лет, – базировалась на наблюдениях, аналогичных моим. Из нее я почерпнул ряд новых идей, повлиявших на методы терапии. Некоторые из только что описанных подходов вытекали из работы Эллиса[4 - A. Ellis, Reason and Emotion in Psychotherapy (1962; reprint, New York: Carol Publishing Group, 1994).].

Я увидел, что применимость всех этих открытий не ограничивается людьми с «обычными» психическими расстройствами, такими как депрессия или тревожное расстройство. Такого же рода ошибочные убеждения оказывают влияние на чувства и поведение тех, у кого есть проблемы в браке, имеются нежелательные пристрастия, которые характеризуются антисоциальным поведением[5 - A. T. Beck, Lout Is Never Enough (New York: HarperCollins, 1988); A. T. Beck and G. Emery, with R. L. Greenberg, Anxiety Disorders and Phobias: A Cognitive Perspective (New York: Basic Books, 1985); A. T. Beck, A. Freeman, and Associates, Cognitive Therapy of Personality Disorders (New York: Guilford, 1990); A. T. Beck, F. W. Wright, C. F. Newman, and B. Licse, Cognitive Therapy of Substance Abuse (New York: Guilford, 1993).]. Некоторые другие психотерапевты, – специалисты в этих областях, разрабатывали когнитивные теории и применяли когнитивные методы терапии в специфических сферах, на которых они фокусировались. Появилось много литературы, посвященной когнитивной терапии всевозможных форм антисоциального поведения: домашнее насилие и избиения, жестокое обращение с детьми, преступные посягательства и сексуальные преступления. Нам удалось обнаружить у всех этих видов опасных действий общий знаменатель, а именно – их жертва всегда воспринимается как Враг, агрессор же рассматривает себя самого как невинную жертву.

Я считаю, что в головах у разных людей происходят одни и те же ментальные процессы. Поэтому, чтобы говорить о совершении насильственных действий в одиночестве и в составе группы, я посчитал необходимым изучить литературу, посвященную таким болезням социума, как предрассудки, преследования (по каким-то групповым признакам), геноцид и война. Несмотря на то что имеются значительные различия – социологического, экономического и исторического характера, – в причинах конкретных случаев таких нежелательных проявлений их общий знаменатель остается неизменным: у агрессоров всегда есть склонность к положительной оценке самих себя и отрицательной – своих противников или соперников, часто воспринимаемых ими в качестве Врага. Меня поразило сходство между тем, как жена воспринимает отчужденное отношение к себе мужа, и отношением боевика к представителям расового или религиозного меньшинства, и возникающим в голове солдата образом берущего его на прицел снайпера, который сидит где-то высоко. Словами монстр, воплощение зла, ублюдок подобные индивидуумы часто награждают тех, кого видят опасными Другими. Когда сознание охвачено или даже захвачено такими крайностями в образе мышления, все оценки предполагаемого врага пропитываются ненавистью.

Цель написания этой книги – прояснение типичных психологических проблем, которые ведут к появлению гнева, ненависти и насилия. Кроме того, я попытался пролить свет на то, как все эти проблемы проявляются в конфликтах между друзьями, членами семьи, группами людей и нациями. Оттачивая наше понимание когнитивных факторов (интерпретаций, убеждений, образов), оказывается, можно прийти к некоторым рекомендациям по разрешению личностных, межличностных и социальных проблем современного общества.

В процессе подготовки книги, подобной этой, естественным образом встает несколько вопросов. Что нового и полезного в предлагаемом подходе? Каковы доказательства того, что метод работает, а не является просто мнением или предположением? Мне пришлось крепко задуматься над ответами на подобные вопросы, когда я только-только выдвинул мою когнитивную теорию и терапевтический подход к лечению депрессий – еще в 1964 году, и потом, в 1976-м, когда расширял и углублял их. С тех пор я сам и мои коллеги просмотрели и изучили почти тысячу различных статей, в которых оценивались разные специфические аспекты предложенной теории. По большей части они выражали поддержку как эмпирической основе теории и терапевтического подхода, так и тому, что это работает[6 - D. A. Clark and A. T. Beck, with B. Alford, The Scientific Foundations of Cognitive Theory of Depression (New York: John Wiley & Sons, 1999); K. Dobson, “A Meta-analysis of the Efficacy of Cognitive Therapy for Depression,” Journal of Consulting and Clinical Psychology 57, no. 3 (1989): 414–19.]. Большая часть предположений, проверенных и подтвержденных в этих работах, также легла в основу концепций, изложенных в настоящей книге.

В дополнение к клиническому материалу значительная часть книги опирается на совокупность знаний относительно когнитивных основ гнева, враждебности и насилия, накопленных в литературе, посвященной клинической, социальной, когнитивной психологии и психологии развития. Многие положения, затрагивающие более широкие проблемы, такие как коллективное насилие, геноцид и война, были выведены, отталкиваясь в значительной части от информации, содержащейся в литературе по политическим наукам, истории и социологии, а также по криминалистике.

В этой книге я планировал последовательно представить взаимосвязанные концепции, хотя все они являются частями одной матрицы. Я начинаю с исследования феноменов враждебности и гнева в повседневной жизни – читатель, вероятно, сумеет соотнести их с собственным жизненным опытом. Затем перехожу к критически важной для общественной жизни теме – домашнему насилию, преступности, предрассудкам и предубеждениям, а также вытекающим из них вредным проявлениям, массовым убийствам и войнам. Несмотря на то что большинство читателей будут воспринимать такие проявления как нечто далекое от их личного жизненного опыта, лежащие в основе всего этого психологические моменты очень близки тому, с чем мы сталкиваемся в повседневной жизни. Далее я выдвигаю предложения по практическому применению этих идей и достигнутого понимания при решении и личных, и социальных проблем.

Часть I

Корни ненависти

Глава 1

Темница ненависти

Как эгоизм и идеология захватывают разум

Это восхитительное чувство осознания общности у целого комплекса явлений, которые при прямом наблюдении кажутся совершенно различными и не связанными.

    Альберт Эйнштейн, апрель 1901 г.

Насилие человека над человеком приводит нас в ужас, но продолжает собирать свои жертвы и в настоящее время. Потрясающие современные достижения в технике и технологиях идут бок о бок с возвратом к дикости и жестокостям темных веков: с непередаваемыми ужасами войн и бессмысленностью тотального уничтожения целых человеческих групп по этническому, религиозному или политическому признакам. Мы достигли успехов в борьбе со многими, ранее считавшимися смертельными болезнями, но одновременно являемся свидетелями леденящих душ картин тысяч трупов зарезанных людей, плывущих по течению рек в Руанде, или ни в чем не повинных мирных граждан, изгнанных из своих домов и убитых в Косово, либо целых рек крови, текущих по камбоджийским полям, где происходили массовые бойни. Куда бы мы ни бросили наш взор – на юг или север, запад или восток, – увидим преследования, насилие и геноцид[7 - Поддерживаемые государством массовые убийства, такие как в случаях с народностью тутси в Руанде, мусульманами в Боснии и уничтожение евреев в гитлеровской Европе, изучались с точки зрения взаимодействия этнополитических, культурных и социально-экономических факторов. Тем не менее полное их понимание не может быть достигнуто без пристального внимания к политическим лидерам, инициировавшим программы геноцида, и к тем, кто реализовывал эти программы на практике. Все групповые процессы и индивидуальные факторы, влиявшие на происходившее (стремление лидеров к власти и их манипуляции с воображением и эмоциями своих приверженцев), сходятся на решении и решимости исполнителей выполнять порученные им роли.Правящие элиты используют все каналы коммуникаций для демонизации жертв. Например, в Руанде официальная пропаганда создала образ народности тутси как «гадюк и кровопийц», замышляющих резню невинных хуту. D. N. Smith, “The Psychocultural Roots of Genocide: Legitimacy and Crisis in Rwanda,” American Psychologist 53, no. 7 (1998): 743–53.].

В несколько менее открытых и резких формах преступность и насилие правят бал и в наших странах, на улицах наших городов. Кажется, нет предела страданиям, которые одни люди причиняют другим. Близкие и доходящие до интимного уровня личные отношения рушатся под натиском неконтролируемого гнева. Насилие в отношении детей и в семьях представляет собой серьезнейший вызов для властей как юридического, так и психиатрического характера. Предрассудки, дискриминация и расизм продолжают разделять наше плюралистическое общество.

Научные достижения эпохи контрастируют с застоем в области наших способностей понимать и решать межличностные и социальные проблемы такого рода. Что делать, чтобы предотвратить страдания подвергшегося насилию ребенка или избитой жены? Как можно уменьшить чисто медицинские последствия окружающей враждебности – такие как высокое артериальное давление, инфаркты и инсульты? Какие могут быть выработаны рекомендации о том, как справиться с более широким спектром проявлений этой враждебности, которые буквально разрывают плоть нашей цивилизации? Что могут сделать политические деятели, специалисты социальной инженерии и обычные граждане? Социологи, психологи и эксперты в сфере политических наук предприняли множество усилий для анализа социальных и экономических факторов, ведущих к преступлениям, насилию и войнам. Но проблема все еще тут, с нами.

Личный опыт

Иногда личный жизненный опыт относительно частного характера может способствовать выявлению внутренней структуры какого-то явления. Так, много лет назад я достиг понимания природы враждебности, когда сам стал ее объектом. В тот раз меня обычным формально-хвалебным образом представили публике во время презентации книг в одном из больших книжных магазинов. Едва я произнес несколько вступительных фраз перед аудиторией, состоявшей из моих коллег и других ученых, как один мужчина среднего возраста, которого я назову Робом, внезапно прервал меня в очень конфронтационной манере. Позднее я вспоминал, что он выглядел «по-иному»: напряженно, жестко, с пылающими глазами. У нас состоялся следующий диалог:

Роб (обращаясь ко мне саркастически): Поздравляю! Вы тут собрали большую толпу.

Я: Благодарю вас. Мне доставляет удовольствие быть вместе с друзьями.

Роб: Мне кажется, вам доставляет удовольствие быть в центре всеобщего внимания.

Я: Ну да, это помогает продавать книги.

Роб (рассерженно): Я полагаю, вы считаете, что вы лучше, чем я.

Я: Нет, я просто другой человек.

Роб: Знаете, что я о вас думаю? Вы просто мошенник.

Я: Надеюсь, что нет.

В этот момент стало очевидно, что общая враждебность Роба дошла до такой степени, что он вот-вот потеряет контроль над собой. Несколько моих друзей вмешались и после непродолжительной борьбы вывели его из помещения.

Хотя этим инцидентом можно было бы пренебречь как примером иррационального поведения неуравновешенного человека, я посчитал, что он со всей очевидностью демонстрирует некоторые грани феномена враждебности. Различного рода преувеличения, неадекватности в мышлении и поведении пациентов часто достаточно четко описывают природу адаптивных, а также чрезмерных человеческих реакций, что следует из моей клинической практики. Обращаясь к рассмотрению того инцидента в настоящее время, я могу выделить ряд особенностей, которые иллюстрируют некоторые универсальные механизмы, служащие спусковым крючком для того, чтобы чувство враждебности вырвалось наружу.

Прежде всего, почему Роб воспринял мое выступление как вызов себе, причем в оскорбительной форме – будто я каким-то образом причиняю ему травму? Что мне сразу пришло в голову и было очевидно свидетелям инцидента, имевшим достаточные познания в психологии, – это эгоцентрический характер его реакции: он интерпретировал полученное мною признание как выражение того, что он хуже, что он каким-то образом принижен. Такая реакция, будучи, можно сказать, экстремальной, вероятно, не является чем-то загадочным, как может показаться на первый взгляд. В головах других присутствовавших на мероприятии людей, вероятно, тоже проскакивали мысли об их профессиональном статусе – а именно заслуживают ли они сами признания, и, вероятно, они испытывали чувства сожаления и зависти. Однако Роба поглотила навязчивая мысль о том, как мое положение отразилось на нем: он перевел свои переживания в плоскость соперничества и соревнования со мной за один и тот же приз.

Преувеличенная сосредоточенность Роба на самом себе подготовила почву для возникновения у него чувства гнева и сильного желания каким-то образом на меня наброситься. Он навязчиво побуждал себя делать индивидуальные сравнения между нами и, в соответствии со своими эгоцентрическими ощущениями, полагал, что и остальные рассматривают его как менее важную, чем я, персону; вероятно, как менее ценную. Он также чувствовал себя обделенным, поскольку не получал ничего, сравнимого с тем вниманием и теми дружескими проявлениями, которыми публика награждала меня.

Ощущения своей социальной изоляции, пренебрежения со стороны других членов какой-либо общественной группы, несомненно, причиняли ему боль – реакция, которую обычно выказывали пациенты в похожих ситуациях. Но почему он не испытал просто разочарование или сожаление? Почему в его случае наружу прорвались гнев и ненависть? Ведь, в конце концов, я лично ничего ему не сделал. Тем не менее, он видел несправедливость в том, что происходило: я не заслуживал большего признания, чем он. Поэтому, чувствуя обиду от того, что с ним поступают несправедливо, он считал, что имеет право злиться. И пошел еще дальше. Его заявление «Я полагаю, вы считаете, что вы лучше, чем я» показывает степень персонализации нашего взаимодействия в его глазах. Он вообразил, каким может быть мое представление о нем, затем спроецировал это в мой разум так, как будто знал, что я думаю (это явление я называю «спроецированным образом»). По сути Роб использовал (на самом деле злоупотребил) частый и приспосабливаемый под разные обстоятельства прием – чтение мыслей.

Чтение того, что происходит в голове других людей, в некоторой степени является адаптивным механизмом. Если мы не в состоянии с достаточной достоверностью оценить, как к нам относятся другие люди и какие у них относительно нас намерения, мы оказываемся в постоянно уязвимой позиции, слепо блуждая (и спотыкаясь) по жизни. Некоторые авторы отметили недостаток этих способностей у детей-аутистов, которые не обращают внимания на мысли и чувства других людей[8 - S. Baron-Cohcn, Mindblindness: An Essay on Autism and Theory of Mind (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1995).]. В отличие от этого, чувствительность Роба в межличностных отношениях и его стремление прочитать чужие мысли оказывались чрезмерными и искаженными. Спроецированный социальный образ стал для него реальностью и без каких-либо тому доказательств. Он уверовал, будто знает, что я думаю о нем, и приписал мне наличие уничижительных мыслей о нем, что воспламенило его еще сильнее. Он чувствовал позывы, необходимость как-то ответить и отомстить мне, потому что, согласно его логике, я унизил его. Я был Врагом[9 - Я использовал заглавные буквы в словах «Враг» и «Зло», потому что они имеют особое значение в контексте, в котором используются, – независимо от их метафизических или теологических значений. Моральное понятие «Зло» в форме прилагательного (а не существительного, как в теологических доктринах) отдельные индивидуумы и группы используют для описания других людей. Подобным образом они используют понятие «Враг» со всеми его уничижительными коннотациями. Оба слова – абстракции, выходящие за рамки реальных характеристик «другого» (еще одна абстракция, обозначающая однородную сущность – посторонних, «чужих», «чужаков») и навязывающие самую смертоносную, абсолютную, категорическую девальвацию «другого-чужака».Несмотря на трансцендентальную природу, эти термины овеществляются, материализуются людьми и становятся «проверяемым» фактом, реальностью. Поведение объектов ненависти автоматически интерпретируются так, чтобы соответствовать имиджу – так подтверждается его действительность и истинность. Субъективный ответ – отвращение, или ненависть, или страх.Ненавистник чувствует себя обязанным наказать или устранить ненавистных ему людей, отнесенных к данным категориям. Оба – сам ненавистник и ненавидимый индивидуум – становятся пленниками, узниками этого примитивного типа мышления.Толпа линчевателей или вошедшие в воинственный раж солдаты не осознают, что, нападая на злобного Врага, в действительности нападают на другое человеческое существо, похожее на них. Как в случаях «Зла» и «Врага», представление о «других» («чужаках») сжимается в монолитную категорию, воспринимаемую реальной сущностью, а не абстрактным понятием.].

Эгоцентричный подход к наблюдению за происходящими вокруг событиями с целью выяснить их значимость, как продемонстрировал Роб, прослеживается и в животном мире и, вероятно, встроен в нас на генном уровне. Самозащита, как и продвижение самого себя во всех смыслах, критически важна для выживания; оба эти проявления помогают нам распознавать проступки и предпринимать соответствующие защитные действия. Кроме того, без такого рода вложений в себя мы не искали бы таких удовольствий, которые получаем от интимных отношений, дружбы, ощущения причастности к какой-то общественной группе. Эгоцентричность – это проблема, когда она принимает преувеличенные и чрезмерные формы и не сбалансирована чертами, свойственными человеку как социальному существу: любовью, эмпатией, альтруизмом – способностями, которые, вероятно, тоже встроены в наш геном. Интересно, что лишь немногие задумываются, как эгоцентризм проявляется в нас самих, хотя мы все до ослепления поражаемся тому, как он выглядит в других людях.

Как только некий индивидуум, участвующий в обыденном споре, начинает чувствовать себя вовлеченным в драку, все его ощущения концентрируются на Враге. В некоторых случаях подобное узкое сосредоточение и мобилизация на агрессивный ответ может спасти жизнь; например, когда кто-то подвергается физическому нападению. Однако в большинстве случаев рефлексивный образ Врага вызывает деструктивную вражду как между отдельными людьми, так и между группами. Хотя эти индивидуумы или группы могут чувствовать себя свободными от каких-либо ограничений в своей агрессии, направленной на предполагаемого противника, на самом деле они приносят в жертву свою свободу выбора, отрекаются от своей разумной природы и становятся узниками примитивного, можно сказать первобытного? механизма мышления.

Каким образом дать людям возможность распознавать и контролировать этот автоматический механизм, чтобы они могли вести себя более разумно и этично по отношению друг к другу?

Структура враждебности

То, что эгоцентрические моменты являются компонентами гнева и агрессии, подтверждает вся моя профессиональная работа с пациентами, но случай с Робом был для меня наиболее впечатляющим из всего, с чем я сталкивался на публичных мероприятиях и вообще на публике. На протяжении многих лет я пытался понять, могут ли отдельные, пусть и многочисленные элементы понимания проблем человека, полученные на базе психотерапевтической работы с отдельными проблемными индивидуумами, быть обобщены и применимы для анализа таких социальных проблем, как насилие в семье, сообществах, этнических и национальных группах, государствах. Хотя эти сферы взаимодействия людей кажутся достаточно далекими друг от друга, глубокие причины гнева и ненависти при близких взаимоотношениях оказываются очень похожими на те, что проявляются у антагонистических групп и наций. Чрезмерные реакции друзей, приятелей и супругов на то, что воспринимается как что-то недолжное или оскорбительное, близко к враждебным и неприязненным реакциям людей, которые сталкиваются с противостоящими им членами разных религиозных, этнических или расовых групп. Ярость чувствующего себя преданным мужа или любовника очень похожа на ярость фанатичного боевика, ощущающего, что его заветные жизненные принципы и ценности преданы собственным правительством. Наконец, предвзятое и искаженное мышление пациента, страдающего параноидальным расстройством, сродни мышлению преступника, присоединяющегося к кампании геноцида.

Когда я только начал заниматься психотерапией неблагополучных пар, стало ясно, что как минимум в тяжелых случаях простое «обучение» тому, как изменить свое разрушительное поведение – а по сути «как делать правильные вещи», – не приведет к устойчивому долговременному результату. Неважно, насколько люди привержены следованию разработанных конструктивных планов действий – общение в контролируемых рассудком рамках и пристойное поведение воспитанного человека немедленно куда-то исчезали, как только они начинали сердиться друг на друга[10 - А. Т. Beck, Love Is Never Enough (New York: HarperCollins, 1988).].

Ключ к пониманию неспособности придерживаться предписанных правил и принципов в ситуациях, когда люди чувствовали обиду или угрозу, заключается в неправильной интерпретации поведения друг друга. «Катастрофичное» искажение мотивов, позиций и мироощущений другого человека приводило каждого из жизненных партнеров к ощущению себя загнанным в угол, в ловушку, пострадавшим и потерявшим свою ценность. Эти ложные ощущения наполняли их гневом, выливающимся в ненависть, и толкали на путь либо мести, либо враждебной отстраненности и самоизоляции.

Было ясно, что в хронически внутренне враждующих парах развивалось восприятие друг друга в негативных «рамках». В типичном случае каждый из партнеров рассматривал себя в качестве жертвы, а другого – в качестве злодея. Каждый низводил сильные и привлекательные стороны своего партнера до уровня чего-то отталкивающего и грязного. Туда же отправлялись воспоминания о более спокойных днях. Или все это заново интерпретировалось – теперь уже как что-то ложное, то, в чем обманывались. Процесс подгонки всех черт и особенностей партнера под оформившиеся в сознании «рамки» выливался в то, что мотивы друг друга стали регулярно вызывать подозрения, приводили к предвзятым обобщениям касательно недостатков или «низости» вроде бы близкого человека[11 - Термин «фрейминг» тоже уместен в просторечии. На основе искажений и ошибочных выводов потерпевший может возбудить дело против предполагаемого противника, основываясь на минимальных доказательствах правонарушения или их отсутствии.]. Подобные жесткие, полные негатива мысли разительно контрастировали с множеством путей, следуя которыми и мысля более гибко, они могли бы прийти к решению проблем, возникающих в отношениях вне брака. Их разум в каком-то смысле захвачен первобытным мышлением или оказался в плену у такого мышления, которое заставляло их ощущать, что с ними плохо обращаются, и вести себя по отношению к предполагаемому врагу антагонистически.