Никто не уйдет живым

Стефани вернулась к себе, закрыла дверь и села на кровать. Уставилась на свое отражение в зеркальных дверях шкафа напротив. Выглядела она ужасно, и скоро от недосыпа у нее должны были появиться круги под глазами. А еще лицо ее казалось неспособным на улыбку; она выглядела постаревшей, вымотанной, исхудавшей. Стефани закрыла лицо руками и прислушалась к рыданиям соседки в комнате, которая, похоже, была пустой.

Стефани снова легла в постель и придвинулась ближе к стене, чтобы слышать девушку. Неважно, что в происходящем здесь не было логики; она слишком устала. Для нее это уже не имело значения. В точности как и для девушки в соседней комнате.

Стефани прижала ладонь к стене. Она вытерла глаза и проговорила:

– Папа. Останови это. Помоги мне. Папа, пожалуйста.

Девушка продолжала плакать.

В конце концов Стефани отвернулась и закрыла глаза.

День третий

Девятнадцать

Когда идти от автобусной остановки до восемьдесят второго дома по Эджхилл-роуд осталось несколько минут, Стефани почувствовала нарастающую тревогу, от которой ее замутило. Начиная с первой ночи в этом доме, каждый раз, возвращаясь на безликую улицу, она все больше чувствовала себя уязвимой. В основном неосвещенные дома с их пристально глядящими окнами казались ей этим вечером особенно недовольными ее присутствием.

Телефон издал трель. Отчаянно желая поговорить с Райаном, Стефани выхватила мобильник из кармана. Днем ей пришло сообщение:

«НА РАБОТЕ. ПОЗВОНЮ ПОЗЖЕ».

В конце сообщения не было привычного «Обнимаю», и она была уверена, что это самое холодное и сухое послание, которое он прислал ей за все два года их знакомства. Разочарование краткостью сообщения заставило ее протосковать большую часть последнего рабочего дня в «Буллринге», где она раздавала покупателям мелкие кусочки больших печений восемь часов кряду. Вскоре хандра сменилась очередным потрясением, когда она обнаружила, что у нее из кошелька пропала дебетовая карта.

Она вывернула сумочку на пол комнаты для персонала и перебрала пальцами ее содержимое, пребывая на грани слез все время лихорадочного поиска, но банковской карточки так и не обнаружила. У нее не было денег на счету или согласованного превышения кредитного лимита, так что Стефани не могла вспомнить, когда последний раз замечала ее в кошельке. Успокоившись, она поняла, что последний раз пользовалась ею четыре дня назад, когда сняла последние тридцать фунтов, чтобы оплачивать еду и автобусные поездки до тех пор, пока ей не заплатят в конце недели.

Она позвонила в банк и заблокировала карту; другую сделают, но через шесть рабочих дней. Возможно, Райану теперь придется обеспечить ее не только временным жильем, если он согласится. Но кто взял карточку? Ей хотелось обвинять всех подряд: парочку тупых девиц, с которыми она работала, безразличного менеджера, покупателей, того парня, что три раза возвращался за образцами, пока она не сказала ему, что каждому клиенту положен только один, а он ответил приглашением на свидание.

Затем она подумала о доме, о его хозяине, о других жильцах, с которыми ей не удалось познакомиться; кто-то мог зайти к ней в комнату, пока она была в душе. В общежитиях всегда пропадали вещи.

Беды не заканчивались, не желали заканчиваться; она катилась по ужасному склону невезения все ниже, все быстрее и быстрее.

Номер звонившего на экране телефона был незнакомым. Не Райан, а последний из пяти домовладельцев, которым она звонила в обеденный перерыв, чтобы договориться об осмотре комнат. Ей перезванивали из-за оставленного сообщения.

Стефани остановилась, чтобы ответить на звонок, и закончила разговор с дрожью в голосе. Все предлагаемые комнаты по адресам были доступны, но за каждую требовали месячную оплату и залог, без вариантов. Три дня в «Буллринге» принесли ей на счет сто двадцать фунтов, но это не покрыло бы и половину суммы, необходимой для переезда. Нежеланное слово «хостел» весь день всплывало у нее в голове. Придется выяснить, где здесь ближайшие хостелы. Она сможет лично получить наличку в банке, чтобы иметь достаточно денег, если придется спешно эвакуироваться с Эджхилл-роуд.

Ее голос словно вызвал реакцию у не отличавшейся оживленностью улицы, и рядом притормозил черный BMW. Открылось окно. Изнутри ей улыбнулся молодой мужчина. Пассажир на соседнем сиденье наклонился, потеснив водителя. Сзади сидел еще кто-то, но лица было не видно.

– Залазь, дорогуша, – сказал водитель. – Залазь.

Стефани никак не отреагировала, только уставилась на казавшуюся ей нахальной усмешку на его лице.

– Телефончик-то скажешь? – добавил пассажир спереди.

Когда ей стали ясны коллективные намерения сидевших в машине, Стефани сделала шаг назад.

– Шлюха, – сказал пассажир.

– Съеби, гондон, – крикнула она в открытое окно и заспешила к дому.

Машина тронулась под грохот музыки, включенной, надеялась Стефани, чтобы прикрыть замешательство пассажиров. Она часто использовала этот же ответ в Стоке, порой в такой же ситуации, по пути в колледж и обратно.

Однако неприятные контакты со внешним миром только начинались.

– Ты, значит, тут поселилась?

Голос донесся из двора по соседству с неухоженной живой изгородью дома № 82. Полный мужчина в темном дождевике улыбался ей, стоя у фасада еще одного грязноватого дома. В одной руке он держал черный пакет, который собирался выбросить в резиновый контейнер для мусора.

– Э, да.

Розовое лицо мужчины блестело от дождя под напоминавшим пещеру капюшоном дождевика; широкие бифокальные линзы очков были испещрены каплями влаги и скрывали глаза, которые Стефани скорее ощущала, чем видела.

– Рад видеть, что местечко снова ожило. – Его бирмингемский акцент едва можно было разобрать. – Сынишка, значит, еще тут? Ты с ним?

– Простите, что? Нет. Я только въехала…

– Давненько его не видал. Он болел. Поправился, значит? Так и знал. – Соседу, похоже, больше нравилось говорить или рассказывать самому. Он знающе закатил глаза. – А я думаю, когда он за ум возьмется? Ты, значит, первая?

Что он имеет в виду – первая квартирантка?

– Э… – Стефани тут же поняла, что не хочет, чтобы у мужчины создалось представление, будто она единственная девушка в доме. И она ведь ею не была, правда?

– Нет. Есть и другие. И еще две едут. Переезжают.

Она волновалась, и ей не нравилась слишком знакомая улыбка, которая могла быть и усмешкой, та, на которую она не могла ответить иначе как с опаской.

– Мой парень…

– Рад слышать. Папаша его давно уж отъехал. А он продолжает семейную традицию, да? – мужчина, видимо, счел это замечание по поводу Драча в высшей степени забавным и хохотал дольше, чем стоило; он, похоже, не сознавал, что Стефани не разделяет его веселья.

– Может и заскочу, а, повидаю вас как-нибудь вечерком. Тихо тут было, типа, с тех пор, как его папаша помер.

У нее не было ответа и вообще желания поддерживать эту загадочную и назойливую беседу, и она начала думать, не был ли мужчина сумасшедшим.

– Мне надо идти.

– Пока-пока! Осмелюсь сказать, что буду, типа, впечатлен, если оно так и продолжится.

Стефани не оглянулась. Она поспешила вперед, все еще взвинченная из-за встречи с мальчишками, а теперь еще и озадаченная соседом.

Закрывая дверь дома № 82, она пожелала, чтобы всяческие незнакомцы навсегда оставили ее в покое. Но быстро поняла, что из столкновений сегодняшнего вечера, случившихся не дальше, чем в сотне ярдов от дома, то, что ожидало ее впереди, будет самым странным и зловещим.

Высокий силуэт в конце фойе, мужчина, которого она никогда раньше не видела, не повернул головы, когда Стефани торопливее, чем обычно, вошла в дом.

Мужчина продолжал пристально вглядываться в единственную дверь в конце коридора первого этажа, расположенную по правой стене. Его длинная шея вырастала из неряшливого бурого пуховика, лоб прижимался к кремовой краске. Он, казалось, прислушивался, закрыв глаза, и в то же время создавалось странное впечатление, что он выражает почтение или молится; его долговязое тело было полностью неподвижным.

Стефани подобрала с пола письма. Они были перетянуты красной резинкой. Пусть ни одно из них не могло быть адресовано ей, она просто чувствовала, что должна что-то сделать, а не стоять в неловкой неподвижности.

Она включила свет.