Избранные произведения. Том 2

– Ах, сердце моё, молодое сердце,
Что ж ты убиваешься? –

запел чуть слышно Ильмурза. Резко обернулся и сказал немного растерявшейся сестре:

– Нуркай, я скоро уеду.

– Куда?

– Куда сейчас молодёжь уезжает, туда и я. В деревню!

– Правда?! – переспросила Нурия. В её больших глазах засветилось радостное удивление.

В ответ на призыв партии сотни и тысячи молодых людей уезжали в те дни в деревню. Это было так прекрасно, так романтично, но где-то там… И вот, оказывается, её брат тоже едет в деревню. Значит, эта чудесная, но далёкая романтика здесь, в их доме.

– Комсомол посылает?.. – быстро спросила обрадованная Нурия.

Закинув голову, Ильмурза расхохотался.

– Эх, Нуркай, дорогая, разве ты не знаешь, я давно уже вышел из комсомольского возраста. – Ильмурза смеялся, но Нурия заметила, что по его красивому лицу пробежала лёгкая тень. – Нет, сам я надумал, сестрёнка. По собственному желанию еду.

– Ах, Ильмурза, прошу тебя, говори серьёзно… Ведь это такой замечательный шаг. А что папа говорит? Давеча он из-за этого и шумел у тебя?.. Не хочет отпускать тебя в деревню?

Нурия была восхищена решением брата. Блеск глаз, возбуждённое лицо говорили: «Брат, милый брат… Я всем сердцем на твоей стороне. Не бойся… Никого не бойся. Поезжай в деревню!..»

3

Иштуган наносил на чертёж последние линии. В большой квартире Уразметовых стояла тишина. Нурия ушла в кино с Ильмурзой. Гульчира тоже унеслась куда-то. Отец ещё не вернулся от зятя. Марьям сидела напротив на диване и шила детскую распашонку. Матовый абажур отбрасывал на её белое лицо и золотистые волосы мягкий рассеянный свет. Время от времени она поднимала голову, и тёмно-голубые глаза её с любовью останавливались на муже. Точно почуяв это, он тоже поднимал глаза. Их взгляды встречались, оба чуть смущённо улыбались при этом, словно влюблённые, только что признавшиеся друг другу в своём чувстве. Марьям даже слегка краснела. Шестой год живут они вместе, а ей всё кажется, что ещё не кончился их медовый месяц. «Всю бы жизнь так прожить», – мечтала она про себя.

И на работе и дома ей часто приходилось слышать о разводах, скандалах между мужьями и жёнами, а в качестве народного заседателя приходилось участвовать в разборе такого рода дел в суде. Марьям, слушая бракоразводные процессы, никак не могла понять, как это любившие когда-то друг друга люди становятся врагами. И, призывая этих людей к примирению, она всякий раз с болью в душе думала: «Почему вы топчете своё счастье и ищете пути к несчастью?» И когда она, усталая после этих мучительных судебных процедур, возвращалась к себе, приветливое слово Иштугана казалось ей ещё дороже.

Марьям тосковала, когда Иштуган пропадал в своих командировках, и радостно кидалась ему навстречу, когда он возвращался. Почувствовав приближение родов, Марьям попросила мужа не отлучаться пока из дому. Но, оказывается, завтра Иштуган должен опять уехать. Марьям гнала от себя эти мысли. Всякое волнение вредно в её положении. Может, успеет ещё, вернётся. Два-три дня – не так долго…

– Кажется, закончил, – сказал Иштуган, отошёл от стола и потянулся – затекла спина от долгой работы в полусогнутом положении. Затем вытащил из-под кровати гантели – поупражнялся. И, оживлённый, повеселевший, подсел к жене, мягко обнял её за плечи.

Марьям давно ждала этой минуты.

– Иштуган, – спросила она с задумчивой нежностью, – ты счастлив?

– Очень! Жена у меня хорошая, скоро сын-богатырь родится. Чего ещё мне нужно?

– Положим, ещё многое, – усмехнулась Марьям, проворно работая иголкой.

– То совсем другое, дорогая.

– А что ты говорил о женщинах-пустоцветах?

– Это тебя не касается, – улыбнулся Иштуган. – Я говорил о тех, которые страшатся изведать, что такое материнское бремя. Эти женщины сами лишают себя счастья.

Марьям тяжело вздохнула.

– И изведавшие… порой не видят счастья… – И задумалась. Вспомнила предыдущие роды – оба раза очень тяжёлые. Едва успев появиться на свет, дети умирали. И забеспокоилась за судьбу того, которого носила.

Иштуган уже давно научился понимать жену по малейшим изменениям голоса. Не восприняла бы Марьям его слова в свой адрес. И, словно моля о прощении, сказал с неясностью:

– Не надо… Не грусти, Марьям. Вот увидишь, на этот раз ты подаришь нам прекрасного мальчика.

– Отец ждёт мальчика и ты тоже. А если девочка, – что будете делать? – сказала Марьям, силясь улыбнуться.

– Я тебе говорю, мальчик будет. Абыз Чичи клянётся – раз первые двое были мальчики, так и дальше будет – до четвёртого…

Они рассмеялись. И сразу сошла грусть с лица Марьям. Она стала весело трунить над мужем, пугать его «концертами», которые будет устраивать ему ребёнок по ночам, рисовала забавные картинки его родительских хлопот. Иштуган слушал-слушал и наконец сказал сквозь счастливый смех:

– Не пугай, Марьям. В семье Уразметовых не только наш отец, вся поросль его – о двух сердцах. Не запугаешь…

Марьям, любуясь готовой распашонкой, проговорила:

– Немного уже пришлось познакомиться… знаю… – И задумалась, любовно поглаживая крошечное одеяние своего будущего сына. А может, дочери?..

Иштуган не спускал глаз с её руки. Только материнская рука может так мягко, так нежно гладить детскую рубашонку.

Он положил голову на грудь жены, прислушался. Как сильно бьётся сердце – точно мотор стучит. А Марьям, накручивая на пальцы чёрные кольца мужниных волос, опять задумалась.

…Впервые они встретились в областной библиотеке, в знаменитом читальном зале-гроте.

Марьям любила работать в самом дальнем уголке этого зала и всегда старалась прийти пораньше, чтоб никто не занял «её» места. А если почему-либо задерживалась после лекции в институте, просила кого-нибудь из подруг занять это место и до её прихода никому не отдавать. И вот однажды она увидела за своим столом человека в военном кителе, но без погон – только следы от них виднелись. У этого человека были чёрные, на редкость густые вьющиеся волосы. Он тоже заметил девушку: она шла торопливой походкой и вдруг растерянно остановилась. Какая милая девушка! Волосы золотистые, как пронизанная солнцем пшеничная солома, сама стройненькая, под правым глазом чернеет крохотная родинка.

– Простите, я, кажется, сел на ваше место? – сказал он, вставая. – Пожалуйста, я пересяду, мне всё равно.

Несколько удивлённая, каким образом молодой человек мог узнать об этом, Марьям поторопилась ответить:

– Нет-нет, не беспокойтесь. – Но на лице её нетрудно было прочесть сожаление.

Молодой человек улыбнулся, обнажив ослепительной белизны зубы, и стал собирать книги.

То же самое повторилось назавтра, напослезавтра, стало повторяться каждый день. Едва Марьям появлялась в читальном зале, молодой человек принимался собирать свои книги, тетради. Марьям несколько раз нарочно задерживалась подольше в институте, чтобы не беспокоить странного черноволосого джигита. Но как бы поздно она ни приходила, она всегда заставала его за «своим» столом. Девушка стала украдкой приглядываться, над чем он так усидчиво работает: среди его книг не было ни одного учебника, всё какие-то специальные технические издания. «Верно, инженер или научный работник», – подумала она. Её интриговала загадочная поспешность, с которой он исчезал из зала при её появлении. Однажды она решила проследить за ним. Дождавшись, пока молодой человек вышел из читального зала-грота, Марьям тут же сбежала в гардеробную. Но молодого человека там не было. Не нашла она его и в комнате сдачи книг. Марьям обежала все другие залы читальни и, наконец, в комнате, отделанной чёрным дубом, в самом дальнем углу заметила так заинтересовавшего её джигита. Он сидел, спрятавшись за скульптуру, изображавшую разъярённого буйвола, приготовившегося поднять на рога свою жертву. Облокотившись на стол, запустив обе руки в свои буйные кудри, джигит с таким свирепым упорством уставился в книгу, что при взгляде на него невольно напрашивалось сравнение с разъярённым буйволом. Марьям была поражена неизъяснимой силой, исходившей от этого человека.

Сама Марьям в тот день так и не дотронулась до книг. Почему-то билось сердце, точно взбежала по высокой лестнице и задохнулась.

Заполнявшие зал люди, в большинстве студенты, были углублены в свои занятия, но Марьям представлялось, что они нарочно, для отвода глаз, смотрят в книгу, сами же исподтишка наблюдают за ней. Она загородилась ладонью и отвернулась к окну.

Напротив был виден угол университетского здания. Медленно падали редкие хлопья снега. Вот прошли группой студенты. Старик дворник в белом фартуке сгребает снег, шаркая широкой деревянной лопатой.

Марьям нельзя было назвать красивой девушкой, и всё же в её наружности было что-то притягательное. На неё заглядывались студенты и даже молодые преподаватели. Но она никого не отмечала своим вниманием, дав себе слово не связывать себя семейной жизнью, пока не закончит учёбу и не начнёт работать по-настоящему. Вообразив по девичьей неопытности, что это столь же легко осуществить, как легко раздают подобные советы иные лекторы, скучно бубня по бумажке свои высушенные лекции о любви, она как огня боялась случайных знакомств. Но любовь, это познала она на собственном опыте, приходит, оказывается, когда её вовсе не ждёшь. Загорится в тебе, незваная, и все твои благие намерения разлетятся как дым. В чём её тайна? Какая сила зажигает этот огонь в крови? Как получилось, что Марьям, сотни, тысячи раз клявшуюся подругам даже не помышлять о любви, пока не закончит учёбу, эту самую Марьям теперь дрожь пробирает, стоит ей вспомнить о джигите, которого она не знает даже, как зовут.

«Что же это такое?.. В его власти, значит, сделать меня счастливой или несчастной?..»

Не в силах сосредоточиться, она ушла из библиотеки и долго бродила в одиночестве по казанским улицам. Тихо падали снежинки, она шла по узким переулкам, куда до сей поры никогда не заглядывала, по укрытым снежным ковром паркам. Бродила до тех пор, пока её всю снегом не занесло, как сказочную снегурочку.