Избранные произведения. Том 3

– А где Лида?

– Ранена… в руку… осталась там, – сообщил Верещагин, молча посмотрев на свою руку.

Отряд начал просачиваться через финскую оборону.

Всё вокруг было объято тишиной. Где-то слева и справа взмывали в воздух ракеты, изредка раздавалась автоматная очередь.

Шалденко, лёжа на носилках, слышал, как тяжело дышали нёсшие его Урманов и Захаров. Мичман чуть приподнялся, но впереди немыслимо было что-либо разглядеть. Слышен был только топот многих ног. Вдруг где-то недалеко застрочили пулемёты.

– Вперёд! Вперёд! Не задерживаться! – поторапливал Краснов, следивший, чтобы никто не отстал.

Когда спускались с крутой горы, Драндус, поддерживавший сзади носилки, вдруг покатился вниз. Верещагин кинулся за Драндусом. Он нашёл его на самом краю пропасти, – здесь, к счастью, моряка задержал кустарник.

– Драндус, Драндус, – тихо позвал главстаршина.

Тот молчал. Верещагин приложил ухо к его груди, сердце едва билось. Верещагин поднял Драндуса на плечо и понёс.

Хотя люди слышали теперь выстрелы уже позади себя, хотя собственными глазами видели красноармейские шинели, они всё ещё не могли поверить, что в самом деле спасены…

Моряки сами хоронили Драндуса. После гибели лодки особенно тяжела была смерть боевого товарища. Трудно было поверить, что уже нет в живых весёлого акустика. Казалось, он укрылся бушлатом и притих только для того, чтобы лучше слышать морские звуки.

На краю братского кладбища вырос ещё один холмик. Ветер шевелил шёлковые ленты бескозырки, надетой на красную звёздочку над могилой.

Верещагин поднял голову. Над горами курились серые облака.

«Тяжело нам, очень тяжело, – думал Верещагин, – но тебе, враг, будет в тысячу раз тяжелее. Запомни это!»

На другой день отряд отправили на машинах в Кандалакшу.

Приехав в город, моряки прежде всего помылись в бане, сменили бельё, отдохнули. Они получили путёвку в Мурманск, а отряд пограничников остался в Кандалакше.

Появилась Лида, совершенно неузнаваемая, в новом обмундировании. Раненая рука была забинтована; время от времени девушка, чуть кривя губы, прикасалась к ней здоровой рукой. Моряки шутили, что приходится расставаться с сухопутным «товарищем медсанбатом», но в шутках их звучало нескрываемое сожаление.

Перед посадкой в поезд Галим, Верещагин и Лида гуляли по платформе. Окна вокзала были заклеены крест-накрест бумажными полосами. Со всех сторон клубился сизый туман, и казалось, снежные вершины гор слились с небом. Привокзальные пути были загромождены эшелонами, слышались отрывистые гудки маневрирующих паровозов, взлетали белые султаны дыма.

– Лида, куда сейчас думаешь податься? – спросил Урманов.

– Не знаю ещё, – ответила девушка. – Я ведь была работником райкома. Возможно, вернусь в свой район. – Лида невесело улыбнулась. – Точно как в песне: вам в одну сторону, мне – в другую. Даже адресов нет.

– И всё же мы постараемся разыскать тебя, Лида, – сказал Верещагин.

– В таком случае ищите меня, скорее всего, в тылу врага. А вы? Вернётесь в Морфлот?

– Обязательно. Пиши нам в Архангельск.

Моряки облепили подножку и замахали бескозырками. Лида тоже махала им пилоткой.

– Хорошая девушка, истинно жемчужина, – сказал Верещагин, и опять его глаза потеплели.

– Видимо, это была её подпольная кличка, – ответил Галим, соглашаясь с Андреем.

Верещагин не слышал его слов. Держась левой рукой за поручни, он правой махал бескозыркой и кричал:

– В Архангельск пиши, Лида!

Но дело обернулось не так, как предполагали моряки. В Мурманске после тщательного допроса о гибели подводной лодки их отправили в комендантские бараки.

– Ждите. Переговорим с командованием.

Город немцы беспрерывно бомбили. С кораблей, с сопок и прямо с крыш зданий яростно стучали зенитки. Порт и военные объекты не особенно страдали, но жилые дома то и дело горели.

Верещагин и Урманов взяли целую кипу газет.

– Нам и старые интересны, товарищ комиссар. Мы так долго были оторваны от жизни. Очень хочется всё знать…

Ночью Верещагин глаз не сомкнул. Закинув руки за голову, он уставился в потолок. В его родном колхозе – фашисты. Что со старушкой матерью, с отцом, с сестрёнкой? Отец – человек с характером. Он не покорится фашистам, и, может быть, его уже повесили на первых же воротах. Сестрёнка – комсомолка, её тоже не оставят на свободе…

Не дождавшись рассвета, Верещагин вскочил и зашагал по комнате, пытаясь подавить душевную боль. Половицы скрипели под его тяжестью. Он поднял угол маскировочной шторки и посмотрел из окна в сплошную черноту ночного города.

«Неужели враг думает потушить нашу жизнь так же, как огни этого города? Нет, никогда, никогда не бывать этому».

Объявили воздушную тревогу, и сейчас же захлопали зенитки.

Моряки выскочили на улицу. Вражеские самолёты уже гудели над головой. Вскоре засвистели первые сброшенные бомбы.

– В щель! В щель! – закричал кто-то.

В разных концах города разрасталось пламя пожаров.

Наутро морякам огласили приказ командования. Лейтенант Краснов и мичман Шалденко должны были лететь в Архангельск, а остальные пойдут на оборону Мурманска.

– В пехоту? – воскликнул Ломидзе.

Худощавый комендант устремил на него внимательные, опухшие от недосыпания глаза и спокойно заговорил:

– Да, в пехоту, товарищ краснофлотец. Когда угрожала опасность нашей родине, русские моряки в случае надобности и на суше высоко держали честь и славу русского флота. Мы отправляем вас временно в морскую пехоту. Враг рвётся в Мурманск, но северный Севастополь мы не сдадим.

Верещагин ответил за всех:

– Товарищ капитан-лейтенант, мы готовы идти, куда нам прикажут.

Перед отъездом они сходили в госпиталь попрощаться с Шалденко. Здоровье мичмана улучшалось, он смеялся, шутил. От радости, что увидел своих товарищей, он ещё более оживился.

– Дышу морским воздухом, а это лучшее лекарство, – сказал он, показывая рукой на блещущий под солнцем залив. – Что нового у вас?

– Новости вот какие, – ответил Верещагин, – записались в пехоту.

Шалденко чуть не вскочил от неожиданности: