Избранные произведения. Том 5

Подбежавший Сабир-бабай, увидя, что Газинур открывает дверь денника и хочет войти к разъярённому коню, закричал предостерегающе:

– Не входи – насмерть лягнёт! Слышишь, что говорю? Не входи! О двух головах ты, что ли, Газинур…

Но Газинур смело шагнул в денник. Конь дрожал всем телом, глаза налились кровью. Увидев возле себя человека, он на мгновение притих. Этим и воспользовался Газинур – он поймал цепь, продел её в кольцо. Но, почувствовав, что цепь натянулась и его снова лишают свободы, конь, напрягшись всем телом, ударил грудью в колоду, потом взвился на дыбы. Из раздувшихся чуть не с кулак ноздрей коня в лицо Газинуру пахнуло жаром. Ухватившись обеими руками за болтавшийся конец цепи, Газинур повис на ней.

– Закрутку, Сабир-бабай, давай скорее закрутку! – закричал он.

Встав на цыпочки, Сабир-бабай достал закрутку, заложенную за наличник двери, и бросил её Газинуру. Газинур одной рукой на лету подхватил её и начал скручивать жеребцу верхнюю губу. Батыр пытался отбросить его в сторону, но Газинур стоял как влитой, продолжая делать своё дело. Боль заставила коня смириться. Он сразу притих. Газинур спрыгнул с колоды и, вытерев пот со лба, вышел из стойла.

– Горим! – вдруг раздался голос Сабира-бабая.

Сквозь щели в задних дверях конюшни Газинур увидел взметнувшееся высоким языком багровое пламя. Пылал одиноко стоявший у подножия горы сарай, в котором хранился зимний инвентарь колхоза. Туда же на днях поставили новую веялку, которую Газинур с Хашимом привезли из Бугульмы.

Мимо конюшни на пожарной телеге с насосом промчался Гафиатулла-бабай – он стоял во весь рост и размахивал над головой вожжами, что есть духу погоняя коня. Следом за ним показался Халик с бочкой воды. Он тоже стоял во весь рост на телеге и тоже размахивал вожжами над головой. Прямо в лицо им бил косой дождь. Скакавшие во весь опор кони влетели в огромную выбоину, полную до краёв воды, вмиг перемахнули её и снова поскакали вперёд. Крикнув стоявшему на пороге Сабиру-бабаю, чтобы тот закрыл за ним двери конюшни, Газинур кинулся за отцом и младшим братом к сараю. «Не забудь убрать закрутку», – уже на бегу бросил он. Неподалёку показалась невысокая фигура Хашима. Он был на овцеферме, когда заметил огонь. К месту пожара спешили всё новые люди.

– Веялка… Новая веялка сгорит! Хашим, надо спасти веялку! – повторял на ходу Газинур.

Когда Газинур с Хашимом добежали до сарая, огонь охватил уже крышу.

Схватив с пожарной телеги топор, Газинур сбил с сарая замок. Ворота распахнулись. К этому времени подоспели и остальные. Одни по очереди качали насос, другие бегали с вёдрами.

– Эй, крышу сносите! Крышу, говорю, растаскивайте баграми! – распоряжался Гафиатулла-бабай.

Вид у него был устрашающий: он весь насквозь промок, шапка слетела, лицо перекошено, глаза лихорадочно блестят. Он совсем не был похож на того бессильного старика, который ходил свесив голову, вечно что-то бормоча себе под нос.

Газинур с Хашимом бросились внутрь сарая. Огонь уже успел охватить его со всех концов. Будто огромный костёр, пылали сложенные горкой сани. Горела новая веялка. Молния угодила, должно быть, прямо в неё.

Защищая локтём лицо, Газинур в два прыжка очутился возле горящей веялки и попытался сдвинуть её с места. Хашим помогал ему. В сарай вбежало ещё несколько человек. Но в эту секунду с улицы послышались голоса:

– Назад! Назад!.. Крыша рушится!

Газинур с Хашимом выскочили последними – на них начала уже тлеть одежда. Едва они показались, крыша рухнула. Огонь забушевал ещё сильнее…

Общими усилиями пожар быстро погасили. Колхозники стали расходиться.

– Пусть к добру будет это несчастье, – приговаривали старики.

Скоро Газинур остался у сарая один. Рубаха, штаны – всё на нём было мокрое. Обожжённые, покрытые волдырями руки больно ныли, но Газинур не чувствовал боли. Потрясённый, стоял он возле веялки, от которой уцелели лишь металлические части, и из его больших чёрных глаз текли обжигающие слёзы. Давно ли они с Хашимом привезли эту голубую, будто игрушка, красавицу машину из Бугульмы! «Я первый попрошусь на новую веялку», – мечтал Газинур. И вот что от неё осталось…

Гроза всё не утихала. По-прежнему шумел проливной дождь. Горизонт озаряла молния, издали доносило глухой громовой гул. Но Газинур ничего этого не чувствовал, не видел, не слышал.

VII

Последний раскат грома проплыл над головой, напомнив отдалённый шум телеги, подпрыгивающей по булыжной мостовой, и замер где-то далеко, не то над Бавлами, не то в голубовато-мглистом небе Башкирии. Вокруг начинало проясняться. Нависшие над землёй серые тучи, будто оглядываясь, уходили всё дальше и дальше. Если посмотреть на небо, оно голубое, чистое, будто вымытое. А вокруг такое спокойствие, такая тишь, что кажется, природа устала после длительной трудной борьбы и сейчас отдыхает, набирая силы. Посвежевший воздух как-то особенно прозрачен, лёгок. Трава, деревья, радуясь солнцу, сверкают миллионами дождевых капель.

Косые закатные тучи, пронизав деревню от одного конца до другого, придают ей неповторимую красоту. Белёные домики, выглядывающие из зелени садов, похожи на атласные коробочки, высокие журавли колодцев, недвижно выстроившиеся вдоль улицы, сдаётся, погружены в какие-то свои думы, даже длинные строения колхозных ферм, напоминающие казармы, сияя белизной своих стен, выглядят празднично. А за деревней, точно ворота сказочного дворца, поднялась, заиграла всеми оттенками радуга.

Но тишина после бури не бывает долгой. Не успеют ещё затихнуть вдали последние раскаты грома, выходит, вылетает из своих убежищ всё живое, и снова начинается деловая суета, поднимается суматоха и гомон. Ещё у соседей с юга – в Яктыкуле, Туйралы, Наратлы – шёл дождь, а на залитые солнцем дворы «Красногвардейца», на улицу, к оврагу, куда с шумом стекали потоки дождевой воды, со всех ног, будто сорвавшиеся с привязи стригунки, бежали с засученными по колено штанами ребятишки. Председатель Ханафи и бригадир Габдулла верхом на конях поехали осматривать посевы. Заработали сепараторы на ферме.

С коромыслом на плече прошла на родник за водой молодая девушка в белом платке и белом переднике, в новеньких, блестящих калошах. Ниже родника разлилось целое озеро жёлтой пенистой воды. По ней с гоготом, с кряканьем плавали гуси и утки. Открылись широкие двери конюшни. Оттуда выскочил рыжий жеребёнок, остановился, повёл вокруг головой, словно удивляясь происшедшей перемене, и, задрав хвост и наддавая задом, принялся играть и резвиться. Заржала мать, подзывая его. Через некоторое время в широко открытых дверях конюшни показались Сабир-бабай и Газинур. Они подошли к бочке с водой, стоявшей под жёлобом на углу конюшни. Рукой, перевязанной тряпицей, Газинур смахнул со скамейки набравшуюся в небольшом углублении дождевую воду, усмехнулся.

– Прошу, Сабир-бабай, на почётное место!.. Давай закурим. Пусть не наши сердца – табак горит.

Оба они порядком-таки устали за сегодняшний неспокойный, полный неожиданных неприятностей день. Особенно Сабир-бабай. Газинур пытался уговорить его отдохнуть. Да куда там! Старик только нетерпеливо отмахивался от него.

– Всё равно глаз не сомкну, пока Ханафи с Габдуллой не вернутся… Лучше бы мне самому поехать… А вдруг побило хлеба?.. Целы ли кони? Страшный ведь ураган был. Помню, как-то давно такой же вот ураган пронёсся, так хлеба совсем полегли. И сгнили. А коней три дня разыскивали, за тридцать вёрст их занесло от непогоды.

– Да не тревожь ты себя раньше времени, Сабир-бабай. Лучше закури. Пока выкурим по одной, Ханафи-абы с бригадиром как раз и вернутся.

– Что вернутся, это я и без тебя знаю. С доброй ли вестью, вот о чём разговор.

Сабир-бабай негнущимися стариковскими пальцами свёртывает самокрутку, то и дело поглядывая на овраг. Дно оврага, по которому бурлят сейчас водяные потоки, кишит ребятишками. Шесть-семь лет тому назад овраг едва намечался. А сейчас – эк его размыло! – в ширину три, а кое-где и четыре метра будет, да и в глубину, пожалуй, не меньше двух-трёх метров. Дождевые и снеговые воды, устремляющиеся с гор, со всех сторон обступивших «Красногвардеец», год от году всё больше размывают его.

– Вот сила эта вода! Мало сказать – землю, и камень точит, – вслух принимается размышлять Сабир-бабай, чтобы хоть как-нибудь отвлечься от сосущего беспокойства за посевы и коней, и тихонько качает головой. – Эх, жизнь, жизнь…

Газинур тоже курит и тоже поглядывает на овраг. Но его интересует совсем другое. Вон чернявый мальчонка вытащил корыто, в котором мать стирает бельё, и пытается забраться в него, чтобы поплыть, как на лодке. Но не успевает влезть – корыто перевёртывается, и мальчонка срывается в воду. Газинур от души смеётся.

– Не отступай, Апкали, не отступай, – получится!

Сабир-бабай не обращает внимания на его выкрики, он занят своим.

– Эх, была бы у нас речка, пусть бы даже не шире этого потока! – мечтательно, почти шёпотом произносит он. – И скотина бы не мучилась, и огороды было б чем поливать, и ребятишкам удовольствие…

А Газинур всё наблюдает за мальчуганом.

– Апкали, блошка ты этакая, забрался-таки!.. Смотрите-ка, поплыл, в корыте катается, бесёнок! – в восторге кричит он.

Взгляд его падает на Сабира-бабая, и только тут до него доходит смысл сказанных стариком слов.

– Не горюй, бабай, подожди, станем немного на ноги, запрудим овраг – всё лето вода не будет пересыхать. Да ещё и деревья посадим вокруг. Липы!.. Как зацветут, по всему колхозу запах разнесётся.

На обветренное, морщинистое лицо Сабира-бабая падают последние лучи солнца. Он отодвигается немного в сторону и всё тем же задумчивым голосом повторяет:

– Запруду, говоришь? Не знаю, выйдет ли что-нибудь из твоей запруды. Как дерево без корня не может расти, так и озеро без родника или высыхает, или загнивает. В городах в фонтанах и то воду обновляют. А вот насчёт деревьев дело говоришь. Дерево землю укрепляет.

Старик надолго уходит в себя, словно что-то вспоминает, потом продолжает свою мысль:

– Мы здесь новые люди, плохо знаем историю этих мест. Но землю вокруг своего Шугура и Азнакая знаю хорошо. Узенькие канавки, которые я в детстве перепрыгивал, превратились сейчас в большие овраги с голыми глинистыми склонами. Семьдесят лет уж тому…

– Да, за семьдесят лет небось много воды утекло, – поддакивает Газинур.

– Ещё бы не утечь! И вода текла, и пот лился, и кровь со слезами, Газизнур[12 - Газизнур – полное имя Газинура: газиз – дорогой, нур – луч.], сынок. Эх, рассказать бы тебе всё, что было пережито!

Газинур мягко, чтобы не обидеть старика, говорит:

– Та вода, что утекла, вспять не повернёт. Не терзай себя воспоминаниями о прошлом, Сабир-бабай. Лучше смотри в будущее да приговаривай: «Вот возьму да ещё семьдесят проживу!»

Ссохшееся лицо Сабира-бабая проясняется. Растроганный, он покручивает своими искривлёнными пальцами округлую белую бороду.